о проблем! - воскликнул легат.- Вы не представляете себе дух и обычаи тамошних солдат, но наш полководец не дремал! Услышав о голоде, он отправился прямо в Египет".
     "И вы поехали с ним?"
     "Все мы, его сторонники. В Египте он наслаждался созерцанием старых памятников. Я тоже".
     "Ах, как чудесно. Непременно расскажите мне о Египте! Знаете, я, будучи дочерью сенатора, не могу поехать в Египет, как и сами сенаторы. А мне бы так хотелось..."
     "Это почему же, госпожа? - спросил легат.
     "Она вам лжет! - ревел Люций.- Всю ее семью убили!"
     "По очень простой причине, трибун,- ответила я легату.- Никакой государственной тайны здесь нет. Рим крайне зависит от египетского зерна, и император не может допустить, чтобы страна попала под контроль могущественного предателя. Несомненно, вы, как и я, выросли в страхе перед новой гражданской войной?"
     "Я доверился нашим полководцам",- сказал легат.
     "И были совершенно правы. Ведь от Германика вы не видели ничего, кроме верности?"
     "Истинная правда. Ах, Египет. Какие там храмы, какие статуи!"
     "А поющие статуи,- сказала я.- Вы видели, гигантских мужчин и женщин, поющих на рассвете?"
     "Да, госпожа, я их сам слышал,- энергично закивал он.- Сам слышал этот звук. Волшебство. Египет весь волшебный!"
     "Понимаю..."
     По моему телу пробежала дрожь. Я увидела сразу два образа: высокий римлянин в тоге и обгоревшее, коварное существо! Пандора, не отвлекайся!
     "А в храме Рамзеса Великого,- продолжал легат,- один из жрецов читал нам надписи на стене. Сплошные победы и битвы. Мы все смеялись, потому что, госпожа, ничто в жизни не меняется".
     "А легат Пизон - вы верите этим слухам? Мы можем свободно говорить о слухах, это же не действия?"
     "Здесь его все презирают! - сказал легат.- Он был плохим солдатом, только и всего! А Агриппина Старшая, возлюбленная жена Германика, направляется в Рим с прахом полководца. Она официально обвинит легата перед сенатом!"
     "Да, очень мужественный шаг, но так и следовало поступить. Если целые семьи будут осуждать без суда и следствия, мы окажемся во власти тирана, не так ли? А ты, наш дружелюбный безумец, ты не согласен? - Люций лишился дара речи. Он побагровел.- А в Тевтобургском лесу,- нежно добавила я,- на мрачной арене нашего поражения, вы видели разбросанные кости наших потерянных легионов?"
     "Своими руками хоронил, госпожа! - Легат поднял обветренные ладони.- А кто скажет, чьи кости наши, а чьи - не наши?. Там еще стояла платформа трусливого фискала, госпожа, с которой тот гнусный длинноволосый неряха отдал приказ принести наших людей в жертву своим языческим богам".
     Со стороны солдат послышались невнятные звуки, означавшие согласие.
     "Я была еще маленькой,- сказала я,- когда пришла весть о засаде против полководца Вара. Но я помню, нашего божественного императора Августа - он в знак траура отрастил волосы, он бился головой о стену и кричал: "Вар, верни мне мои легионы!"".
     "Вы и впрямь видели его в таком состоянии?"
     "О, много раз, однажды вечером он обсуждал при мне свои идеи, о которых так часто говорят,- что Империя не должна стремиться к дальнейшему расширению своих границ. Ей следует наводить порядок на собственной территории".
     "Значит, Цезарь Август все-таки так говорил!" - задумчиво произнес легат.
     "Он о вас заботился,- ответила я.- Сколько лет вы сражаетесь? У вас есть жена?"
     "О, как же мне хочется домой! - воскликнул легат.- Теперь, когда пал мой полководец. Моя жена поседела, как и я. Я с ней вижусь, когда езжу в Рим на парады".
     "Да, при Республике обязательная служба длилась шесть лет, а сейчас сколько нужно драться? Двенадцать лет? Двадцать? Но кто я такая, чтобы критиковать Августа, которого я любила точно так же, как любила отца и покойных братьев?"
     Люций видел, что происходит. Он заговорил, брызгая слюной:
     "Трибун, прочтите мой указ о неприкосновенности! Прочтите!"
     Легат выглядел раздраженным.
     Мой брат постарался извлечь максимум из своих ораторских способностей, иными словами - самую малость:
     "Она лжет. Она осужденная. Ее семья мертва. Меня призвали свидетельствовать перед Сеяном, так как они пытались убить самого императора Тиберия!"
     "Вы обернулись против своей собственной семьи?" - спросил легат.
     "О, не утомляйтесь еще и из-за этого,- сказала я.- Этот человек изводит меня весь день. Он выяснил, что я здесь одна, женщина, наследница, и считает, что мы находимся на какой-то нецивилизованной заставе Империи, где без доказательств можно выдвинуть обвинение против дочери сенатора. Дорогой мой безумец,- повернулась я к брату,- обрати внимание: Юлий Цезарь даровал Антиохии муниципальный статус меньше чем сто лет назад. Здесь квартируют легионы, не так ли?"
     Я посмотрела на легата, а тот в свою очередь смерил взглядом моего дрожащего брата.
     "Что это за указ о неприкосновенности? - спросила я.- На нем стоит имя Тиберия?"
     Не успел Люций среагировать, как легат выхватил у него свиток и протянул его мне. Чтобы развернуть документ, мне пришлось убрать руку с кинжала.
     "А, Сеян из преторианской гвардии! Так я и знала. Наверное, император вообще об этом не подозревает. Трибун, а вы знаете, что дворцовые гвардейцы получают в полтора раза больше, чем легионеры? А теперь у них появились делатории, наделенные правом обвинять людей в преступлениях за треть собственности осужденного!"
     Легат внимательно рассматривал моего брата, чьи недостатки при свете проявились еще ярче: трусливая осанка, трясущиеся руки, бегающий взгляд, растущее отчаяние, исказившее надутые губы. Я повернулась к Люцию.
     "Сумасшедший, кем бы ты ни был, ты сознаешь, чего ты просишь у закаленного и мудрого римского воина? А если бы он поверил в твою ложь? Что стало бы с ним, когда из Рима справились бы о моем местонахождении и распоряжении моим состоянием?"
     "Сир, эта женщина - предательница! - закричал Люций.- Клянусь честью..."
     "Какой еще честью?" - едва слышно спросил солдат, не сводя с Люция глаз.
     "Если бы в Риме так легко было бы расправиться со старыми семьями, как просит вас этот человек, зачем бы вдове Германика просить суда в сенате?"
     "Их всех казнили,- сказал мой брат самым торжественным тоном, явно не замечая, какое впечатление производят его слова,- всех до одного, потому что они составили заговор против Тиберия, а мне даровали указ о неприкосновенности и право выезда за то, что я, как велел мне долг, донес на них делаториям и Сеяну, с которым говорил лично!"
     Легат постепенно осознавал вероятные последствия.
     "Господин,- обратилась я к Люцию,- у вас есть при себе документ, удостоверяющий вашу личность?"
     "Я в нем не нуждаюсь,- ответил Люций.- Тебя ждет смерть".
     "Как и вашего отца? - спросил легат,- как вашу жену? У вас были дети?"
     "Бросьте ее в тюрьму и напишите в Рим! - заявил Люций.- Вот увидите, я говорю правду!"
     "А где будешь ты, кто бы ты ни был, пока я сижу в тюрьме? Разграбишь мой дом?"
     "Стерва! - вскричал Люций.- Вы что, не видите, что это все женские пакости, она просто отвлекает ваше внимание!"
     Солдаты были шокированы, лицо легата выражало отвращение. Флавий приблизился ко мне.
     "Офицер,- спросил Флавий с непоколебимым достоинством,- что мне позволено сделать от имени моей госпожи против этого ненормального?"
     "Опять выражаетесь, господин,- строго сказала я Люцию,- не испытывайте мое терпение".
     Легат взял Люция за локоть. Правая рука Люция потянулась к кинжалу.
     "Да кто вы такой? - спросил легат.- Один из делаториев? Вы говорите мне, что донесли на всю свою семью?"
     "Трибун,- сказала я, самым нежным образом прикасаясь к его руке,- корни моего отца восходят к Ромулу и Рему. У нас чисто римское происхождение. Моя мать тоже была дочерью сенатора. Этот человек говорит прямо-таки... ужасные вещи".
     "Похоже на то,- сказал легат, прищурившись, рассматривая Люция.- Где ваши друзья, ваши спутники? Где вы живете?"
     "Не смейте ничего со мной делать!" - сказал Люций.
     Легат взглянул на руку Люция, лежавшую на кинжале.
     "Вы готовы обнажить против меня кинжал?" - спросил легат. Люций явно терял уверенность.
     "Зачем вы приехали в Антиохию? - спросила я у Люция.- Привезли яд, убивший Германика?"
     "Арестуйте ее!" - заорал Люций.
     "Нет, я сама в свои обвинения не верю. Даже Сеян не вложил бы орудие предательства в руки такого мелкого негодяя, как вы! Ну же, что у вас имеется при себе, что связывало бы вас с этой семьей, с этим указом о неприкосновенности, вышедшим, по вашим словам, из-под пера Сеяна?"
     Люций окончательно растерялся.
     "У меня, безусловно, нет вещей, связывающих меня с вашими дикими, кровавыми сагами и легендами",- сказала я.
     Легат перебил меня.
     "Вас ничто не связывает с этим именем?"
     Он взял у меня из рук указ о неприкосновенности.
     "Абсолютно ничто,- сказала я, ничто, кроме этого безумца, разглагольствующего об ужасах и пытающегося заставить мир поверить, что наш император потерял рассудок. Он один связывает меня со своим кровавым заговором без свидетелей и улик и выкрикивает против меня оскорбления".
     Легат свернул указ о неприкосновенности.
     "А вы здесь с какой целью, госпожа?" - прошептал он.
     "Жить в мире и спокойствии,- тихо ответила я.- Жить в безопасности под надежной охраной Рима".
     Теперь я знала, что выиграла битву. Но этого мало, нужно закрепить победу. Я сделала новый ход.
     Я медленно потянулась к кинжалу и медленно вытянула его из ножен.
     Люций сразу отпрыгнул. Он обнажил кинжал и кинулся на меня. Его встретили удары легата и по меньшей мере двоих солдат.
     Он повис на их клинках, истекая кровью, глаза его блуждали, он было заговорил, но рот заливала кровь. Он широко раскрыл глаза и опять попытался что-то сказать. Солдаты выдернули кинжалы, и его скрюченное тело упало на мощеную площадь у лестницы.
     Моего брата Люция постигла милосердная смерть. Я взглянула на него и покачала головой. Легат посмотрел на меня. Я поняла, что наступил важный момент.
     "Скажите, трибун,- спросила я,- что отделяет нас от длинноволосых варваров-северян? Разве не закон? Письменный закон? Закон традиций? Не правосудие? Не ответственность мужчин и женщин за свои поступки?"
     "Да, госпожа",- ответил он.
     "Знаете,- перешла я на почтительный тон, воззрившись на кипу крови, одежды и плоти, лежавшую на камнях,- я видела нашего великого императора Цезаря Августа в день его кончины".
     "Видели? Правда?"
     Я кивнула.
     "Когда не осталось сомнений в том, что ему суждено умереть, мы поспешили к нему с несколькими близкими друзьями. Он надеялся положить конец слухам, способным вызвать беспорядки в столице. Он послал за зеркалом и расчесал волосы. Его посадили в постели. А когда мы вошли в его покои, спросил, разве плохо, по нашему мнению, сыграл он свою роль в комедии жизни.
     Его мужество привело меня в восхищение! Но он не остановился на этой шутке, а произнес театральную реплику, которой заканчивают пьесы: "Если я принес вам радость, будьте добры, выразите свою благодарность и тепло попрощайтесь со мной". Я могла бы рассказать еще многое, но..."
     "О, прошу вас",- взмолился легат.
     "Почему бы и нет? Мне рассказывали, что император как-то отозвался о Тиберии, своем избранном наследнике, следующим образом: "Бедный Рим, как медленно будут жевать его эти сонные челюсти!""
     Легат улыбнулся.
     "Но никого больше не было",- едва слышно произнес он.
     "Благодарю вас за помощь, трибун. Вы позволите мне достать из кошелька сумму, достаточную для того, чтобы угостить вас с солдатами хорошим обедом?.."
     "Нет, госпожа, я не допущу, чтобы обо мне или о моих людях говорили, будто нас подкупили. Что касается покойника... Вам о нем еще что-нибудь известно?"
     "Только то, что его телу самое место в реке".
     Солдаты засмеялись.
     "Доброй вам ночи, прекрасная дама",- сказал легат.
     И я ушла прочь через черную площадь в сопровождении своего верного одноногого Флавия, окруженная факельщиками.
     Только тогда меня охватила дрожь. Только тогда все мое тело покрылось капельками пота.
     Едва мы углубились в непроницаемую тьму небольшого переулка, я сказала:
     "Флавий, распусти факельщиков. Не нужно им знать, куда мы направляемся".
     "Госпожа, но у меня нет фонаря".
     "Ночь звездная, луна почти полная. Смотри! К тому же за нами следуют люди из храма!"
     "Да?" - спросил он. Он расплатился с факельщиками, и они побежали к началу улицы.
     "Да. За нами кое-кто наблюдает. К тому же благодаря освещенным окнам и небесному свету мы прекрасно все увидим - тебе не кажется? Я устала, я так устала!"
     Я пошла вперед, постоянно сдерживая шаг и напоминая себе, что Флавию за мной не угнаться. Я расплакалась.
     "Скажи мне что-нибудь, ты же так разбираешься в философии,- просила я на ходу, пытаясь хоть как-то остановить слезы.- Скажи мне, почему злодеи так глупы? Почему среди плохих людей так много круглых дураков?"
     "Госпожа, я думаю, что среди плохих людей и умных немало,- ответил Флавий.- Но никогда мне не доводилось слышать такого образца ораторского искусства, будь то из уст человека плохого или хорошего, как тот, что представили мне сегодня ваши таланты".
     "Я в восторге, что ты понял - это было всего лишь искусство. Риторика. Подумать только, у нас были одни и те же учителя, одна и та же библиотека, один и тот же отец..."
     Голос у меня прервался.
     Он осторожно положил мне руку на плечо, и на этот раз я не приказала ему отойти. Я позволила ему поддержать меня. Мы пошли быстрее.
     "Нет, Флавий,- сказала я,- большая часть зла исходит от круглых дураков, так, по крайней мере, было у меня. По-настоящему коварный злодей встречаются редко. Большая часть бед в мире начинается с людей неумелых, с тупых и никчемных дураков. С недооценки тех, кто рядом с тобой! Посмотри, что произошло с Тиберием! Посмотри, что происходит с проклятым Сеяном! Можно посеять повсюду семена недоверия и заблудиться в выросшем поле..."
     "Мы дома, госпожа",- перебил меня он.
     "Ох, слава богам, ты знаешь, где он! Я бы его даже не заметила".
     Через несколько секунд он вложил ключ в замок и повернул. В воздухе стоял устойчивый запах мочи, вполне характерный для переулков древних городов. Фонарь отбрасывал тусклый луч на деревянную дверь. Свет плясал в потоке воды, что лился в фонтан из львиного рта.
     Флавий несколько раз постучал. Мне показалось, что женщины, открывающие внутреннюю дверь, плакали.
     "О господи, что еще? - спросила я.- Я буквально засыпаю на ходу. Выясни, что там такое, и разберись".
     Я прошла в дом.
     "Госпожа! - отчаянно кричала одна из девушек, ее имени я не помнила.- Я его не впускала! Клянусь, я не отпирала дверь! У меня даже нет ключа от ворот. Мы готовили для вас дом!"
     Она всхлипывала.
     "Да о чем ты говоришь?" - спросила я.
     Но, не успев даже закончить вопрос, все поняла. Увидела боковым зрением. Я повернулась и обнаружила, что в моей заново обставленной гостиной сидит высокий римлянин. Он удобно расположился в позолоченном деревянном кресле, закинув ногу на ногу.
     "Все в порядке, Флавий,- сказала я.- Я его знаю".
     Я его действительно знала. Потому что это был Мариус. Мариус, высокий кельт. Мариус, очаровавший меня в детстве. Мариус, которого я почти узнала в погруженном во мрак храме. Он моментально поднялся.
     Я застыла в темноте на краю атрия.
     Он подошел ко мне и прошептал:
     "Моя прекрасная Пандора!"

Глава 7

     Он остановился совсем близко, но до меня не дотронулся.
     "Ну пожалуйста",- прошептала я.
     Я потянулась поцеловать его, но он отодвинулся. По комнате были расставлены лампы. Он держался в тени.
     "Мариус, ну конечно, Мариус! А ты и на день не стал старше, чем в моем детстве. У тебя светится лицо, а глаза... Ах, какие у тебя красивые глаза! Если бы я могла, то спела бы тебе хвалу под аккомпанемент лиры".
     Флавий медленно удалился, забрав с собой расстроенных девушек. Он не издал ни звука.
     "Пандора,- сказал Мариус,- хотелось бы мне обнять тебя, но по определенным причинам я не могу это сделать, и ты не должна прикасаться ко мне; дело не в том, что я не хочу, но я не тот, за кого ты меня принимаешь. Во мне ты видишь не печать молодости; это настолько далеко от юношеских надежд, что я только начинаю понимать, какие меня ждут мучения".
     Он внезапно отвел глаза. И поднял руку, прося о молчании и терпении.
     "Там эта тварь,- сказала я.- Обгоревший кровопийца".
     "Не надо сейчас думать о снах,- резко произнес он.- Подумай о нашей молодости. Я полюбил тебя, когда ты была еще десятилетней девочкой. Когда тебе исполнилось пятнадцать, я просил твоей руки у твоего отца".
     "Да, правда? Он никогда мне не рассказывал!"
     Он опять посмотрел в сторону. Покачал головой.
     "Обгоревший",- сказала я.
     "Этого я и опасался. Он следовал за тобой от храма! О, Мариус! Какой же ты глупел! Ты сыграл ему на руку. Но он не так хитер, как думает".
     "Мариус, это ты посылал мне сны?"
     "Нет, что ты! Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от меня самого".
     "А от старых легенд?"
     "Не делай поспешных выводов, Пандора. Я знаю, твоя невероятная сообразительность сослужила тебе хорошую службу в истории с твоим мерзким братом Люцием и благородным легатом. Но не стоит слишком много думать о... о снах. Сны ничего не значат, сны пройдут".
     "Значит, сны исходят от него, от гнусного обгорелого убийцы?"
     "Не представляю себе! - сказал он.- Но не думай об образах. Не засоряй ими свой разум".
     "Он читает мысли,- сказала я,- совсем как ты".
     "Да. Но ты можешь закрывать свои мысли. Это ментальный фокус. Ты научишься. Сможешь ходить, заперев душу в металлическую шкатулку, лежащую у тебя в голове".
     Я вдруг поняла, что он очень переживает. От него веяло невероятной печалью.
     "Такого допускать нельзя!" - настаивал он.
     "О чем ты, Мариус? Ты говоришь о женском голосе, ты..."
     "Нет, помолчи".
     "Не буду молчать! Я докопаюсь до правды!"
     "Ты должна следовать моим указаниям!"
     Он сделал шаг вперед, чтобы взять меня за руки, как мой отец, но передумал.
     "Нет, это ты должен мне все рассказать",- сказала я.
     Меня изумила белизна его кожи - идеально чистой, без единого пятнышка. Его глаза горели каким-то неестественным блеском. Нечеловеческим.
     Только теперь я во всей красе разглядела его длинные волосы. Он действительно стал похож на своих предков - кельтов. Волосы доходили до плеч. Они отливали золотом, ярко-желтые, как кукуруза, и завивались мягкими волнами.
     "Ты посмотри на себя! - прошептала я.- Ты не живой человек!"
     "Нет, это ты посмотри в последний раз, потому что ты уезжаешь!"
     "Что? - сказала я.- В последний раз? О чем ты говоришь? Я только приехала, составила планы, освободилась от брата! Я никуда не уезжаю. Ты хочешь сказать, что ты от меня уезжаешь?"
     На его лице отразилось ужасное страдание, мужественная мольба, которой я никогда в мужчинах не встречала, даже в отце, который так быстро действовал в свои последние минуты в нашем римском доме, словно всего лишь отправлял меня на важную встречу.
     Глаза Мариуса подернулись кровью! Это слезы - его глаза мокры от слез! Нет! Это те же слезы, что и у великолепной царицы во сне, которая плакала, прикованная к трону, и запачкала себе щеки, горло и одежду.
     Он попытался все отрицать. Он покачал головой, но понял, что меня уже не переубедить.
     "Пандора, когда я увидел, что это ты,- сказал он,- когда ты пришла в храм, и я увидел, что это тебе снятся кровавые сны, я был вне себя. Я должен отправить тебя отсюда, подальше от опасностей".
     Я отгородилась от его чар, от ауры его красоты. Я стала смотреть на него хладнокровным взглядом и, слушая его речи, отмечала все детали - от блеска глаз до манеры поведения и жестов.
     "Тебе придется немедле