грабителей преграждают дорогу странникам. Они хозяйничают на дороге. Облагают данью, заставляют платить за проезд. Последуй моему совету - поверни к югу.
     Он резко отвернулся от меня и - словно я уже покинул гостиницу и отправился в путь - заговорил со своим отцом; в тоне его при этом отчетливо звучала мягкая укоризна...
     Я вышел из зала.
     Как только я ступил на пустую улицу, мысль о грабителях заставила меня резко становиться.
     Большинство лавок были закрыты - послеобеденный перерыв, - но некоторые еще работали.
     Висевший на боку у меня меч, казалось, весил не меньше тонны, меня слегка лихорадило после выпитого вина, а голова кружилась от всех откровений, которые мне довелось услышать.
     . Итак, подумал я, чувствуя, как пылают щеки, передо мной город, в котором нет молодежи, нет калек, нет полоумных; здесь никто не умирает, здесь не рождаются нежеланные дети! А на дороге к северу путников поджидают опасные разбойники.
     Я двинулся вниз по склону, постепенно ускоряя шаг, вышел через широко распахнутые ворота и оказался за пределами города. Легкий ветерок приветствовал мое появление и показался мне весьма освежающим.
     Меня окружали богатые, прекрасно ухоженные поля, виноградники, попадались фруктовые сады и сельские усадьбы - всю эту роскошь и изобилие я не мог увидеть прежде, приближаясь к городу в темноте. Что же касается дороги на север, то она оставалась скрытой от меня городскими строениями, протянувшимися далеко в том направлении.
     Только ниже, на горных отрогах, виднелись какие-то развалины - должно быть, все, что осталось от разрушенного подворья женского монастыря, а еще ниже и значительно западнее можно было различить очертания руин мужской обители.
     За час ходьбы мне встретились два сельских жилища, и в каждом из них я выпил по чашке холодной воды вместе с хозяевами.
     Везде было одно и то же: разговоры о райской жизни, в которой нет места ни изощренным злодеям, ни ужасным наказаниям, о том, что это наиболее спокойное и тихое место на всей земле, и что здесь рождаются исключительно здоровые и красивые дети.
     Вот уже много лет разбойники не осмеливаются нападать на путников в лесных чащах. Разумеется, никогда не знаешь, с кем столкнешься, но город прекрасно защищен от нападений, и вокруг царит мир.
     - Вот оно как? И даже на дороге к северу? - спросил я.
     Как выяснилось, никто из селян даже не слышал о существовании дороги на север.
     Когда я расспрашивал их о больных, калеках или убогих, ответы были одни и те же: какой-то доктор, или священник, или какой-нибудь орден странствующих братьев или монахинь увозил несчастных в какой-то университет или какой-то город. Они искренне признавались, что вспомнить какие-либо подробности не могут.
     Я возвратился в город задолго до сумерек - шел, оглядываясь по сторонам, заходил по пути в каждую лавку и старательно придерживался разработанной тактики: вглядывался в каждого встречного так пристально, как только мог, но не привлекая к себе излишнего внимания.
     Разумеется, я не надеялся, что мне удастся обследовать целиком хотя бы одну улицу, но намеревался извлечь из своей прогулки максимум пользы.
     У торговцев книгами я наткнулся на старую "Грамматику" и "Историю францисканцев", а также на выставленные для продажи великолепные Библии. Чтобы разглядеть книги получше, пришлось вынуть их из застекленных витрин.
     - Как пройти отсюда на север? - спросил я неприветливого продавца, облокотившегося о прилавок и смотревшего на меня сонными глазами.
     - Север? Никто здесь не ходит на север, - проговорил он и зевнул прямо мне в лицо. Он был одет безукоризненно, в новую одежду без малейших следов починки, и носил прекрасные сапоги из кожи великолепной выделки. - Послушайте, у меня есть куда более роскошные книги, чем эти, - заявил он.
     Я притворился заинтересованным, затем вежливо сообщил, что почти все предложенные им издания у меня уже имеются, а потому я не нуждаюсь в их приобретении, и поблагодарил его за внимание.
     Я зашел в трактир, где мужчины играли в кости и громко кричали в азарте, как если бы им больше нечем было заняться. А затем прошелся по кварталу булочников, который наполняли восхитительные ароматы свежевыпеченного хлеба.
     Никогда в жизни я не ощущал себя столь одиноким, проходя мимо людей, внимательно прислушиваясь к их любезным разговорам и снова и снова слыша все те же сказки о безбедном, благословенном существовании.
     При мысли о наступающей ночи кровь холодела в моих жилах. И что это за загадочная дорога на север? Никто, буквально никто, кроме священника, даже бровью не повел при упоминании об этой стороне света.
     Примерно за час до наступления темноты я оказался в лавке, владелица которой - торговка шелками и кружевом из Венеции и Флоренции - не проявила в отличие от остальных особого терпения к моей склонности бесцельно бродить по городу, несмотря на то, что понимала: я человек не бедный.
     - Да что вы пристаете ко мне со своими вопросами? - вспылила эта усталая и измотанная женщина. - Вы думаете, легко заботиться о заболевшем ребенке? Взгляните сами!
     Я уставился на нее словно на сумасшедшую. И тут меня осенило - я точно знал, что она имеет в виду. Заглянув за занавеску, я увидел узкую грязную постель и дремлющего на ней ребенка - ослабленного лихорадкой, явно серьезно больного.
     - Вы думаете, это легко? Проходит год за годом, а лучше ей не становится, - с отчаянием в голосе сказала женщина.
     - Простите меня, - отозвался я. - Но что можно предпринять?
     Женщина неистово рванула шитье и отложила в сторону иглу. Казалось, терпение ее иссякло.
     - Что можно было бы предпринять? Вы хотите сказать мне, что сами не знаете? - прошептала она. - Вы, такой умный с виду господин?! - Она прикусила губу. - А мой муж говорит, что пока еще рано, и мы продолжаем терпеть все это.
     Она вернулась к своему занятию, бормоча что-то себе под нос, а я, ужаснувшись, но пытаясь сохранить на лице невозмутимое выражение, заставил себя выйти из лавки. Заглянув еще в пару магазинчиков, я не увидел ничего необычного. Однако в третьем обнаружил явно обезумевшего старика, срывавшего с себя одежду, и двух его дочерей, безуспешно пытавшихся утихомирить отца.
     - Пожалуйста, позвольте мне помочь вам, - поспешил я предложить свои услуги.
     Мы усадили слабого, сморщенного старика в кресло и через голову надели на него рубаху. В конце концов он успокоился.
     - Ох, слава Господу, ждать осталось уже недолго, - сказала одна из дочерей, отирая испарину со лба. - Это милость Божья.
     - Почему ждать осталось недолго? - спросил я.
     Она взглянула на меня, но быстро отвела глаза в сторону. Потом снова повернулась ко мне.
     - Ох, вы приезжий, синьор, простите меня... Вы так молоды... А когда подошли, то показались мне совсем еще мальчиком. Я имею в виду, что Бог будет милостив. Ведь он очень стар.
     - Хм-м-м, я понимаю, - сказал я.
     Она бросила на меня холодный, отливавший металлом взгляд.
     Я поклонился и пошел к выходу из магазина. Старик снова принялся стаскивать с себя рубашку, и тогда вторая дочь, не проронившая до того ни слова, шлепнула его.
     Я вздрогнул от неожиданности, но не остановился, ибо поставил себе целью увидеть как можно больше.
     Пройдя мимо портновских лавок, где царило спокойствие, я оказался наконец в квартале торговцев фарфором и увидел двоих мужчин, споривших по поводу происхождения затейливого крестильного подноса.
     Родильные подносы, которые когда-то использовались для подхватывания ребенка при появлении его на свет из утробы матери, уже в мое время превратились в модные подарки по случаю рождения. Это были большие тарелки, тщательно разрисованные прелестными символами домашнего очага, и в этой лавке был выставлен внушительный ассортимент подобных предметов утвари.
     Я услышал спор еще до того, как меня заметили.
     Один из спорщиков заявил, что покупает этот проклятый поднос, в то время как другой отговаривал его, сомневаясь в том, что младенец вообще выживет, а потому подарок может оказаться преждевременным; третий же утверждал, что в любом случае женщина с восторгом примет столь прекрасный, великолепно расписанный поднос.
     Они прервали свой спор, когда я вошел в лавку, намереваясь взглянуть на иностранные товары, но, как только я оказался у них за спиной, один из спорщиков со вздохом заметил:
     - Если у нее есть хоть капля мозгов, она должна поступить именно так.
     Я был настолько поражен этими словами, так потрясен, что повернулся и выхватил с полки прекрасную тарелку, притворившись, что она мне очень понравилась.
     - Очаровательно, прелестно, - произнес я, будто не слышал их разговора.
     Торговец встал со стула и принялся расхваливать товары на витрине. Остальные посетители поспешно вышли и растворились в надвигающихся сумерках. Я внимательно взглянул на хозяина лавки.
     - А в чем дело, ребенок болен? - поинтересовался я по-детски наивным тоном.
     - Да нет, я так не думаю, но знаете, как бывает, - ответил торговец, - ребенок родился чересчур маленьким.
     - Слабенький, - решился подсказать я.
     Весьма смущенный, он подтвердил:
     - Да, слабенький. - Его улыбка показалась мне вымученной, но он явно счел, что весьма ловко вывернулся из создавшейся щекотливой ситуации.
     Мы оба принялись старательно восхищаться качеством его товаров. Я приобрел крошечную фарфоровую чашечку, великолепно разрисованную, которую он, как утверждал, лично купил в Венеции.
     Я прекрасно сознавал, что нужно скорей уносить ноги, не проронив лишнего слова, но не смог удержаться и, расплачиваясь, спросил:
     - Как вы думаете, выживет ли бедный малютка?
     Он рассмеялся раскатистым грубым смехом, принимая у меня деньги.
     - Нет, - сказал он и тут же взглянул на меня, будто погруженный в свои размышления. - Не тревожьтесь о нем, синьор, - продолжил он, усмехаясь. - Вы прибыли к нам на постоянное жительство?
     - Нет, я здесь проездом, направляюсь на север, - ответил я.
     - На север? - переспросил он, слегка озадаченный, но не удержался от некоторого ехидства. Он закрыл ящик с деньгами и повернул ключ. Затем, неодобрительно покачивая головой, положил ящик в шкафчик и, притворив дверцы, повторил: - Так, значит, на север? - Он мрачно хохотнул. - Это очень старая дорога. Лучше вам отправиться в путь с самого рассвета и мчаться во весь опор.
     - Спасибо за совет, - поблагодарил я.
     Ночь уже приближалась.
     Я поспешил в узкую улочку и спрятался возле стены, затаив дыхание, будто кто-то гнался за мной. Я нарочно обронил маленькую чашечку, и она с громким звоном разбилась. Шум отразился от возвышающихся со всех сторон стен каменных строений.
     Я уже почти обезумел от страха.
     Однако, вполне сознавая всю опасность сложившейся ситуации, после того как мне открылись столь ужасные факты, я принял решение.
     Коль скоро оставаться в гостинице для меня тоже небезопасно, нет никакой разницы, нахожусь ли я там или где-либо в ином месте. А потому я вознамерился действовать самостоятельно и увидеть все собственными глазами.
     Так я и поступил.
     Как только тени сгустились настолько, что смогли укрыть меня от любопытных взоров, я, не возвращаясь в гостиницу, даже не заявив об отказе от комнаты, свернул на узкую улочку и стал пробираться по ней в гору, к руинам не то старого замка, не то крепости.
     На протяжении всего дня я рассматривал это впечатляющее скопление каменных развалин и убедился в том, что замок и в самом деле сильно разрушен и разграблен. Здесь обитали лишь птицы, привольно носящиеся в воздухе, а в уцелевших нижних этажах, как я уже говорил, размещалась городская управа.
     Но в замке сохранились еще и две башни, одна из которых стояла ближе к городу, а другая, гораздо сильнее разрушенная, - в отдаленной части стены, на краю скалы. Все эти детали я успел отметить во время своей прогулки по полям.
     Итак, я направился к той башне, что была обращена к городу.
     Конторы городской управы, разумеется, были уже закрыты, и вскоре должны были появиться солдаты ночного караула, а пока до меня доносился лишь шум из пары трактиров, вопреки всем законам продолжавших обслуживать посетителей.
     Площадь перед замком оказалась безлюдной, а вследствие того, что три главные улицы города многократно изгибались по пути вниз с холма, мне почти ничего не было видно в скудном освещении нескольких тусклых факелов.
     Небо, однако, было удивительно ярким, на его темно-синем фоне ясно выделялись четко очерченные облака, а за ними сияла россыпь неисчислимого множества звезд.
     Я обнаружил старую винтовую лестницу, чересчур узкую для человеческого существа, которая обвивала обитаемую часть старинной крепости и вела вверх - до первой каменной площадки, расположенной перед входом в башню.
     Разумеется, такая архитектура никоим образом не показалась мне странной. Камни были обработаны грубее, чем в нашем старинном доме, и выглядели более темными, но сама башня квадратной формы, широкая и прочная, словно не желала подчиняться разрушительному воздействию времени.
     Я знал, что в таких древних сооружениях каменные ступени обычно ведут на весьма большую высоту, - так было и здесь. Вскоре я оказался в комнате с высоким потолком, из которой открывался вид на весь распростершийся внизу город.
     Там были и более просторные помещения, но в прежние времена в них можно было попасть только с помощью приставных деревянных лестниц, которые втягивали наверх в случае малейшей угрозы, а потому сейчас у меня не было возможности туда добраться. Я слышал только крики обитавших там птиц, встревоженных моим внезапным появлением, и ощущал еле заметное дуновение легкого ветерка.
     Как чудесно было наверху - у меня просто захватывало дух от восторга!
     Из четырех узких окон этого помещения передо мной открывались прекрасные виды на все окрестности.
     И что было особенно важно, я мог во всех подробностях рассмотреть отсюда сам город, имевший форму огромного глаза - овала с заостренными краями. То тут, то там вспыхивало пламя факелов, мерцали беспорядочно разбросанные огни, тускло светились редкие окна домов; я смог увидеть даже, как медленно перемещается свет фонаря, словно кто-то ленивым шагом прогуливался по одной из оживленных городских улиц.
     Лишь только я заметил этот движущийся фонарь, как он пропал из виду. Казалось, улицы опустели окончательно.
     Чуть позже погасли все окна, а вскоре я уже нигде не мог обнаружить и отблесков пламени факелов.
     Эта темнота подействовала на меня умиротворяюще. Все пространство под усеянными звездами небесами погрузилось в бездну темно-синего цвета, и я видел, как леса, окаймляющие возделанные поля, местами подкрадываются все ближе, как холмы наползают друг на друга или утопают в долинах полной черноты.
     Я ощущал абсолютную пустоту башни.
     Теперь уже ничто не шевелилось, даже птицы смолкли. Я был совершенно один и мог бы услышать малейший шорох или звук шагов на нижних ступенях лестницы. Никто не знал о моем присутствии. Все погрузилось в глубокий сон.
     Здесь я был в безопасности. И мог постоять за себя.
     Я был слишком несчастен, чтобы испытывать страх, и, признаться, готов был бороться с Урсулой до последнего, чувствуя себя гораздо более уверенно, чем в комнате гостиницы. Сотворив молитву, я привычно сжал пальцами рукоятку меча. Теперь я не боялся никого и ничего.
     Что я надеялся увидеть в этом спящем городе? Все, что может в нем произойти.
     Вы догадываетесь, чего я ожидал на самом деле? Ведь я не мог ни с кем поделиться своими мыслями. Но, обходя комнату по периметру, то и дело пристально всматриваясь в одинокие огоньки, вспыхивавшие внизу, в громады спускающихся с гор крепостных сооружений под мерцающими летними небесами, я всеми фибрами души ненавидел этот кишащий ложью, мерзкий город, где поклонялись дьяволу и творили колдовские заклинания.
     - Так вы думаете, я не знаю, куда вы деваете нежеланное потомство? - кипя от ярости, шептал я в тишине. - Вы действительно думаете, что перед людьми, павшими жертвами моровой чумы, гостеприимно раскрывают ворота жители в соседних городах?
     Я был ошеломлен эхом собственного шепота, исходившим от холодных каменных стен.
     - Но как же ты на самом деле поступаешь с ними, Урсула? Так же, как расправилась с моими братом и сестрой?
     Возможно, мои высказанные вслух мысли могли показаться кому-то бреднями умалишенного, но я был твердо уверен в справедливости собственных суждений. Месть отвлекала меня от страданий. Месть - это огромное искушение, могучий соблазн, даже если она совершенно недостижима.
     "Одним ударом меча я мог бы отсечь ей голову, - думал я, - вышвырнуть ее в окно и таким образом лишить дьявола всего его огромного могущества".
     Я то и дело наполовину вытаскивал из ножен свой меч, но затем возвращал его на прежнее место. Достав самый длинный кинжал, я с силой шлепнул лезвием по своей левой руке. И ни на секунду не прекращал ходить по комнате.
     Внезапно, уже в который раз осматривая окрестности, я заметил великое множество огней, мерцающих позади пятнистой тьмы леса, покрывавшего склоны отдаленной горы. Точно определить направление я не мог - знал только, что сам пришел не с той стороны.
     Сначала я решил, что это пожар - слишком уж ярким показалось мне свечение. Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что ни о чем подобном не может быть и речи.
     На облаках в вышине не было видно мятущихся отблесков, а сияние, освещавшее широкое пространство, было ровным, хотя и пульсирующим, и больше походило на то, какое исходит от великого множества свечей.
     Замок! Глядя на него, я ощутил холод, пронизавший кости. Это было невиданное жилище! Я свесился над краем окна. И сумел рассмотреть его сложные, запутанные очертания! Он возвышался в стороне от всех других сооружений - роскошно освещенный замок, изолированный от остального мира и, возможно, видимый только с одной стороны города. Это было незабываемое зрелище: окутанный лесной чащей дом, в котором некое празднество требовало, чтобы были зажжены каждый факел и каждая тонкая свеча, чтобы каждое окно, каждая стена с бойницами, каждая плита парапета были увешаны сияющими фонарями.
     Север! Да, именно север - ведь город обрывался прямо позади меня, и этот замок находился к северу от него, а меня предостерегали от поездки именно в этом направлении. Неужели хоть один человек в городе мог не знать о существовании этого замка? Тем не менее никто о нем и словом не обмолвился, за исключением охваченного страхом францисканца, присевшего за мой стол в гостинице.
     Но на что именно я взирал в эту ночь? Что предстало моим глазам? Да, он был очень высок, этот замок, но близко подступающие густые деревья с толстыми стволами плотно окружали его со всех сторон Проникающий сквозь лесную чащу трепещущий свет производил поистине угрожающее впечатление. Но что это за хаотическое, едва заметное движение во тьме? Со стороны замка, с таинственной возвышавшейся скалы спускалось по горным склонам нечто непонятное.
     Что за существа шествовали к этому городу в ночном мраке? Бесформенные черные существа, походившие на громадных, мягких птиц, следовавших рельефу земной поверхности, но не подчинявшихся ее притяжению. Направлялись ли они в мою сторону? Быть может, меня просто заколдовали?
     Нет же, я отчетливо вижу их! Или мне только так кажется?
     Десятки, сотни существ!
     Они подступали все ближе и ближе.
     Они были крошечными, вовсе не крупными - большими их делала иллюзия, вызванная тем фактом, что эти твари, передвигались плотными скоплениями. А теперь, по мере приближения к городу, эти скопления словно бы рассыпались, и я сам видел, что неведомые существа, как гигантские мотыльки, в великом множестве скакали по обеим сторонам крепостных стен.
     Я повернулся и подбежал к другому окну.
     Они тучами опускались на город, и их поглощала тьма! Внизу, на площади, появились две черные фигуры - мужчины в р