"Больше я ничего не могу сказать".
     "Почему? Кто тебя продал? Зачем?"
     "Госпожа,- сказал он,- прошу вас, оцените мою верность дому, где я прослужил всю жизнь. Большего я сказать не могу. Если я стану вашим слугой, я буду столь же верен и вам. Ваш дом станет моим домом, священным для меня во всех отношениях. Что бы ни произошло в его стенах, в них оно и останется. Я говорю о добродетели и доброте моего господина, потому что это правда. Позвольте мне больше ни о чем не рассказывать".
     Возвышенная греческая мораль.
     "Пиши еще, быстрее!" - воскликнул работорговец.
     "Успокойтесь,- ответила я ему.- Он написал достаточно".
     Прекрасный темноволосый раб, этот соблазнительно красивый одноногий мужчина, погрузился в скорбь и смотрел вдаль, на Форум, где у начала улицы взад-вперед сновали люди.
     "А что мне делать, будь я свободен? -спросил он, глядя на меня несколько свысока от сознания своего полного одиночества.- Целыми днями переписывать книги у торговцев за гроши? Писать письма? Мой господин рисковал своей жизнью, спасая меня от кабана. Я служил под командованием Тиберия в Иллирии, где с пятнадцатью легионами он положил конец мятежам. Я отрубил человеку голову, чтобы спасти своего господина. И кто я теперь?"
     Мне было больно.
     "Кто я теперь? - повторил он.- Будь я свободен, я едва бы сводил концы с концами, спал в грязной лачуге, мою ногу отрубили бы и украли!"
     Я охнула и прикрыла рот рукой.
     Он смотрел на меня со слезами на глазах, и голос его стал еще мягче, но выговор - отчетливее:
     "О, я мог бы преподавать философию вон там, под аркой, лепетать о Диогене и притворяться, что мне, как его последователю, нравится ходить в лохмотьях. Что за цирк! Вы уже видели? Никогда в жизни я не встречал столько философов, как в этом городе! Посмотрите, когда пойдете обратно. Знаете, что приходится делать, чтобы преподавать здесь философию? Приходится врать. Приходится как можно быстрее изливать слова на молодых людей, мрачно молчать, если нечего ответить, выдумывать чепуху и приписывать ее стоикам".
     Он умолк и отчаянно пытался взять себя в руки.
     Я почти плакала.
     "Но, понимаете ли, я не мастер врать,- продолжал он.- Вот почему в разговоре с вами, прекрасная дама, я все испортил".
     Моя решимость разбилась вдребезги, раны открылись. Мужество, заставившее меня выйти из заключения, таяло на глазах. Но он, разумеется, заметил мои слезы.
     Он еще раз оглядел Форум.
     "Я мечтаю иметь достойного хозяина или хозяйку, жить в доме, где почитается честь. Может ли раб посредством созерцания чести сам обрести честь? Нет, гласит закон. Поэтому любой раб, призванный свидетельствовать в суде, должен подвергнуться пыткам, ибо у него нет чести. Но разум говорит обратное. Я научился доблести и чести и могу передать свои знания. О да, все, что написано на этой табличке,- правда. У меня не было ни времени, ни возможности укротить ее хвастливый стиль".
     Он наклонил голову и снова бросил взгляд на Форум, словно на потерянный мир. Он выпрямился и опять попытался встать.
     "Нет, сиди",- приказала я.
     "Госпожа,- сказал он,- если вы ищете моих услуг для дома с дурной репутацией, позвольте сказать вам сразу... Если придется мучить и принуждать молодых девушек - вроде тех, что вы только что купили,- если вы прикажете мне рекламировать их чары, я этого делать не буду. Для меня это так же бесчестно, как воровать или лгать. Зачем я вам нужен?"
     Слезы остановились, но остались в глазах, как стена между ним и окружающим миром. Лицо прояснилось.
     "Я похожа на шлюху? - потрясенно спросила я.- О боги, я надела свою лучшую одежду! Я все силы трачу, чтобы выглядеть в этих ярких шелках до отвращения респектабельной! Ты видишь в моих глазах жестокость? Разве нельзя поверить, что это закаленная душа, пережившая горе? Не обязательно сражаться на поле боя, чтобы обрести мужество".
     "Нет, госпожа, нет!" - воскликнул он полным раскаяния голосом.
     "Так зачем осыпать меня оскорблениями? - спросила я, глубоко задетая.- Да, я с тобой согласна, ты написал правду, наши римские поэты не сравнятся с греками. Я не знаю судьбу нашей Империи, и это давит на меня не менее тяжко, чем на моего отца, и на отца моего отца! Почему? Не знаю!"
     Я повернулась, как будто собралась уходить, хотя делать это совершенно не собиралась! Просто он слишком далеко зашел в своих оскорблениях.
     Он перегнулся через стол.
     "Госпожа,- очень тихо, почти умоляюще заговорил он,- простите мои резкие слова. Вы - настоящий парадокс. У вас эксцентрично подведено лицо, и, кажется, губная помада наложена неправильно. Она попала вам на зубы. У вас не напудрены руки. Вы надели три шелковые туники, и все они просвечивают! Ваши волосы лежат на плечах в двух косах, как у варваров, они осыпают вас дождем золотых и серебряных шпилек. Взгляните, вот они падают. Госпожа, вы поранитесь об эти шпильки. Ваша накидка, больше подходящая для вечера, упала на землю. Ваши оборки волочатся по грязи...- Не сбиваясь с ритма речи, он проворно опустил руку и поднял паллу, не замедлив встать и предложить ее мне, обошел стол, волоча ногу, и положил паллу мне на плечи.- Вы говорите с удивительной скоростью, поразительно насмешливо,- продолжал он,- но за поясом у вас огромный кинжал. Его нужно прятать на локте под накидкой. А кошель! Вы доставали золото, чтобы расплатиться за девушек. Он так велик, что привлекает к себе внимание. И руки... Руки у вас прекрасные, изящные, как ваша латынь и ваш греческий, но они запачканы грязью, как будто вы копались в земле". Я улыбнулась. Слезы мои моментально высохли. "Ты очень наблюдателен,- весело сказала я, совершенно им очарованная.- Почему мне пришлось задеть тебя так глубоко, чтобы добраться до твоей души? Почему нам просто не открыться друг другу? Мне нужен хороший управляющий, страж, умеющий обращаться с оружием, чтобы вести дом и защищать его, так как я живу одна. Что, через шелк действительно все видно?"
     Он кивнул.
     "Ну, теперь, когда накидка у вас на плечах, она скрывает... кинжал... и пояс..."
     Он покраснел. Потом, когда я улыбнулась ему, стараясь обрести спокойствие и побороть всеобъемлющую темноту, способную начисто лишить меня самообладания и веры в мою цель, он продолжил:
     "Госпожа, мы учимся скрывать свою душу, потому что нас предают. Но вам бы я свою душу доверил! Если бы вы только переосмыслили свое суждение! Я смогу вас защитить, я смогу вести ваш дом. Я ваших девочек не побеспокою. Но обратите внимание, несмотря на мою службу при Иллирикуме, у меня только одна нога. Я вернулся домой после трех лет постоянных сражений и потерял ее из-за кабана, потому что плохо закаленное копье сломалось, когда я метнул его в зверя".
     "Как тебя зовут?" - спросила я.
     "Флавий",- ответил он. Римское имя.
     "Флавий",- повторила я.
     "Госпожа, палла опять соскальзывает у вас с головы. А эти шпильки, они острые, они везде, вы поранитесь".
     "Ничего страшного",- сказала я, но позволила ему как следует себя задрапировать, как будто он - Пигмалион, а я - его Галатея. Он старался действовать кончиками пальцев. Какая разница - накидка уже испачкалась.
     "Те девушки,- сказала я,- которых ты видел... Они и есть все мое хозяйство, вот уже целых полчаса. Ты должен быть им любящим хозяином. Но если ты пожелаешь лечь под моей крышей в постель к какой-нибудь женщине, советую тебе выбрать мою постель. Я из плоти и крови!"
     Он кивнул, не зная, что и сказать. Я вытащила кошель и достала сумму, которую готова была заплатить,- разумную, по римским понятиям, сумму, ибо в Риме рабы всегда хвастались тем, как дорого они стоили. Я выложила деньги, не обращая внимания на чеканку, только примерно догадываясь об их истинной ценности.
     Раб уставился на меня с возрастающим восхищением, потом бросил взгляд на торговца.
     Скользкий, безжалостный работорговец раздулся как жаба и заявил, что этот весьма достойный греческий ученый пойдет с аукциона по высокой цене. Им уже интересовались несколько богатых людей. Через час сюда придет целый школьный класс, чтобы расспросить его. Римские офицеры присылали для осмотра своих управляющих.
     "Сил моих больше нет!" - простонала я и снова полезла в кошель.
     Мой новый раб Флавий сразу же мягко протянул руку, чтобы остановить меня.
     Он окинул торговца взглядом, полным бесстрашного презрения.
     "За одноногого! - процедил Флавий сквозь зубы.- Ах ты, вор! Ты столько берешь с моей госпожи? И где? Здесь, в Антиохии, где рабы водятся в таком изобилии, что их везут в Рим на кораблях, потому что иначе нельзя сократить расходы!"
     Это произвело на меня впечатление. Все прошло так хорошо. Темнота отхлынула от меня, и на миг мне показалось, что солнечное тепло исполнено глубокого смысла.
     "Ты хитришь с моей госпожой, и ты знаешь это! Ты - отбросы земли! - продолжал он.- Госпожа, станем ли мы еще делать покупки у этого подлеца? Мой совет - никогда!"
     Работорговец расплылся в бессмысленной улыбке, в чудовищной гримасе трусости и глупости, поклонился и вернул мне треть суммы.
     Я с трудом удержалась от нового взрыва смеха. Пришлось еще раз поднять с земли накидку. Флавий подал ее мне. На сей раз я завязала ее спереди, как полагается.
     Я посмотрела на вернувшееся ко мне золото, сгребла его, передала Флавию, и мы пошли прочь.
     Когда мы влились в густую толпу в центре Форума, я все-таки посмеялась от души над всей этой историй.
     "Что ж, Флавий, ты уже меня защищаешь, экономишь мои деньги, даешь отличные советы. Если бы в Риме было больше таких, как ты, мир стал бы лучше".
     Он задыхался от переполнявших его чувств и не мог говорить. Лишь с трудом прошептал:
     "Госпожа, я навеки вверяю вам свое тело и душу".
     Я поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку. До меня дошло, как бесчестила его нагота, как заставляла мучиться от стыда грязная набедренная повязка, а он сносил это без слова протеста.
     "Держи,- сказала я, вручая ему деньги.- Отведи девушек домой, приставь к работе, а потом отправляйся в бани. Вымойся. Вымойся как pимлянин. Найди себе мальчика, если хочешь. Или двух мальчиков. Потом купи себе красивую одежду, только смотри - не одежду для раба, а такую, какую ты купил бы для богатого молодого римского господина!"
     "Госпожа, прошу вас, спрячьте кошель!- прошептал он, принимая монеты.- А как зовут мою хозяйку? Что мне отвечать, если спросят, кому я принадлежу?"
     "Пандоре Афинской,- сказала я.- Однако тебе придется просветить меня относительно текущего положения дел в моем родном городе, так как я никогда там не была. Но греческое имя сослужит мне хорошую службу. Смотри, девушки на нас глазеют!"
     На нас многие глазели. Ах, красный шелк! А Флавий был таким потрясающим мужчиной!
     Я еще раз поцеловала его и с дальним прицелом, будучи настоящей дьяволицей, прошептала:
     "Флавий, ты мне нужен".
     Он посмотрел на меня с благоговением.
     "Госпожа, я принадлежу вам навеки",- прошептал он.
     "Ты уверен, что у тебя не получится в постели?"
     "О, поверьте мне, я пробовал!" - признался он и снова покраснел.
     Я сжала руку в кулак и ткнула им в мускулистую руку.
     "Отлично".
     По моему знаку девушки встали. Они поняли, что я посылаю его за ними. Я отдала ему ключ, объяснила, где расположен дом, описала приметы ворот и старый бронзовый фонтан со львом прямо за воротами.
     "А вы, госпожа? - спросил он.- Вы пойдете в толпе без сопровождения? Госпожа, у вас огромный кошель! Он полон золота".
     "Подожди, и увидишь, сколько золота в доме,- сказала я.- Распорядись, чтобы никто, кроме тебя, не смел открывать сундуки, и спрячь их в подходящих местах. Замени всю мебель, которую я разбила в своем... в своем уединении. В комнатах наверху много всяких вещей".
     "Золото в доме?! - Он встревожился.- Сундуки золота?!"
     "Ты за меня не беспокойся,- сказала я.- Я знаю, где искать помощи. А если ты меня предашь, если ты похитишь мое наследство, а по возвращении я найду дом в руинах, то, полагаю, это будет заслуженно. Прикрой сундуки с золотом коврами. Там целые кипы персидских ковриков. Загляни наверх. И позаботься о святилище!"
     "Я сделаю все, что вы просите, и не только это".
     "Так я и думала. Тот, кто не умеет врать, не сумеет и украсть. Ладно, здесь невыносимо жарко. Иди к девушкам. Они тебя ждут".
     Я повернулась, чтобы отправиться дальше.
     Он преградил мне путь.
     "Госпожа, я должен вам кое-что рассказать".
     "Что?- спросила я с угрожающим видом.- Только не говори, что ты евнух. У евнухов не бывает таких мускулов на руках и ногах".
     "Нет,- сказал он и внезапно посерьезнел.- Овидий. Вы говорили об Овидии. Овидий умер. Овидий умер два года назад в жалком городке Томы на северном побережье Черного моря. Ужасный выбор места для ссылки - застава варваров".
     "Мне ни слова никто не сказал. Что за отвратительная скрытность! - Я закрыла лицо руками. Накидка упала, и он вновь укутал ею мои плечи, хотя я едва обратила на это внимание.- Я так молилась, что Тиберий позволит Овидию вернуться в Рим! - Я сказала себе, что у меня нет времени задерживаться.- Овидий... Сейчас нет времени его оплакивать..."
     "Его книги здесь, без сомнения, в изобилии,- заметил Флавий.- В Афинах их найти очень легко".
     "Хорошо, может быть, у тебя будет время их поискать. Ладно, я ухожу; шпильки, развалившиеся косы, упавшая накидка - мне все равно. И не беспокойся так. Когда будешь уходить из дома, запри девушек и золото".
     Когда я обернулась, он уже грациозно пробирался через толпу к девушкам. На мускулистой спине приятно играло солнце. У него были вьющиеся коричневые волосы, почти как у меня. Он остановился на минуту, когда его атаковал продавец дешевых туник, плащей и всякой всячины; его товары больше походили на краденое добро, раскрашенное красками, которые потекут при первом же дожде,- но кто знает? Он поспешно приобрел тунику и натянул ее через голову, купил красный пояс и обернул его вокруг талии.
     Какое превращение. Туника не доходила ему до колен. Должно быть, он испытал большое облегчение, надев чистую одежду. Нужно было подумать об этом до ухода. Вот дура!
     Я им восхищалась. В одежде или без таковой, нельзя сохранять такую красоту и достоинство, если тебя не любили. Он носил на себе одеяния любви, и любовь вдохновляла мастера, столь искусно сделавшего ногу из слоновой кости.
     Наша краткая встреча навеки связала нас прочными оковами.
     Он поздоровался с девушками и, обняв обеих, вывел их из толпы.
     Я отправилась прямиком в храм Изиды и таким образом, сама того не зная, сделала первый твердый шаг к ворованному бессмертию, бесславной, незаслуженной противоестественности, к бесконечному и совершенно бесполезному существованию.

Глава 5

     Как только я вошла на территорию храма, меня приняли и радостно приветствовали несколько богатых римлянок. Все они были надлежащим образом накрашены - белые руки и лица, хорошо подведенные брови, аккуратно наложенная помада - все те мелочи, которые я сегодня утром смешала в кашу.
     Я объяснила, что у меня есть средства, но я живу одна. Они согласились помочь мне всем, чем смогут. Услышав, что я получила посвящение в Риме, они прониклись благоговейным восторгом.
     "Благодарение Матери Изиде, вас не нашли и не казнили!" - воскликнула одна из них.
     "Входите, поговорите со жрицей",- сказали они. Большинство из них еще не прошли тайную церемонию и ждали, когда богиня призовет их к этому кульминационному событию.
     Там стояли и другие женщины, египтянки или, может быть, жительницы Вавилона, можно было только догадываться. Шелка и драгоценности были в порядке вещей. На одних - накидки с золотой оторочкой, на других - простые платья.
     Но мне показалось, что все они говорят по-гречески. Я не могла заставить себя войти в храм. Я подняла глаза и мысленно увидела наших распятых римских жрецов.
     "Благодарение богам, вас не опознали",- сказала одна женщина.
     "Очень многие бежали в Александрию",- добавила другая.
     "Я не высказывала протеста",- мрачно пояснила я. В ответ - хор сочувственных голосов.
     "А как вы могли - при Тиберии? Поверьте, все, кому удалось, сбежали".
     "Не поддавайтесь горю",- сказала молодая голубоглазая гречанка, очень хорошо одетая.
     "Я отошла от культа",- сообщила я. Новый успокаивающий хор тихих голосов.
     "Входите же,- сказала еще одна женщина,- и попросите позволения помолиться в самом святилище нашей Матери. Вы - посвященная. Мы в основном - нет".
     Я кивнула и, поднявшись по ступенькам храма, вошла внутрь.
     У дверей я остановилась, чтобы стряхнуть с накидки все мирское, всю суетность, о которой шла речь выше. Я обратила свои мысли к богине и отчаянно хотела в нее поверить, ненавидя свое лицемерие,- ведь я использовала и храм, и культ, но прежде не придавала им особенного значения. Мое отчаяние за последние три ночи проникло слишком глубоко.
     Внутри меня ожидало настоящее потрясение.
     Этот храм был намного древнее, чем наш храм в Риме; стены покрывали египетские рисунки. У меня по спине побежали мурашки. Колонны в египетском стиле, не с выемками, но гладкие, круглые, выкрашенные в ярко-оранжевый цвет, поднимались к большим листам лотоса на капителях. Повсюду пахло ладаном, из святилища доносилась музыка. Я слышала высокие ноты лиры, слышала, как перебирают металлические струны систра, слышала песнопения.
     Но здесь все было до такой степени проникнуто духом Египта, что я почувствовала себя в крепких объятиях кровавых снов. И едва не упала в обморок.
     Мне вспомнились сны - глубокое парализующее чувство пребывания в каком-то тайном египетском святилище, ощущение того, что душу поглотило чужое тело!
     Ко мне подошла жрица. Новое потрясение. В Риме они носили римские платья и небольшие экзотические покрывала на голове, нечто вроде небольшого капюшона, доходившего до плеч.
     Но эта женщина была одета в египетские наряды из плиссированного льна, согласно старому стилю, на ней также было великолепное египетское покрывало и парик - густая масса длинных черных жестких кос, падавших на плечи. Насколько я могла судить, она выглядела, наверное, так же экстравагантно, как Клеопатра.
     Я всего лишь слышала рассказы о любви Юлия Цезаря к Клеопатре, а потом - о романе египетской царицы с Марком Антонием и ее смерти. Все это произошло до моего рождения. Но я знала, что знаменитый въезд Клеопатры в Рим очень задел чувство морали старых римлян. Я всегда знала, что старые римские семьи боятся египетской магии. В ходе описанной мной недавней римской карательной бойни много кричали о патентах и похоти, но за этим стоял невысказанный страх перед тайной и силой, скрывавшимися за дверью храма.
     А теперь, глядя на эту жрицу и ее подведенные глаза, я в душе испытала тот же страх. Я узнала его. Конечно, казалось, что эта женщина вышла прямо из моих снов, но не это меня потрясло - в конце концов, что такое сны? Это египтянка - совершенно чужая и непроницаемая.
     Моя Изида была греко-римской. Даже ее статую в римском святилище облачали в великолепное греческое платье со складками, а волосы мягко причесывали в старом греческом стиле, с волнами вокруг лица. В руках она держала систр и урну. Романизированная богиня.
     Возможно, то же самое произошло в Риме и с богиней Кибелой. Рим проглатывал явления и делал их римскими.
     Всего через несколько веков, хотя тогда я об этом не думала - да и как я могла? - Рим проглотит и отточит последователей Иисуса из Назарета и создаст из его христиан Римско-католическую церковь.
     Полагаю, ты знаком с современным выражением: "Приехал в Рим - живи по-римски"?
     Но здесь, в красноватом полумраке, среди дрожащих огней и более густого, мускусного аромата ладана, чем я привыкла, я молча возмущалась своей робостью.
     Потом сны все-таки начались, как будто вокруг меня одна за другой опускались завесы. Передо мной мелькнула прекрасная рыдающая царица. Нет. Она кричала. Звала на помощь.
     "УХ