н пристально наблюдал за продвижением обгорелого существа.
     "Она существует с тех времен, когда никаких корон не было,- сказал Мариус,- они для нее ничего не значат".
     Сама эта мысль брызнула мне на язык, как сладкий виноград. Конечно, она существует с более ранних времен. Во сне она не носила корону. Ей ничто не угрожает. Мариус охраняет ее безопасность.
     "Моя царица,- сказал Мариус за моей спиной.- К тебе пришел проситель. Акбар с Востока. Он желает испить царской крови. Какова твоя воля, Мать?"
     Какой у него спокойный голос! Он ничего не боится.
     "Мать Изида, позволь мне испить!" - вскричало обгорелое существо.
     Оно поднялось, воздело руки и вызвало новое видение танца из своей прежней жизни. На поясе у него висела связка черепов. На шее - ожерелье из почерневших человеческих пальцев! И другое - из черных человеческих ушей! Мерзко и отвратительно, но он, похоже, находил это соблазнительным и эффектным. Внезапно образ исчез. Бог из далеких земель упал на колени.
     "Я служу тебе, и всегда служил! Согласно приказу, я убивал только злодеев. Я никогда не отходил от истинного культа!"
     Каким хрупким и жалким выглядел этот проситель, каким отвратительным - казалось, его теперь так легко убрать с ее глаз! Я посмотрела на царя Озириса, такого же далекого и безразличного, как и сама царица.
     "Мариус,- задала я вопрос,- а где же кукуруза для Озириса? Разве ему не нужна кукуруза? Он же бог кукурузы!"
     Меня преследовали видения наших процессий в Риме, поющие люди, приносящие дары.
     "Нет, ему не нужна кукуруза",- ответил Мариус и положил руку мне на плечо.
     "Они настоящие, они существуют! - кричала я. - Все настоящее! Все изменилось! Все искуплено!"
     Обгоревший повернулся и сверкнул на меня глазами. Но я лишилась способности рассуждать. Он вновь обратил взор к царице и потянулся к ее ноге.
     Как сверкнули на свету ногти и золотистая плоть под ними! Но она словно окаменела, равно как и царь без короны, и на первый взгляд не имела ни возможности вынести суждение, ни сил.
     Внезапно существо подскочило и попыталось ухватить царицу за шею!
     Я закричала:
     "Бесстыдный, презренный!"
     Застывшая правая рука царицы немедленно поднялась, ее ладонь обхватила обгорелый череп и раздавила его, чудовище испустило последний вопль о милосердии, но на одежды царицы уже хлынула кровь. Она подхватила падающее тело и подбросила его в воздух, отчего все его конечности оторвались и попадали на пол, как деревяшки.
     Порыв ветра смел в кучу останки, а тем временем с трехногой подставки упала лампа, пролив на них горящее масло.
     "Смотри, сердце,- сказала я.- Мне видно сердце. Я вижу, как оно бьется".
     Но огонь вскоре захватил и сердце, и изгибающиеся руки, и скрюченные пальцы ног. Останки всколыхнулись, кости заплясали в огне, завертелись в пламени, а потом почернели, истончились, раскололись и тут же рассыпались в прах - все, что было, превратилось в дымящийся пепел и с треском пронеслось по полу.
     Снова подул ветер, напоенный дыханием сада, поднял золу и унес прочь, в тень вестибюля, как стаю хрупких крошечных черных насекомых. Я зачарованно наблюдала за происходящим.
     Царица вновь сидела в прежней позе, рука лежала на месте. Они с царем смотрели в пустоту, словно ничего и не произошло. Единственным напоминанием осталось пятно у нее на платье.
     Их глаза не замечали ни Мариуса, ни меня. В святилище воцарился покой. Только приятный, благоухающий покой. Золотой свет. Я глубоко вздохнула. Я слышала, как масло в лампах превращается в пламя. Мозаики живописали искусно воссозданные фигуры верующих. Я видела, как медленно начинают увядать разнообразные цветы, и их увядание казалось мне лишь новым куплетом в песне их роста, а коричневатые края - лишь новым цветом гаммы, не вступающим в противоречие с прочими блестящими красками.
     "Прости меня, Акаша,- тихо сказал Мариус,- что я позволил ему подойти так близко. Я вел себя недостаточно мудро".
     Я заплакала. Слезы хлынули потоком, и сквозь них я обратилась к царице:
     "Ты вызвала меня сюда! Я сделаю все, что ты захочешь".
     Ее правая рука медленно поднялась над бедром, вытянулась, и царица очень мягка изогнула ладонь в манящем жесте из сна, но на этот раз улыбки не было, ее застывшее лицо не изменилось.
     Я почувствовала, что меня захлестывает что-то невидимое, чему невозможно сопротивляться. Оно исходило от ее руки, протянутой в приветственном жесте. Приятное, мягкое, ласкающее. Не только лицо, но и все мое тело залила краска удовольствия. Я двинулась вперед, меня обволакивала ее воля. "УМОЛЯЮ тебя, Акаша! - тихо сказал Мариус.- УМОЛЯЮ тебя именем Инанны, именем Изиды, именами всех богинь, не обижай ее!"
     Мариус просто не понимал! Мариус никогда не был знаком с ее культом! А я была. Я знала, что ее дети, пьющие кровь, должны были становиться судьями злодеев, и, следуя ее законам, пить только из осужденных. Я увидела бога темной пещеры, знакомого мне по видению. Я все понимала.
     Я хотела все объяснить Мариусу. Но не могла. Не сейчас. Мир переродился, все системы, построенные на скептицизме или эгоизме, оказались хрупкими, как паутина,- их нужно было смести. Мои личные минуты отчаяния были всего лишь экскурсами в нечистую, эгоцентричную черноту.
     "Царица Небесная,- прошептала я, сознавая, что говорю на древнем языке. С моих губ сорвалась молитва: - Да не победит царя Мертвых и его невесту никакая сила Амон-Ра, Бога Солнца, ибо она правит звездными небесами, луной и теми, кто приносит в жертву злодея. Да будут прокляты те, кто использует это чудо во зло. Да будут прокляты те, кто попытается его похитить!"
     Я чувствовала, как меня, человека, сковывают запутанные нити переданной Мариусом крови. Я ощущала ее поддержку. Мое тело ничего не весило.
     Меня приподняло по направлению к царице. Ее рука обвилась вокруг меня и откинула с моего лица волосы. Я протянула руки, чтобы обнять ее за шею, так как ничего другого мне не оставалось - мы находились слишком близко для любых иных проявлений любви.
     Я почувствовала, как мягки и шелковисты ее настоящие заплетенные волосы, как холодны и тверды плечи и рука. Но она на меня не смотрела. Она окаменела. А она может на меня посмотреть? Она намеренно решила оставаться в безмолвии и смотреть перед собой пустыми глазами? Или она, беспомощная, живет во власти злых чар, чар, пробудить ее от которых помогут тысячи гимнов?
     В полубреду я заметила слова, выгравированные на золотых пластинах, соседствующих на ее ожерелье с драгоценностями: "Приведите ко мне злодея, и я выпью его кровь".
     Казалось, я стояла в пустыне, а ожерелье падало и переворачивалось на песке, подхваченное ветром, как тело сгоревшего монстра. Упало... потеряно... и ждет, что его восстановят.
     Я почувствовала, как мою голову притягивает к ее шее. Она разогнула пальцы в моих волосах. Она направляла меня, чтобы мои губы коснулись ее кожи.
     "Ты этого хочешь, да? - спросила я. Но слова мои звучали как будто издалека - жалкое отражение глубин моей переполненной души.- Чтобы я стала твоей дочерью?!"
     Она слегка откинула голову, чтобы я отчетливо увидела ее шею. Обнажилась вена, из которой она желала позволить мне испить.
     Ее пальцы нежно пробежали по моим волосам, ни разу не дернув за них, не причинив мне боли, они просто обвили мою голову, от чего я испытала безудержный экстаз, и ласково нагнули ее, чтобы мои губы неизбежно соприкоснулись с ее сияющей кожей.
     "О, моя обожаемая царица!" - прошептала я. Никогда еще не чувствовала я такой уверенности, такого беспредельного экстаза, которому не было мирской причины. Никогда не испытывала я такой жгучей, торжествующей веры, как вера в нее.
     Я открыла рот. Никакой человек не прокусил бы эту твердую плоть. Но она подалась, словно была совсем тонкой, и в меня полилась кровь из Источника. Я слышала биение сердца, направлявшего ее движение,- оглушительный звук, от которого задрожали мои барабанные перепонки. Но то была не кровь. То был нектар. Большего ни одно существо в мире и пожелать не могло.

Глава 9

     Со струей нектара я попала в другое измерение. Коридоры наполнились ее звонким смехом; она бежала впереди, похожая на девочку, на кошку, не обремененная величием. Она манила меня за собой. Там, под звездами, в своем мягком бесформенном саду сидел в одиночестве Мариус. Она указала мне на него. Я увидела, как Мариус встал и заключил меня в объятия. Как же ему шли длинные волосы! Я увидела, чего она хочет. Пока я пила ее кровь, я целовала Мариуса, я танцевала с Мариусом...
     На нас обрушился ливень цветочных лепестков, словно на пару новобрачных в Риме, Мариус держал меня за руку, как будто мы только что поженились, вокруг пели люди. Безупречное счастье, счастье такое острое, что, наверное, далеко не всем дано его испытать. Она стояла на широком черном алтаре из диорита. Была ночь. Мы находились в замкнутом пространстве, наполненном людьми, но темном и прохладном; ветер поднимал песок со дна долины, а она смотрела вниз, на того, кого принесли ей в жертву. Мужчина с закрытыми глазами и связанными руками. Он не сопротивлялся.
     Она обнажила зубы; верующие, заполонившие долину, охнули, а она взяла мужчину за горло и выпила его кровь. Закончив, она уронила его и подняла руки.
     "Я несу очищение!" - выкрикнула она.
     Снова полетели лепестки, лепестки всех цветов, вокруг нас размахивали павлиньими перьями и пальмовыми листьями, то и дело раздавались всплески пения, яростный звук барабана, а она улыбалась, глядя на нас со своего постамента; ее лицо заметно раскраснелось, стало подвижным и человеческим; подведенные черным глаза скользили по толпам верующих.
     Все начали танцевать, кроме нее,- она лишь наблюдала, а затем медленно подняла глаза и посмотрела вдаль поверх наших голов, сквозь высокое прямоугольное окно на мерцающий небосвод. Заиграли трубы. Танец превращался в неистовую пляску.
     Лицо ее вдруг таинственным образом потемнело, она отвлеклась, будто ее душа взлетела через двери к небесам, а потом грустно опустила глаза. У нее был потерянный вид. Ею овладел гнев.
     И она оглушительно выкрикнула:
     "Разбойник, пьющий кровь!"
     Толпа смолкла.
     "Приведите его ко мне".
     Толпа расступилась, пропуская тех, кто вел к ее алтарю бешено сопротивляющегося бога.
     "Как ты смеешь судить меня?" - кричал он.
     Вавилонянин, с длинными, густыми, вьющимися волосами, с усами и бородой. Чтобы удерживать его, понадобился десяток смертных.
     "В место сожжения, в горы, на солнце, в крепчайших оковах!" - крикнула она.
     Его утащили.
     Она еще раз подняла глаза. Звезды увеличились в размере, яснее стали видны древние созвездия. Мы плыли под небесами.
     Сидя в изящном позолоченном кресле, какой-то мальчик спорил с окружающими. Старые мужчины, полускрытые темнотой. В лицо мальчику светила лампа. Мы остановились в дверях. Мальчик был хрупким, с тоненькими, как палочки, руками и ногами.
     "И вы говорите,- недоверчиво вопрошал мальчик,- что в горах поклоняются тем, кто пьет кровь?!"
     По священному локону на обритой голове, по тому, как остальные ждали его ответа, я поняла, что это фараон. Он в ужасе поднял глаза, заметив ее приближение. Его стражи бежали.
     "Да,- сказала она,- и ты не в силах им помешать!"
     Она подняла его, маленького хрупкого мальчика, разорвала его горло, как зверь, выпуская кровь из смертельной раны.
     "Мелкий царек,- сказала она.- Мелкое царство".
     Видение исчезло.
     Мои губы плотно прижались к холодной коже. Я целовала ее. Не пила.
     Я вновь ощутила тяжесть собственного тела, упала ей на руку и выскользнула из ее объятий.
     Ее слабо светящийся профиль остался прежним - безмолвным, бесчувственным. Застывшее лицо без единого пятнышка или морщинки. Я рухнула в объятия Мариуса. Ее рука вернулась в прежнее положение.
     Все виделось мне идеально четким - недвижимые царь и царица, искусно выписанные ляпис-лазурью на золотой мозаике фигуры...
     Я почувствовала резкую боль - в сердце, во чреве, как будто меня ударили ножом.
     "Мариус!" - вскрикнула я.
     Он поднял меня и понес из комнаты.
     "Нет, я хочу постоять на коленях у ее ног",- просила я, задыхаясь от боли. Я старалась сдержать мучительный крик - мир же только что переродился! А теперь - агония!
     Он усадил меня в высокой траве, и она примялась под моей тяжестью. Из моего чрева, даже изо рта, хлынул поток человеческих жидкостей. Я увидела цветы, совсем рядом. Я увидела дружелюбные небеса, яркие, как в моем видении. Боль была невыразимой.
     Теперь я поняла, зачем он унес меня из святилища.
     Я вытерла щеку - нет сил выносить эту мерзость. Меня снедала боль. Я старалась снова увидеть ее откровения, вспомнить ее, но боль стала слишком уж сильным препятствием.
     "Мариус!" - крикнула я.
     Он прикрыл меня и поцеловал в щеку.
     "Пей от меня,- сказал он.- Пей, пока не пройдет боль. Пей - это всего лишь умирает плоть. Пандора, ты бессмертна!"
     "Иди сюда, возьми меня,- сказала я и просунула руку между его ног.
     "Это теперь не имеет значения".
     Но часть тела, навеки потерянная богом Озирисом, та часть тела, что я искала, оказалась твердой. Я направила ее в себя - холодную, напряженную. Потом я начала пить и не могла остановиться, а когда я почувствовала прикосновение к моей шее его зубов, когда он начал вытягивать из меня новую смесь, наполнявшую мои вены, я познала его, я любила его и в одну незначительную секунду прочла все его секреты.
     Он был прав. Те органы, что располагались ниже талии, больше не имели значения. Он пил мою кровь. Я - его. Это была наша брачная ночь. Ветерок мягко стелил по земле траву - величественное брачное ложе пахло только зеленью.
     Боль прошла. Я вскинула руку и потрогала мягкие цветы.
     Он сорвал с меня испачканное платье и поднял меня на руки. Он отнес меня к бассейну, где стояла мраморная Венера - в полусогнутой позе, подняв одну ногу над прохладной водой.
     "Пандора!" - прошептал он.
     Рядом с ним стояли мальчики, передавая ему кувшины. Он наклонил кувшин и облил меня водой. Когда вода побежала по коже, я почувствовала под ногами плитку, устилавшую дно. Такого ощущения я никогда не испытывала! Еще один кувшин - восхитительное купание. На миг я испугалась, что боль вернется, но нет, она ушла навсегда.
     "Я люблю тебя всем сердцем,- сказала я.- Я отдала им и тебе, Мариус, всю свою любовь. Мариус, я вижу в темноте, я вижу в кромешной тьме за деревьями!
     Мариус обнял меня. Мальчики медленно омыли нас обоих, наклоняя кувшины и обливая нас серебристой водой.
     "Ты рядом со мной,- сказал Мариус,- здесь, рядом; я не одинок, я с тобой, моя красавица, с тобой - ни с какой иной душой! С тобой!"
     Он отступил на шаг, и я залюбовалась им и, хотя была вся мокрая, протянула руку потрогать его растрепавшиеся длинные чужеземные волосы. Он весь сверкал, покрытый каплями воды.
     "Да,- сказала я,- именно этого она и хотела".
     Его лицо застыло. Он нахмурился. Пристально посмотрел на меня. Что-то коренным образом изменилось, причем к худшему. Я чувствовала.
     "Что?" - спросил он.
     "Она этого хотела. Она ясно дала мне это понять в видениях. Она хотела, чтобы я была с тобой, чтобы ты не был одинок".
     Он попятился. От гнева?
     "Мариус, да что с тобой? Ты что, не понимаешь, что она сделала?"
     Он отступил от меня еще дальше.
     "Ты не осознавал, что все происходило так, как я говорю?" - спросила я.
     Мальчики протянули нам полотенца. Мариус взял одно и вытер лицо и волосы. Я тоже.
     Он был в бешенстве. Его трясло от ярости. Эти мгновения обладали таинственной и необъяснимой красотой, но одновременно вселяли ужас - его белое тело, сверкающий бассейн, прекрасный свет, льющийся из открытых дверей дома, а наверху - звезды, ее звезды. И Мариус - злой, рассвирепевший, с горящими гневом глазами. Я посмотрела на него.
     "Теперь я - ее жрица, - сказала я. - Я должна восстановить ее культ. Вот что ей нужно. Но она привела меня и для тебя, потому что ты одинок. Мариус, я все это видела. Я видела нашу собственную свадьбу в Риме, как в старые времена, с нами были наши семьи. Я видела поклонников ее культа".
     Он явно пришел в ужас.
     Этого я видеть не хотела. Я его не понимала.
     Я вышла на траву. Мальчики досуха вытерли мое тело. Я посмотрела на звезды. Дом со своими теплыми лампами выглядел примитивным и хрупким - жалкая попытка навести порядок, не сравнимая с сотворением одного-единственного цветка.
     "Какое потрясающее зрелище - просто ночь,- сказала я.- Разговоры о целях и намерениях - оскорбление для ночи, когда даже самый заурядный момент до краев наполнен божественным смыслом и спокойствием. Все идет своим чередом".
     Я отошла и покрутилась на месте, стряхивая с волос воду. Я стала такой сильной! Когда я остановилась, голова не кружилась. Я чувствовала себя так, словно обрела бесконечное могущество.
     Один из мальчиков протянул мне тунику. Мужскую. Но я уже часто говорила, что римские одежды были очень просты. Обычная короткая туника. Я надела ее и позволила ему завязать вокруг талии пояс. Я улыбнулась ему. Он задрожал и отступил.
     "Просуши мне волосы",- велела я ему. Какие ощущения! Я медленно подняла глаза. Мариус тоже вытерся и оделся. Он не сводил с меня глаз, выражавших яростное недовольство и откровенное возмущение.
     "Нужно пойти туда,- сказала я,- сменить ее золотое платье. Богохульство - оставлять ее в крови".
     "Я сам справлюсь!" - в неподдельной ярости откликнулся Мариус
     "А, так вот в чем дело!"
     Я огляделась по сторонам, красота окружающего мира манила меня, предлагая забыть о нем, вернуться к нему позже, когда я вдоволь нагуляюсь под оливковыми деревьями в сопровождении созвездий.
     Но его злость меня обидела. Странная обида, глубокая, лишенная, однако, той боли, какую обычно испытывают при этом смертные.
     "Какая прелесть! - сказала я.- Я узнаю, что миром правит богиня, настоящая богиня, что она создала все на свете! Что мир - не просто гигантское кладбище! Но узнаю я это в ходе заранее спланированного бракосочетания! И вот - взгляните на жениха! Как он лелеет свое настроение".
     Он вздохнул и наклонил голову. Придется ли мне снова увидеть его слезы, слезы безупречного, знакомого и любимого бога среди растоптанных цветов?
     Мариус поднял на меня взгляд.
     "Пандора! - сказал он.- Она не богиня. Не она сотворила мир".
     "Да как ты смеешь говорить такие вещи?"
     "Приходится! При жизни я готов был умереть за истину, готов и сейчас. Но она этого не допустит. Я нужен ей, и ты нужна - чтобы сделать меня счастливым".
     "Ну и отлично! - Я вскинула руки.- Я счастлива. И мы восстановим ее культ".
     "Нет, не восстановим,- возразил он.- Как тебе вообще могло прийти это в голову?"
     "Мариус, я хочу пропеть это с вершины горы; я хочу рассказать всему миру, что в нем существует такое чудо. Я хочу пробежать по улицам с песней. Нам суждено восстановить ее на троне в великом храме в самом центре Антиохии!"
     "Ты сама не понимаешь, сколь безумны твои идеи!" - закричал он.
     Мальчики уже убежали.
     "Мариус, ты что, уши затыкаешь, когда она приказывает? Мы должны найти и убить ее богов-ренегатов, а потом проследить, чтобы от нее рождались новые боги, боги, которые будут заглядывать людям в душу, будут стремиться к справедливости, а не ко лжи, боги, непохожие на фантастических похотливых идиотов или пьяные эксцентричные порождения Северного неба, швыряющие молнии. Ее культ основан во имя добра, во имя чистоты!"
     "Нет, нет, нет,- без конца повторяя это слово, он отошел, словно пытаясь тем самым придать ему еще большую выразительность.-Ты чушь несешь! Глупости, отъявленные суеверия!"
     "Не верю, что ты осмелился произнести подобное! - крикнула я. - Ты чудовище! Она заслужила свой трон! И царь, сидящий рядом с ней, - тоже!
     Они заслужили, чтобы верующие приносили им цветы. Ты думал, тебя без вся