ем вскинул голову, будто вслушиваясь, после чего повернулся и щелкнул пальцами, привлекая внимание двух стражников, в оцепенении застывших в разных концах зала.
     - Пройдите по всем помещениям, посмотрите, все ли в порядке, - спокойным голосом распорядился он. - Кажется, я слышу в доме птичий щебет. Во дворе стало тепло, и повсюду распахнуты окна.
     Эти двое удалились, а их места в зале мгновенно заняли двое других караульных. Само по себе это показалось мне необычным, ибо означало, что солдат в замке было больше, чем всегда.
     Капитан возвратился один и вновь склонился перед отцом:
     - Мой господин, он отказывается выходить на свет и заявляет, что вы сами должны выйти к нему, и что у него нет времени для долгого ожидания.
     И тогда я впервые увидел своего отца воистину разгневанным. Даже наказывая поркой меня или какого-нибудь деревенского мальчишку, он относился к такой обязанности с некоторой ленцой. Сейчас тонкие черты его лица, сами пропорции которого словно специально были созданы для олицетворения спокойствия, исказились в безудержном гневе.
     - Да как он смеет?!! - прошептал отец, но его слова отчетливо услышали все в зале.
     Стремительно обогнув стол, он на миг приостановился, а затем решительным шагом направился к выходу в сопровождении поспешившего за ним капитана стражи.
     Вскочив со стула, я бросился следом, слыша за спиной рыдания матери и ее мольбу:
     - Витторио, верни-и-ись!..
     Но я сбежал вниз по ступеням и вышел во внутренний двор. Только там отец резко обернулся и уперся рукой мне в грудь, заставив остановиться.
     - Оставайся на месте, сын, - мягко произнес он. - Я сам разберусь.
     С того места, где я стоял - прямо возле двери в башню, - был хорошо виден край двора. Там, у самых ворот, при ярком свете факелов отчетливо вырисовывалась фигура странного гостя - сеньора, не пожелавшего пройти в освещенный зал, хотя, похоже, сверкающая иллюминация крепостного двора его отнюдь не смущала.
     Огромные ворота сводчатого въезда на ночь всегда запирались. Оставалась открытой только узкая дверь в рост человека - и теперь в ее проеме стоял незнакомец в великолепном бархатном одеянии цвета красного вина, освещенный с обеих сторон ярким светом потрескивавших факелов и, как мне показалось, торжествующий.
     Покрой его одежды едва ли соответствовал последней моде, но каждая деталь костюма - от расшитого драгоценными камнями камзола до пышных рукавов из атласных и бархатных лент - была одинаково насыщенного цвета, как если бы все было тщательно выкрашено в лучших красильнях Флоренции.
     Даже драгоценные камни, вшитые в ворот камзола, равно как и те, которые свисали с тяжелой золотой цепи на шее, были цвета красного вина - скорее всего, рубины, а быть может, даже сапфиры.
     Густые черные волосы, глянцевитыми волнами падали на плечи неизвестного посетителя, но мне никак не удавалось разглядеть его лицо, скрытое в густой тени, отбрасываемой широкими полями бархатной шляпы. Я смог лишь на мгновение увидеть проблеск очень белой кожи - очертание подбородка и часть шеи. С пояса мужчины свисал огромный палаш в старинных ножнах, а на одно плечо был небрежно наброшен бархатный плащ того же цвета темного вина, расшитый, как показалось мне издали, какими-то замысловатыми золотыми символами.
     Изо всех сил напрягая зрение, я пытался различить загадочные знаки, и мне показалось, что в полосе изысканной вязи проступают очертания звезды и полумесяца... Однако разделявшее нас расстояние действительно было слишком большим.
     Рост таинственного незнакомца можно было назвать поистине впечатляющим.
     Мой отец остановился совсем рядом с ним, но, когда заговорил, его спокойный голос звучал очень тихо, и я не смог расслышать ни слова. А загадочный человек, в лице которого до сих пор не удавалось разглядеть ничего, кроме улыбающихся губ и белоснежных зубов, издал некое непонятное звуко-сочетание, прозвучавшее, как мне показалось, одновременно и сердито, и соблазнительно.
     - Во имя Господа нашего и Спасителя немедленно убирайтесь вон из моего дома! - внезапно выкрикнул отец. Затем молниеносным движением подался вперед и силой вытолкнул великолепного незнакомца за калитку.
     Я был потрясен.
     Но из гулкой тьмы снаружи неожиданно послышался лишь негромкий мелодичный смех, презрительный смех, - и, кажется, ему вторили другие, а затем я расслышал оглушительный грохот копыт, как если бы несколько всадников одновременно пустили лошадей вскачь.
     Мой отец сам захлопнул дверь, повернулся и сотворил знак Святого Креста, а затем сложил ладони в молитвенном жесте.
     - Милостивый Боже, да как они посмели! - проговорил он, обращая взгляд к небесам.
     И только теперь, когда отец стремительно направился в сторону башни, у подножия которой я стоял, взгляд мой упал на капитана стражи, и я увидел, что тот недвижимо застыл, парализованный невообразимым ужасом.
     Как только отец вошел в полосу света от укрепленных на лестнице факелов, взгляды наши встретились и я жестом указал ему на капитана.
     - Примите все меры к обеспечению безопасности моего дома, - приказал, оборачиваясь к нему отец. - Обыщите его сверху донизу и укрепите все, что только можно. Нужно вызвать солдат и освещать двор факелами всю ночь. Ты слышишь меня? Мои люди должны охранять каждую башню и все крепостные стены. Исполни все немедленно. Только так мы сможем восстановить здесь мир и спокойствие!
     Не успели мы дойти до зала, в котором ужинали, как навстречу нам спустился проживавший в ту пору в крепости старый священник, ученый доминиканец по имени Фра Диамонте, - волосы его растрепались, сутана была наполовину расстегнута, а в руках он крепко сжимал молитвенник.
     - Что случилось, господин? - спросил он. - Во имя Господа, что происходит?
     - Падре, доверьтесь Богу и помолитесь со мной в церкви, - ответил отец и обратился к поспешно приближавшемуся к нам стражнику: - Осветить церковь, зажечь все свечи, я буду молиться. Сделайте все как можно быстрее, и пусть мальчики спустятся вниз - сыграют что-нибудь духовное.
     Затем он взял за руки меня и священника.
     - Хочу, чтобы вы оба знали: на самом деле ничего страшного не случилось. Все это не более чем суеверные предрассудки, но любой повод, заставляющий светского человека, как я, обратиться к Богу, воистину благотворен. Пойдем с нами, Витторио. Вознесем молитвы наши к Богу - ты, Фра Диамонте и я. И прошу, ради матери держи себя в руках.
     К тому времени я уже достаточно успокоился, но мысль о грядущей ночи в освещенной церкви представлялась мне и приятной, и тревожной.
     Я пошел за молитвенником, требником и прочими своими книгами религиозного содержания - великолепными изданиями на флорентийской веленевой бумаге, с золотым тиснением и великолепными иллюстрациями в прекрасных рамках.
     Выходя из своей комнаты, я увидел стоявших неподалеку родителей и услышал, обращенные к жене слова отца:
     - ...Ни на мгновение не оставляй детей одних и помни о своем состоянии - пожалуйста, постарайся успокоиться. Я не потерплю панических настроений в доме.
     Мать положила руку на живот.
     Я догадался, что она снова беременна. И тут же осознал, что отец действительно чем-то встревожен. Что могло означать это "ни на мгновение не оставляй детей одних"? О чем думал в тот момент отец, чего опасался?
     В церкви было вполне уютно. Мой отец уже давно приобрел несколько удобных деревянных, обитых бархатом скамеек для молящихся, хотя в праздничные дни все должны были оставаться на ногах. Скамей со спинками в те времена еще не было.
     Часть ночи отец потратил на то, чтобы показать мне сводчатый подвал под церковным зданием. Люк, ведущий туда, открывался с помощью ручки в виде кольца, укрепленной на облицованной камнем крышке. Само же кольцо было искусно врезано в поверхность и оставалось совершенно незаметным - посторонний глаз воспринимал его как одну из многочисленных деталей мраморной инкрустации, украшавшей пол.
     06 этом тайнике я знал еще в далеком детстве и однажды даже попытался проникнуть туда без разрешения, наказанием за что стала весьма ощутимая порка. Отец тогда заявил, что был весьма раздосадован моей неспособностью хранить семейные секреты.
     Его слова огорчили меня гораздо больше, чем порка. И с тех пор я никогда не просил его взять меня с собой, хотя знал, что время от времени он спускается в подземелье. Я думал, что там хранятся сокровища и разного рода языческие реликвии.
     И вот теперь передо мной открылось похожее на пещеру просторное помещение с высокими сводами, обложенное камнем и буквально забитое самыми разнообразными сокровищами. Повсюду стояли старинные сундуки и даже грудами лежали старые книги. А еще я увидел две запертые на засовы двери.
     - Они ведут к старым захоронениям, туда тебе ходить не придется, - сказал отец, - но теперь ты должен знать об этом месте. И помнить о нем.
     Когда мы снова поднялись в церковь, он опустил крышку люка, уложил на место кольцо и фрагменты мраморного орнамента. От входа в тайник не осталось и следа.
     Фра Диамонте сделал вид, что ничего не видел. Мать заснула, дети тоже спали.
     Мы же заснули в церкви только перед самым рассветом.
     На восходе, когда в крепости закричали петухи, отец вышел во внутренний двор, потянулся, взглянул на небо и пожал плечами.
     К нему подбежали двое моих дядьев, требуя немедленно объяснить, как осмелился этот неизвестно откуда взявшийся сеньор угрожать нам осадой и когда отец предполагает начать сражение.
     - Нет-нет, вы все неправильно поняли, - ответил отец. - Мы и не собираемся объявлять войну. Ступайте в свои спальни...
     He успел он закончить фразу, как всех нас заставил обернуться душераздирающий крик. В распахнутые настежь ворота вбежала одна из хорошо знакомых нам деревенских девушек, в истерике пoвторяя одно и то же:
     - Он исчез, малютка исчез, они схватили его!
     Остаток дня прошел в неустанных поисках пропавшего ребенка. Безрезультатно. А вскоре оказалось, что бесследно исчез ещё один малыш. Он был слабоумным и с трудом передвигался, но его все любили, так как он не причинял никому ни малейшего вреда. К всеобщему стыду, никто не мог даже 6олее или менее точно сказать, как давно пропал этот безобидный деревенский дурачок.
     С наступлением сумерек я уже думал, что сойду с ума, если немедленно не поговорю с отцом наедине, если не смогу пробиться к нему через запертые наглухо двери комнаты, где он вел словесные баталии с моими дядьями и священниками. В конце концов я заколотил в дверь так громко и стал пинать ее в таком исступлении, что он разрешил мне войти.
     Встреча как раз подходила к концу, и, когда отец притянул меня к себе и обнял, в его глазах сверкало пламя неистового гнева.
     - Нет, ты понимаешь, что они со мной сотворили? Они сами взяли ту самую дань, которую требовали от меня. Они отняли их у меня! Я отказался подчиниться, и они сами забрали то, что хотели!
     - Но какая дань? Ты имеешь в виду детей?
     Глаза отца налились кровью. Он потер заросший за ночь подбородок и с такой силой стукнул кулаком по столу, что все предметы с него разлетелись по комнате.
     - Что они о себе возомнили, чтобы врываться ко мне ночью и требовать, чтобы я передал им все права на этих никому не нужных, несчастных детей?
     - Отец, я не понимаю, в чем дело. Прошу, объясни же мне наконец!
     - Витторио, завтра с первыми же лучами солнца ты должен отправиться во Флоренцию с письмами, которые я подготовлю сегодня. Для этой борьбы мне понадобятся не только сельские священники. А теперь иди и готовься к путешествию.
     Внезапно он посмотрел вверх и словно прислушался к чему-то, затем огляделся вокруг. Я видел, как за окнами меркнет свет, а сами мы постепенно превращаемся в не более чем туманные силуэты.
     Я поднял сброшенный отцом на пол канделябр.
     Вынимая из канделябра одну из свечей и зажигая ее от факела у дверей, я не переставал наблюдать за отцом со стороны, равно как и пока нес свечу о6ратно, а затем зажигал от нее все остальные потухшие свечи.
     Какое-то время он прислушивался, молчаливый и встревоженный, а затем, не издав ни малейшего звука, поднялся с места и оперся кулаками о стол. Похоже, он даже не обратил внимания на горевшие свечи, ярко озарявшие его потрясенное, измученное лицо.
     - Что ты слышишь, мой господин? - спросил я, бессознательно употребив формальное обращение.
     - Страшные бедствия... - прошептал он. - Пагубные невзгоды, которые лишь Бог смог вынести из-за наших грехов. Тебе следует хорошо вооружиться. Приведи в церковь свою мать, брата и сестру. И поспеши. Солдатам приказания уже отданы.
     - Может быть, следует принести немного еды, хотя бы пива и хлеба? - спросил я.
     Он кивнул, хотя вряд ли это его беспокоило.
     Меньше чем через час мы собрались в церкви, вся семья полностью, включая пятерых дядьев и четырех теток, а еще с нами были теперь две няньки и Фра Диамонте.
     Вперед, как для мессы, вынесли маленький алтарь с тончайшей, украшенной вышивкой напрестольной пеленой и массивными золотыми канделябрами с зажженными свечами. Распятие Господа нашего Христа засияло на свету - древний, выцветший и истончившийся со временем резной образ, который висел на стене со времен Святого Франциска, после того как, по преданию, два столетия тому назад великий святой останавливался в нашем замке.
     То был обнаженный Христос, каким часто его изображали в старину, и фигура истерзанного мученика не имела ничего общего с крепкой, исполненной чувственности плотью какую изображают на современных распятиях. Наша реликвия поразительно не соответствовала веренице выстроенных как на парад святых в сверкающем алом и золотом убранстве - творениям приглашенных отцом флорентийских живописцев.
     Мы сели на простые, некрашеные, внесенные для нас скамьи. Никто не проронил ни слова, ибо в то утро Фра Диамонте отслужил мессу и поместил в дарохранительницу Тело и Кровь Господа нашего. Отныне нашу церковь можно, как и прежде, с полным правом называть Домом Господним
     Мы успели-таки вкусить хлеба и выпить по глотку пива возле передних дверей, но все происходило в полном молчании.
     Только отец время от времени выходил из храма, бесстрашно пересекал ярко освещенный внутренний двор и созывал своих солдат из башен и со стен, а иногда даже сам взбирался на стены, дабы собственными глазами убедиться, что все находится под надежной защитой.
     Мои дядья пришли в полном боевом облачении, тетки пылко молились, перебирая четки, Фра Диамонте пребывал в замешательстве, а мать ни на шаг не отходила от перепуганных младших детей, хотя сама была бледна как смерть и мучилась дурнотой - возможно, причиной тому было дитя в ее чреве.
     Казалось, ночь пройдет без неприятностей.
     Примерно за два часа до рассвета меня вывел из легкой дремоты ужасный крик.
     Отец сразу вскочил на ноги, остальные мужчины тут же выхватили мечи и крепко сжали рукоятки узловатыми от старости пальцами.
     Крики в ночи звучали все громче, они доносились отовсюду, со стороны сторожевых постов раздавались сигналы тревоги, на всех башнях беспорядочно трезвонили старые колокола.
     Отец схватил меня за руку.
     - Идем же, Витторио, - сказал он и сразу же поднял кольцо, откинул крышку люка и всунул мне в руку большой канделябр, стоявший на алтаре.
     - Быстро! Забери с собой вниз мать, теток, сестру и брата и не вздумай выходить оттуда, что бы ты ни услышал! Ты понял? Ни в коем случае не выходите оттуда! Закрой за собой люк и оставайся там! Делай все так, как я тебе сказал!
     Я сразу же повиновался, подхватил Маттео и Бартолy и заставил их спуститься по каменным ступеням.
     Мои дядья ринулись к дверям, ведущим во внутренний двор, на ходу выкрикивая боевые кличи своей молодости, тетушки не могли сдвинуться с места и в полубессознательном состоянии цеплялись за алтарь, а моя мать всем телом прильнула к мужу.
     Отец уже с трудом сдерживался, готовый вот-вот взорваться от ярости. Я потянулся было за самой старой тетушкой, но она замертво упала перед алтарем... И тогда отец снова ринулся ко мне, силой втолкнул меня в тайник и захлопнул крышку люка.
     Мне оставалось только запереть замок, как показывал отец, повернуться и в мерцании свечей встретиться взглядами с испуганными Бартолой и Маттео.
     - Спускайтесь вниз до самого конца, - крикнул я, - до упора!
     Они едва не падали, с трудом преодолевая узкие крутые ступени и с жалобным видом оборачиваясь ко мне.
     - Что происходит, Витторио, почему они хотят причинить нам вред? - спросила ничего не понимающая Бартола.
     - Я хочу сразиться с ними, - заявил Маттео. - Витторио, отдай мне свой кинжал. У тебя есть еще меч. Это несправедливо.
     - Ш-ш-ш-ш... успокойся, делай все так, как велел отец. Ты думаешь, я доволен, что не могу быть там с остальными? Веди себя хорошо!
     Я с трудом проглатывал слезы. Там, наверху, осталась моя мать! И мои тетушки!
     Воздух в подземелье был сырым и промозглым, но меня это даже радовало, ибо я был весь в поту, а рука затекла под тяжестью громоздкого золотого подсвечника. Наконец мы втроем добрались до дальнего конца убежища и в полном изнеможении рухнули там, тесно прижавшись друг к другу. Прикосновение к холодному камню стены подействовало на меня успокаивающе.
     Какое-то время мы сидели молча, не в силах вымолвить хоть слово, и в царившей вокруг тишине я отчетливо слышал доносящиеся сверху вопли отчаяния и страха, панические возгласы, топот бегущих ног и даже ржание испуганных лошадей. Похоже было на то, что лошади прорвались в церковь над нашими головами... Что ж, и такое вполне возможно...
     Вскочив на ноги, я бросился к двум запертым дверям тайника - к тем, которые вели не то к склепам, не то к чему-то еще в этом роде, - впрочем, тогда я об этом не задумывался. Я отодвинул засов на одной из дверей, но не увидел за ней ничего, кроме низкого и узкого коридора. С моим ростом и широкими плечами я не смог бы по нему пройти.
     Обернувшись к младшим, я увидел, что они, устремив глаза к потолку, буквально застыли от ужаса. Сквозь мощные перекрытия сверху по-прежнему доносились душераздирающие крики.
     - Дымом пахнет, - внезапно прошептала Бартола, и лицо ее залил новый поток слез. - Ты чувствуешь этот запах, Витторио? Я не ошибаюсь!
     Я и сам явственно ощущал залах гари, но постарался придать своему голосу как можно больше неуверенности:
     - Сейчас вы оба осените себя крестным знамением и будете молиться - понятно? И доверьтесь мне. Мы выберемся отсюда.
     Яростный гул сражения все не стихал, крики не смолкали, но внезапно, совершенно неожиданно наступила тишина - и она показалась нам не менее жуткой, чем шум битвы.
     Безмолвие было слишком полным, чтобы свидетельствовать о победе...
     Бартола и Маттео прижались ко мне с обеих сторон.
     Сверху раздался какой-то грохот. С шумом распахнулись двери в церковь, и тут же молниеносно рванули кверху и отбросили крышку люка... На фоне огненного зарева я отчетливо увидел темную стройную фигуру с длинными волосами.
     Порыв ветра задул пламя моих свечей.
     Остались лишь всполохи дьявольского пламени наверху и вдали, а нас самих безжалостно погрузили в полную тьму.
     И снова я увидел четкие очертания: высокую, великолепно сложенную фигуру женщины с роскошными длинными локонами и с талией настолько тонкой, что я мог бы обхватить ее двумя ладонями; она стремительно и совершенно беззвучно - словно летела - сбегала ко мне по ступенькам.
     Господи, как могла оказаться здесь эта женщина?
     Прежде чем я решился направить свой меч против врага, явившегося предо мной в образе женщины, или вообще хоть что-нибудь сообразить, ее нежные груди коснулись моей груди, и я ощутил прохладу ее кожи... Она как будто намеревалась обнять меня...
     То был момент необъяснимого и до странности чувственного замешательства - до меня донесся аромат ее волос и одежды, а когда она взглянула на меня, белки глаз ослепительно сверкнули в темноте.