ворота, плотно закрыла дверь и перешла к действиям.
     Пожевав немного хлеба, чтобы набраться сил, пробормотав вслух житейскую мудрость Лукреция, я приступила к обследованию дома. Справа от дворика имелась роскошная ванна. Очень светлая. Нимфы ровным потоком лили воду из раковин в оштукатуренный резервуар, вода оказалась отличной. Подогревать ее не потребовалось.
     Моя одежда лежала в спальне.
     Ты знаешь, что римляне носили простые платья, длинные рубашки или туники, мы одевали их по две-три сразу, плюс верхняя туника, стола, и, наконец, палла, накидка, доходящая до лодыжек, которую подпоясывали под грудью.
     Я выбрала самые изящные туники, соединила три слоя газового шелка и добавила к ним блестящую красную паллу, закрывшую меня с ног до головы.
     За всю жизнь мне ни разу не приходилось самой одевать сандалии. Это занятие оказалось до истерики смешным и в то же время отчаянно скучным.
     Все мои предметы туалета разложили по столикам с полированными зеркалами. Ну и беспорядок!
     Я села в одно из многочисленных позолоченных кресел, придвинула поближе зеркало из полированного металла и попыталась наложить краску, как это обычно делали рабы.
     Я смогла затемнить брови, но .меня остановил ужас перед подведенными глазами египтян. Я накрасила губы, наложила на лицо белую пудру - и все. Даже не попыталась напудрить руки, как это делали в Риме.
     Не представляю себе, на кого я была похожа. Теперь нужно было заплести чертовы волосы, и это мне удалось, я свернула косы на затылке в большое кольцо. Шпилек, использованных мной, хватило бы на двадцать женщин. Пригладив падавшие на лоб и щеки выбившиеся локоны, я увидела в зеркале римлянку, скромную и, на мой взгляд, приличную, с коричневыми, разделенными на пробор волосами, с черными бровями и розовыми губами.
     Самой большой проблемой оказалось собрать воедино собственный наряд. Я старалась, чтобы все одеяния подходили по длине. Я попробовала расправить шелковую столу и затянуть покрепче пояс под грудью. Столько складок, столько тканей, столько подвязок! Меня всегда окружали девушки-рабыни. Наконец, скрепив две нижние туники и длинную изящную красную столу, я схватила шелковую паллу, очень просторную, с бахромой и всю расшитую золотом.
     Я надела кольца и браслеты, хотя намеревалась по возможности скрываться под накидкой. Я помнила, как мой отец каждый день своей жизни ругался, что ему приходится носить тогу, официальную верхнюю одежду высокородных римлян мужского пола. Ну, тоги носили только проститутки. Хотя бы от этого я избавлена.
     Я прямиком направилась на рынок рабов. Иаков был прав, когда рассказывал мне о местных жителях. Население города составляли люди самых разных национальностей. Многие женщины ходили по двое, рука об руку.
     Вполне приличными здесь считались свободные греческие плащи, а также длинные экзотические финикийские и вавилонские платья - как мужские, как и женские. Часто встречались мужчины с длинными волосами и густыми бородами. Некоторые женщины ходили в коротких, как у мужчин, туниках. Другие прятались под покрывалами, оставляя открытыми только глаза, - их сопровождали стражи и слуги.
     УЛИЦЫ оказались опрятнее, чем в Риме,- все нечистоты стекали в широкие канавы в центре дорог и по ним устремлялись в нужном направлении.
     Задолго до Форума, или же центральной площади, я прошла мимо трех разных дверей, где стояли богатые куртизанки, спорившие о цене с богатыми молодыми греками или римлянами.
     Проходя мимо одной из них, я услышала ее слова, обращенные к красивому молодому человеку:
     "Хочешь меня в постель? И не мечтай. Я же сказала, можешь брать любую из девушек. Если желаешь заполучить меня, отправляйся домой и продай все, что у тебя есть!"
     На углах в винных лавках стояли богатые римляне в тогах; в ответ на мой быстро брошенный в их сторону взгляд они просто кивали.
     Только бы никто меня не узнал! В любом случае это маловероятно, мы же так далеко от Рима, и я очень долго жила в дома отца, который, к счастью, избавлял меня от посещения банкетов, ужинов и даже церемониальных собраний.
     Форум оказался намного больше, чем мне помнилось по первому впечатлению. Добравшись до него и увидев перед собой огромную площадь, залитую солнцем, со всех сторон огороженную портиками храмов и общественных зданий, я просто изумилась.
     На рынках под навесами продавалось все. В одном месте собирались серебряных дел мастера, в другом стояли ткачи, был и ряд торговцев шелком; я заметила, что боковая улица справа от меня отдана под торговлю рабами - лучшими рабами, которые, возможно, не дойдут до аукциона
     Вдалеке я увидела высокие мачты кораблей. Пахло рекой. В расположенном поблизости храме Августа горели огни, ленивые легионеры в форме готовы были в любой момент приступить к действиям
     Мне стало жарко, я нервничала, потому что с меня все время соскальзывала накидка, да и все шелка, казалось, только и ждали момента, чтобы сползти с плеч. Повсюду располагалось столько открытых винных двориков, где женщины собирались поболтать. Я могла бы найти свободное место рядом с ними и выпить.
     Но мне нужно было обзаводиться хозяйством Найти верных рабов.
     В Риме я, конечно, никогда не ходила на рынок рабов. Мне ни в коем случае не пришлось бы этим заниматься. К тому же, в наших владениях в Тоскане и Риме было столько семей рабов, что мы не испытывали нужды в покупке новых. Напротив, мой отец имел обыкновение собирать у себя дряхлых и мудрых рабов, принадлежавших прежде его друзьям, и мы часто подшучивали над ним, говоря, что он создал в саду Академию для рабов, которые только и делают, что спорят об истории.
     Но мне сейчас приходилось изображать из себя опытную и проницательную женщину. Я обследовала каждого качественного домашнего раба, выставленного на продажу, и быстро остановилась на паре сестер, очень молоденьких, буквально трясущихся от страха, что в полдень их продадут с аукциона и они попадут в бордель. Я послала за табуретами, и мы сели, чтобы поговорить.
     Они родились рабынями и попали сюда из небольшого хозяйства в Тире. Обе хорошо знали греческий и латынь, говорили по-арамейски. Они выглядели так мило, что походили на ангелов.
     Девушки умели делать буквально все и продемонстрировали познания во всех областях, какие мне требовались. Они умели одевать, делать прическу, накладывать на лицо краску; приводили в пример рецепты восточных блюд, о которых я и не слыхивала; называли разные помады и румяна
     Одна из них, покраснев от страха, обратилась ко мне:
     "Госпожа, я могу накрасить вам лицо очень быстро, очень хорошо!"
     Я поняла - она намекала на то, что мои неумелые старания не увенчались успехом. Еще я поняла, что воспитанные в небольшом хозяйстве девушки обладали намного более разносторонними навыками, чем рабы у нас дома.
     В ответ на их мольбы я купила обеих. Потребовав для них чистые туники скромной длины, я получила одеяния из синего льна, хотя и не очень красивые. После этого я нашла бродячего торговца, продающего паллы, и купила сестрам по голубой накидке. Они были несказанно счастливы! Они вели себя скромно и захотели прикрыть головы.
     В их преданности мне сомневаться не придется - они готовы были за меня умереть.
     Мне не приходило в голову, что они умирают от голода, пока, занятая поисками других рабов, я не услышала, как гнусный работорговец напоминает дерзкому образованному греку, что тот не получит пиши, пока его не продадут.
     "Какой кошмар! - воскликнула я.- Девочки, вы, наверное, голодны? Идите на Форум, там готовят пищу. Смотрите вдоль улицы. Видите, расставлены столы и скамейки".
     "Одни?" - в ужасе спросили они.
     "Послушайте, девочки. У меня нет времени кормить вас с ладони, как птичек. Не смотрите мужчинам в лицо; ешьте и пейте что захотите.- Я дала им столько денег, что они были шокированы.- И не уходите, пока я за вами не приду. Если к вам подойдет мужчина, притворитесь, что испугались, наклоните головы и как можно яснее дайте ему понять, что не говорите на его языке. Если дела пойдут плохо, идите в храм Изиды".
     Они вместе побежали по узкой улочке пировать, и их развевающиеся на ветру накидки были такого красивого голубого цвета, что я вижу его даже сейчас - цвет неба, рассекающий плотную потную толпу за скопищем навесов. Миа и Лиа. Запомнить несложно, но отличить одну от другой я бы не смогла.
     Неожиданно мое внимание привлек иронический смех. Смеялся греческий раб, чей господин только что грозился заморить его голодом.
     "Отлично, не давайте мне есть,- говорил он господину.- И что у вас останется на продажу? Больной и умирающий человек вместо выдающегося, великого ученого".
     Выдающийся и великий ученый?!
     Я обернулась и взглянула на него. Он сидел на табурете и не поднялся, увидев меня. На нем была одна грязная набедренная повязка - сущая глупость со стороны торговца, но благодаря такому пренебрежению становилось ясно, что раб этот, с изящным лицом, мягкими коричневыми волосами, удлиненными миндалевидными зелеными глазами и саркастическим изгибом прекрасно очерченных губ, на самом деле очень красив. Лет, наверное, тридцати - может быть, чуть меньше. Как и большинство греков, он был крепкого сложения, с развитой мускулатурой.
     Грязные коричневые волосы испачкались и были обрезаны, а на шее на веревке висела такая жалкая дощечка, какой мне еще не доводилось видеть, испещренная криво написанными мелкими латинскими буквами.
     Поправив накидку, я подошла ближе к его великолепной обнаженной груди, несколько позабавленная его наглым взглядом, и попробовала прочесть написанное.
     Такое впечатление, что он мог обучать любой философии, любому языку и математике, умел петь все, что только можно, знал всех поэтов, мог приготовить шикарный банкет, был терпелив с детьми, вместе с хозяином-римлянином побывал на военной службе на Балканах, мог исполнять обязанности вооруженного охранника, был послушен, добродетелен и всю жизнь прожил в Афинах в одном доме.
     Я прочла все это с оттенком презрения. Заметив мое пренебрежение, он окинул меня нахальным взглядом, бесстыдно сложил руки прямо под табличкой и откинулся к стене.
     Внезапно я увидела, почему торговец, порхающий рядом, не заставил грека подняться. У грека осталась только одна здоровая нога. Левая нога, начиная от колена, была сделана из резной слоновой кости вместе с очень аккуратной стопой и сандалией. Идеальные пальцы. Эта красивая нога состояла из трех пропорциональных секций, соединяющихся воедино, опоясанных резными узорами, и отдельной части вместо ступни с намеченными на ней ногтями и искусно вырезанными полосками от сандалий.
     Я никогда не видела такого протеза, такой уступки искусственному в противовес скромной попытке подражать природе.
     "Как ты потерял ногу?" - спросила я по-гречески.
     Никакой реакции.
     Я указала на ногу.
     Ответа вновь не было.
     Я повторила вопрос по-латыни.
     От волнения работорговец поднимался на цыпочки и стискивал руки.
     "Госпожа, он умеет вести записи, управлять любым делом; он пишет превосходным почерком и честно проводит подсчеты".
     Хм-м-м. Значит, о воспитании детей даже не упоминается? Я не похожа на жену и мать? Плохо.
     Грек усмехнулся и отвел глаза. Он тихо и язвительно сказал по-латыни, что если я потрачу на него деньги, то выброшу их на покойника. У него оказался негромкий красивый голос, усталый и полный презрения, но с хорошей дикцией.
     Мое терпение иссякло. Я быстро заговорила по-гречески.
     "Лучше бы ты у меня поучился, высокомерный афинский дурак! - сказала я, покраснев от ярости, что меня так неправильно воспринимают и раб, и работорговец.- Если ты вообще умеешь писать по-гречески и по-латыни, если ты действительно изучал Аристотеля и Евклида, чьи имена ты, кстати сказать, написал с ошибками, если ты воспитывался в Афинах и видел битвы на Балканах, если хотя бы половина этой грандиозной эпической поэмы не является чистейшей воды ложью, что же ты не хочешь принадлежать одной из самых высокообразованных женщин, каких ты встречал в своей жизни, которая будет обращаться с тобой достойно и с уважением в обмен на твою преданность? Что ты знаешь об Аристотеле и Платоне, чего не знаю я? Я в жизни не поднимала на раба руку. Ты пренебрегаешь единственной хозяйкой, которая способна вознаградить тебя за верность всем, о чем ты мечтаешь. Разве эта табличка - не набор лживых фраз?"
     Раб был изумлен, но не разозлился. Он наклонился вперед, словно пытаясь заново оценить меня, но сделать это не слишком заметно. Торговец яростно замахал руками, чтобы раб встал, и он действительно встал, оказавшись, к моему восхищению, намного выше меня. Здоровый и сильный мужчина, если не обращать внимания на ногу из слоновой кости.
     "Может быть, все-таки расскажешь мне честно, что ты умеешь?" - спросила я, переходя на латынь. Потом повернулась к работорговцу: - Дайте мне перо, чтобы исправить ошибки в именах. Если у этого человека и был шанс стать учителем, безграмотность его уничтожила. С таким правописанием он выглядит дураком".
     "У меня не хватало места! - внезапно заявил по-латыни раб, от злости понизив голос до шепота. Он наклонился ко мне, как будто пытаясь втолковать мне что-то: - Посмотрите на эту табличку, раз вы такая высокообразованная! Вы сознаете всю степень невежества этого торговца? У него недостает ума понять, что перед ним изумруд, он считает, что это кусок зеленого стекла! Это же никуда не годится. Я запихнул сюда все обобщения, какие только смог".
     Я засмеялась. Заинтригованная и в то же время очарованная, я все смеялась и смеялась, не в силах остановиться. Мне было ужасно смешно. Торговец не знал, что ему делать. Наказать раба и понизить его стоимость? Или позволить нам разбираться самим?
     "Что мне было делать? - вопросил странный раб тем же конфиденциальным шепотом, но на этот раз по-гречески.- Кричать каждому прохожему: "Вот сидит великий учитель, вот сидит философ"? - Частично дав таким образом волю гневу, он слегка успокоился.- Имена моих дедов вырезаны на камнях Акрополя в Афинах".
     Торговец был озадачен. Но я пришла в восторг и заинтересовалась.
     Накидка опять соскользнула, и я довольно сильно ее дернула. Ну и одежда! Разве мне никогда не говорили, что шелк скользит от прикосновения к шелку?
     "А как там Овидий? - спросила я, делая глубокий вдох. У меня слезы выступили от смеха. - Ты написал здесь имя Овидия. Овидий здесь популярен? Могу тебе сказать, что в Риме никто не посмел бы написать его имя на такой табличке. Представляешь, я даже не знаю, жив ли еще Овидий, и это очень плохо. Овидий учил меня целоваться, когда мне было десять лет и я читала "Науку любви". Ты когда-нибудь читал "Науку любви"?"
     Его манеры изменились. Он смягчился, я видела, что у него появилась надежда - надежда, что я смогу стать для него хорошей хозяйкой. Но он не позволял себе в это верить.
     Торговец ждал малейшего сигнала к действию. Он определенно понимал, о чем мы говорим.
     "Слушай же, наглый одноногий раб,- сказала я.- Если бы я думала, что ты хотя бы сможешь по вечерам читать мне Овидия, я купила бы тебя на месте. Но из этой таблички следует, что ты прославленный Сократ и Александр Великий в одном лице. В какой войне на Балканах ты служил оруженосцем? Почему ты попал в руки этого скромного торговца, почему тебя не взяли в хороший дом? Кто в это поверит? Если бы слепец Гомер спел такую абсурдную сказку, люди бы встали и вышли из таверны".
     Он пришел в бешенство от разочарования.
     Торговец предостерегающе протянул руку, чтобы охладить его пыл.
     "Черт возьми, что случилось с твоей ногой? - спросила я.- Как ты ее потерял? И кто произвел такую потрясающую замену?"
     Понизив голос до рассерженного, но красноречивого шепота, раб медленно и терпеливо объяснил:
     "Я потерял ее во время охоты на кабана с моим римским господином Он спас мне жизнь. Мы часто охотились. Это произошло на Пентеликоне, на горе..."
     "Спасибо большое, я знаю, где находится Пентеликон",- заметила я.
     Он окончательно растерялся и, облизав обветренные губы, попросил:
     "Заставьте торговца принести пергамент и чернила.- Он говорил по-латыни, очень красиво, так красиво, как говорят актеры или ораторы, причем без всякого усилия.- Я напишу вам по памяти "Науку любви" Овидия,- мягко взмолился он сквозь зубы, что само по себе уже было подвигом.- А потом я перепишу для вас всю историю Персии, созданную Ксенофонтом, если у вас есть время, конечно, по-гречески! Мой господин обращался со мной как с сыном. Я сражался вместе с ним, учился вместе с ним. Я писал за него письма. Его образование стало и моим образованием, потому что он так хотел".
     "Вот оно что..." - в голосе моем явно слышалось облегчение.
     Теперь он выглядел прямо-таки благородно, разозленный, попавший в невыносимые обстоятельства, но исполненный достоинства, рассуждая с воодушевлением, необходимым для того, чтобы укрепить дух.
     "А в постели? Как у тебя получается в постели?" - спросила я, сама не понимая, какая ярость или отчаяние побудили меня задать этот вопрос.
     Он был искренне потрясен. Хороший знак. Он широко раскрыл глаза и нахмурился.
     Тем временем появился работорговец; он принес стол, табурет, пергамент и чернила и поставил все это на мостовую.
     "Давай, пиши,- велел он рабу.- Пиши для этой женщины письма. Складывай цифры. Иначе я убью тебя и продам твою ногу".
     Я снова разразилась непреодолимым хохотом. Я взглянула на раба, тот все еще не мог оправиться от изумления. Он перевел глаза на торговца и окинул его презрительным взглядом.
     "Девушки-рабыни с тобой в безопасности? - снисходительно поинтересовалась я.- Или тебе нравятся мальчики?"
     "Мне можно полностью доверять! - сердито заявил раб.- Я не способен замышлять преступления против своего хозяина".
     "А если я захочу взять тебя в постель? Я - хозяйка дома, дважды вдовела, живу одна, и я - римлянка".
     Его лицо потемнело. Я не могла понять, какие именно эмоции отразились на нем - грусть, нерешительность, смущение и в завершение всего - растерянность?
     "Ну?" - спросила я.
     "Скажем так, госпожа. Мои декламации Овидия принесут вам гораздо больше наслаждения, чем любые мои попытки воплощения его стихов в жизнь".
     "Понятно,- кивнула я.- Тебе нравятся мальчики".
     "Я родился рабом, госпожа. Я жил с мальчиками. Я больше ничего не знаю. И мне больше ничего не нужно".
     Его лицо приобрело малиновый оттенок, он опустил глаза. Очаровательная афинская скромность.
     Я жестом велела ему сесть.
     Он проделал это с удивительной легкостью и грацией, если учесть не слишком благоприятные обстоятельства: жара, грязь, толпа, хрупкий табурет и шатающийся стол.
     Он взял перо и быстро написал на безупречном греческом языке:
     "Неужели я по глупости оскорбил эту прекрасную ученую даму, обладающую исключительным терпением? Неужели я своей опрометчивостью навлек на себя собственную гибель?"
     Чуть ниже приписал по-латыни:
     "Неужели прав Лукреций, говоря нам, что смерти нечего страшиться?"
     Он на секунду задумался и добавил вновь по-гречески:
     "Неужели Вергилий и Гораций действительно равны нашим великим поэтам? Неужели римляне искренне так считают или же просто надеются на это, учитывая свои достижения в прочих искусствах?"
     Все это я прочитала внимательно и с улыбкой. Я в него просто влюбилась. Окинув взором его тонкий нос и раздвоенный подбородок, я заглянула в обращенные ко мне зеленые глаза.
     "Как ты до этого дошел? - спросила я.- Лавка рабов в Антиохии? Ты и вправду вырос в Афинах, как утверждаешь".
     Он попытался встать, чтобы ответить. Я заставила его сесть.
     "Не могу ничего вам ответить,- сказал он.- Скажу только, что мой господин очень любил меня, что он умер в своей постели, окруженный семьей. А я оказался здесь".
     "Почему же он не отпустил тебя на волю по завещанию?"
     "Отпустил, госпожа, и выделил мне средства".
     "Что же произошло?"