кой причины наделили силой читать мысли? - Я вышла вперед.- Помнишь, как я в первый раз насмехалась над тобой в храме? Как я сказала, что тебе стоит отправиться в суд и читать мысли обвиняемых? Моя насмешка попала точно в цель!"
     "Нет! - взревел он.- Это чистейшей воды ложь!"
     Он повернулся ко мне спиной и поспешил в дом. Я последовала за ним.
     Он помчался по лестнице в ее святилище и остановился почти перед ней. Они с царем сидели как раньше. Ни одна ресница не дрогнула на их лицах. В наполненном ароматами святилище живыми оставались только цветы.
     Я посмотрела на свои руки - какие белые! Могу ли я умереть? Или проживу века, как обгоревший?
     Я всмотрелась в их божественные лица. Они не улыбались. Не спали. Они смотрели - и все. Я упала на колени.
     "Акаша,- прошептала я.- Могу я называть тебя этим именем? Скажи, чего ты хочешь?"
     Никаких перемен. Абсолютно никаких.
     "Ну, говори, Мать! - хриплым от грусти голосом обратился к ней Мариус.- Говори! Ты к этому всегда стремилась?"
     Внезапно он ринулся вперед, взбежал по двум ступенькам ее помоста и замолотил кулаками по ее груди. Я пришла в ужас.
     Она не шелохнулась, не моргнула. Его кулак наткнулся на стену, сдвинуть которую ему было не под силу. Только чуть-чуть качнулись задетые его рукой складки одежды. Я попробовала оттащить его.
     "Прекрати, Мариус, она тебя уничтожит!"
     Я изумилась собственной силе. Я, несомненно, не слабее его. Он позволил мне увести себя, его лицо заливали слезы.
     "Что же я наделал! - рыдал он, глядя ей в лицо.- Ох, Пандора, Пандора! Что я наделал! Я создал еще одно пьющее кровь существо, в то время как торжественно поклялся, что, пока я жив, никто никогда больше никого не создаст!"
     "Идем наверх,- спокойно сказала я, оглядываясь на царя и царицу. Никаких признаков реакции или узнавания.- Неприлично, Мариус, нам ссориться здесь, в святилище. Идем наверх".
     Он кивнул и позволил мне медленно вывести себя из комнаты, но шел, не поднимая головы.
     "Тебе очень идут длинные варварские волосы,- сказала я.- А я теперь способна увидеть тебя новыми глазами. Наша кровь смешалась, как могла бы смешаться в нашем ребенке.- Мы прошли в большую библиотеку. - Мариус, ну неужели ничто во мне не радует глаз? Неужели для тебя во мне нет ничего красивого?"
     "Что ты, моя дорогая, в тебе все красиво! - сказал он.- Но заклинаю тебя Небесами, подумай! Ты что, не понимаешь? Тебя лишили жизни не во имя святой истины, но во имя размытой тайны! Чтение мыслей не делает меня мудрее любого прохожего! Я убиваю, чтобы жить! Как убивала она тысячи лет назад. Да, она поняла, что это необходимо. Она поняла, что время пришло".
     "Какое время? Что она поняла?"
     Я уставилась на него. Только постепенно до меня доходило, что я больше не могу читать его мысли, а он, несомненно, не может читать мои. Но маячившие неподалеку мальчики представляли для меня открытую книгу - они тряслись от страха и считали себя слугами добросердечных, но очень громкоголосых демонов.
     Мариус вздохнул.
     "Она поступила так, потому что я уже почти набрался мужества сделать то, что должен был сделать! Выйти вместе с ними на солнце и навсегда покончить с этим - завершить то, что пытался совершить египетский Старейший: освободить мир от царя, царицы и всех клыкастых мужчин и женщин, насыщающихся смертью! Нет, она слишком хитра".
     "Ты действительно намеревался так поступить? - спросила я.- Принести в жертву и их, и себя?"
     Он саркастически хмыкнул.
     "Да, конечно, намеревался. На следующей неделе, в следующем месяце, на следующий год, через десять лет, через сто или двести... или когда я прочитаю все книги в мире и везде побываю... или через пятьсот лет... или же совсем скоро, от одиночества".
     В первый момент я была слишком ошеломлена, чтобы отвечать. Он улыбнулся, грустно и понимающе.
     "Надо же, я плачу как ребенок",- тихо заметил он.
     "С чего это ты так в себе уверен? - спросила я.- Настолько, что готов так быстро положить конец поистине дерзкому и сложному свидетельству божественного чуда!"
     "Чуда?!" - ворчливо переспросил он.
     "Я бы на твоем месте так себя не вела. Я не о том, что ты плачешь, а о сожжении Матери, Отца и..."
     "Не сомневаюсь! - ответил он.- Ты что, думаешь, я сделаю это против твоей воли, обреку тебя на смерть от огня? Наивная, безнадежная идиотка!.Восстановить ее алтари! О! Восстановить ее культ! О! Да ты действительно ума лишилась!"
     "Идиотка?! Да как ты смеешь бросаться такими оскор6лениями!.Думаешь, ты привел в дом рабыню? Ты даже жену еще не привел!"
     Итак, отныне наши мысли были скрыты друг от друга, и позже я узнала, что причиной тому обмен кровью. Но тогда я поняла лишь, что нам придется довольствоваться словами, как смертным мужчине и женщине".
     "Я не хотел тебя оскорбить",- сказал он.
     "Ну, тогда отточи свой великий мужской ум и свою возвышенную, элегантную, патрицианскую манеру выражаться!" - язвительно отреагировала я.
     Мы обменялись яростными взглядами.
     "Да! Ум! - Он поднял палец.- Более умной женщины я никогда не встречал. И ты прислушиваешься к доводам рассудка. Я все объясню, и ты все поймешь. Так мы и поступим".
     "Согласна. А пока ты чрезмерно вспыльчив, сентиментален, без конца даешь волю слезам и колотишь саму царицу, как дети бьют в бубен!"
     Он буквально побагровел от злости, сжал губы и, не проронив ни слова, повернулся и пошел прочь.
     "Ты меня выгоняешь?! - заорала я ему вслед.- Хочешь, чтобы я ушла? Это твой дом. Если хочешь, чтобы я ушла, я уйду! Скажи!"
     "Нет.- Он остановился, обернулся и потрясенно посмотрел на меня - я застала его врасплох. Потом хрипло произнес: - Не уходи, Пандора! - Он моргнул, чтобы лучше меня видеть.- Не надо, пожалуйста, не надо.- Голос его опустился до шепота.- Мы принадлежим друг другу".
     "И куда же ты уходишь? Хочешь скрыться от меня?"
     "Хочу только сменить ей платье,- ответил он с грустной и горькой улыбкой.- Омыть и переодеть "дерзкое и сложное свидетельство божественного чуда"".
     Он исчез.
     Я обратила взор на улицу, где сумерки окрасили все в фиолетовый цвет. Я взглянула на облака, что мешала в котле луна, бросая вызов темноте. На большие старые деревья, которые словно приглашали меня взобраться на их ветви, обещая уют и ласку. На россыпи цветов, звавших к себе: "Мы - твоя постель. Ложись к нам".
     Вот так и началась наша многовековая перебранка. Она продолжается и по сей день.

Глава 10

     Не открывая глаз, я слышала голоса города, голоса, доносящиеся из соседних домов; я слышала мужчин, проходящих мимо. Я слышала, как где-то играет музыка, смеются женщины и дети. Сосредоточившись, я смогла бы разобрать, что они говорят. Я решила этого не делать, и голоса слились с ветром.
     Внезапно такое состояние стало для меня невыносимым. Единственной возможностью казалось убежать в святилище и преклонить колени. Новые, подаренные мне ощущения, судя по всему, должны были служить лишь одной цели - поклонению ей. Если такова моя судьба, что же со мной станет?
     Сквозь мысли я расслышала, как плачет в агонии чья-то душа; она вторила моему сердцу - душа, вырванная из пласта великих надежд, едва способная поверить, что такие прекрасные начинания окончатся кошмаром. Это был Флавий.
     Я прыгнула на старое сучковатое оливковое дерево. Не сложнее, чем сделать шаг. Я встала в ветвях, перескочила на следующее дерево и так добралась до заросшей плющом вершины стены. По стене я подошла к воротам.
     Он стоял, прижавшись лбом к решетке, вцепившись руками в железные прутья. Из нескольких порезов на щеке шла кровь. Он скрежетал зубами.
     "Флавий!" - позвала я.
     Он, вздрогнув, поднял голову.
     "Госпожа Пандора!"
     Только при свете луны увидел он результат свершившегося со мной по какой-то причине чуда. Я же увидела в нем смертного - глубокие морщины на лице, болезненно дергающиеся глаза, тонкий слой земли, приставший к его от природы влажной коже.
     "Ты должен пойти домой,- сказала я, садясь на стене ногами наружу. Я наклонилась, чтобы ему было лучше слышно. Он не отстранился, но широко раскрыл глаза, словно загипнотизированный.- Иди - присмотри за девочками, выспись, пусть они позаботятся об этих царапинах. Демон мертв, больше о нем не беспокойся. Возвращайся сюда завтра, когда сядет солнце".
     Он покачал головой, попытался что-то сказать, но не смог. Он попытался сделать какой-то жест, но тоже не смог. Сердце в его груди грохотало как гром. Он бросил взгляд вдоль дороги - на раскинувшуюся вдали, освещенную огнями Антиохию. Он посмотрел на меня. Я услышала, как быстро колотится его сердце. Я чувствовала, что он находится в состоянии шока, что он боится, но боится за меня, не за себя. Боится, что со мной стряслось нечто ужасное. Он потянулся к воротам и прижался к решетке, зацепившись за нее правой рукой и сжав прутья левой, словно ничто не могло сдвинуть его с места. Я мысленно увидела себя его глазами - в мальчишеской тунике, с распущенными, растрепавшимися волосами, я сижу на стене, и мое гибкое тело выглядит как никогда молодо. Исчезли все отметины возраста. Он видел лицо, нарисовать которое невозможно.
     Этот человек дошел до предела. Дальше идти было некуда. И я прекрасно понимала, как я его люблю.
     "Хорошо,- сказала я. Я встала и нагнулась к нему, протягивая обе руки.- Давай! Я перенесу тебя через стену, если получится".
     Флавий с сомнением поднял руки, по-прежнему внимательно изучая каждую деталь моего превращения.
     Он показался мне невесомым. Я подняла его и поставила на ноги уже за воротами, в саду. Потом спрыгнула на траву рядом и обвила его рукой. Какая жаркая тревога! Какое беспредельное мужество!
     "Успокойся, я о тебе позабочусь",- сказала я и повела его к дому.
     Флавий смотрел на меня с высоты своего роста, его грудь вздымалась, словно ему не хватало воздуха, но причиной всему было крайнее потрясение.
     "Я поймал эту тварь,- сказал он.- Я схватил его за руку! - Какой глубокий у него голос, по-живому подвижный и напряженный.- Я снова и снова втыкал в него кинжал, но он просто хлестнул меня по лицу и перебрался через стену, как рой мошек перелетел,- сплошная тьма, нематериальная тьма!"
     "Флавий, он мертв, сгорел дотла!"
     "Не услышь я ваш голос, о, я бы непременно сошел с ума! Я слышал, как плачут мальчики. Проклятая нога не дала мне перелезть через стену. Потом до меня донесся ваш голос, и я понял, что вы живы! Живы! - Его переполняло счастье.- Вы были со своим Мариусом?!"
     Та легкость, с какой я ощущала его любовь, доставляла мне истинное наслаждение и вызывала чувство благоговения.
     Вдруг меня охватило ощущение, что я снова оказалась в святилище и пью дарованный царицей нектар, осыпаемая дождем цветочных лепестков. Однако и в новом состоянии следует держать себя в руках.
     Флавий окончательно растерялся.
     Я поцеловала его в губы, в теплые, смертные губы, а потом быстро, как хитрая кошка, слизнула всю кровь с порезов на его щеках и почувствовала, как по спине пробежала дрожь.
     Я провела его в библиотеку - главную комнату этого дома. Мальчики зажгли повсюду лампы и теперь спрятались неподалеку, дрожа от страха. Я чувствовала запах их крови и юной человеческой плоти.
     "Ты останешься со мной, Флавий. Мальчики, вы можете устроить для моего управляющего спальню на этом этаже? Ведь у вас есть фрукты и хлеб, да? Я чувствую запах. У вас ведь достаточно мебели, чтобы обставить ему уютную комнату там, в правом крыле?"
     Они выбежали из своего укрытия, и меня поразила их восхитительная человечность. Я была потрясена. Каждая естественная мелочь казалась мне драгоценной - густые черные брови, круглые ротики, гладкие щеки.
     "Да, госпожа, конечно!" - в один голос воскликнули они, поспешно приближаясь к нам.
     "Это Флавий, мой управляющий. Он поживет с нами. Для начала отведите его в баню, нагрейте воду и поухаживайте за ним. Принесите ему вина".
     Они моментально взялись за Флавия. Но он медлил.
     "Не бросайте меня, госпожа,- неожиданно сказал он с самым серьезным и задумчивым выражением лица.- Я верен вам во всех отношениях".
     "Знаю,-ответила я.-Ты даже не представляешь, насколько ясно я это понимаю".
     И мальчики из Вавилона увели его в бани, искренне радуясь, что у них появились дела.
     Я открыла огромные шкафы с одеждой Мариуса. Ее хватило бы для правителей Парфянского царства, Армении, матери императора Ливии, покойной Клеопатры и пышного патриция, не признающего дурацкие законы Тиберия, регулирующие расходы.
     Надев изящную длинную тунику из шелка и льна, я выбрала к ней золотой кушак. При помощи щеток и расчесок Мариуса я превратила свою растрепанную гриву в мантию из сверкающих чистотой распущенных волос, и они мягко заструились по спине, совсем как в детстве.
     В доме Мариуса было много зеркал - ты знаешь, что в те дни зеркала делали только из отполированного металла. Сам факт возвращения молодости несколько озадачил меня и даже расстроил: соски вновь приобрели розовый оттенок, с лица и рук исчезли возрастные морщины. Наверное, правильнее всего было бы сказать, что я оказалась вне времени, вне возраста и тем не менее была вполне взрослой женщиной. Каждый твердый предмет благоприятствовал росту моей новой силы.
     Я опустила взгляд на блоки мраморных плит на полу и увидела в них некую глубину - доказательство чудесного, практически непознанного процесса.
     Мне хотелось вновь выйти из дома, поговорить с цветами, набрать их полные пригоршни. Я страстно желала побеседовать со звездами. Искать святилище я не смела из страха перед Мариусом, но, не будь его рядом, я отправилась бы туда, чтобы, преклонив колени перед Матерью, просто смотреть на нее, молча созерцать и прислушиваться в ожидании малейшего членораздельного звука, хотя теперь, наблюдая за поведением Мариуса, я практически уверилась, что она ничего не скажет.
     Она шевелила правой рукой, но создавалось впечатление, что эти жесты никак не были связаны с телом в целом. Ее рука поднялась, чтобы убить, а потом - чтобы призвать к себе.
     Я вернулась в библиотеку, села возле письменного стола, где лежала моя рукопись, и стала ждать.
     Наконец появился Мариус. Он тоже переоделся и расчесал на пробор доходившие до плеч волосы. Он опустился в кресло рядом со мной - изящно изогнутое, сделанное из черного дерева и инкрустированное золотом. Бросив взгляд на Мариуса, я вдруг осознала, что он и сам очень похож на это кресло - отлично сохранившееся продолжение материала.
     Резьбой и инкрустацией занималась природа, а затем конечный продукт покрыли лаком.
     Мне хотелось поплакать в его объятиях, но я сумела глубоко запрятать тоску одиночества. Ночь никогда меня не отринет, она преданно ожидает меня за каждой открытой дверью, равно как и трава, и кривые оливковые ветви, тянущиеся в лунном свете к небу.
     "Благословен тот, кого она научила пить кровь,- сказала я,- когда светит полная луна, когда облака в прозрачной ночи горами вздымаются в небесах".
     "Да, наверное",- откликнулся Мариус.
     Он отодвинул лампу, стоявшую между нами на столе, чтобы она не слепила мне глаза.
     "Я поселила здесь своего управляющего,- сказала я,- предоставила ему ванну, кровать и одежду. Ты ведь не станешь на меня сердиться? Я люблю его и не хочу терять. Ему уже слишком поздно возвращаться обратно в мир".
     "Он необычный человек,- заметил Мариус,- и я ему очень рад. Может быть, завтра он сможет привести твоих девушек. У мальчиков появится компания, и днем здесь будет хоть какой-то порядок. К тому же Флавий помимо всего прочего прекрасно разбирается в книгах".
     "Благодарю тебя за эту любезность. Я боялась, что ты рассердишься. Ну почему ты так переживаешь? Я не могу прочесть твои мысли - этого дара я не получила".
     Нет, неправда. Я могла прочесть мысли Флавия. Я знала, что в этот самый момент мальчики помогают ему переодеваться ко сну и что его присутствие несказанно радует их.
     "Мы слишком тесно связаны кровью,- объяснил Мариус.- Я тоже никогда больше не прочту твои мысли. Мы вынуждены вернуться к словесному общению, как смертные, только наши ощущения бесконечно острее; временами между нами будет возникать холодная, как северные льдины, отчужденность, а в иные моменты внезапно вспыхнувшие чувства понесут нас по волнам пылающего моря".
     В ответ на его слова я лишь скептически хмыкнула.
     "Ты меня ненавидишь,- тихо и с раскаянием продолжал он,- потому что я охладил твой экстаз, отнял у тебя твою радость, твои убеждения.- У него был искренне несчастный вид.- И все это я сделал в самый счастливый миг твоего превращения".
     "Откуда такая уверенность, что ты его охладил? Я все равно могу основать для нее храмы, проповедовать ее культ. Я новообращенная. Я только начала".
     "Ты не восстановишь ее культ! - сказал он.- В этом я могу тебя уверить! Ты никому о ней не расскажешь, не скажешь, кто она и где хранится, и никогда не создашь хотя бы одного пьющего кровь".
     "Ого! Жалко, что Тиберий, обращаясь к сенату, говорил не столь уверенно".
     "Тиберий всю жизнь хотел заниматься в гимназии на Родосе, ходить в греческом плаще и сандалиях и философствовать. Вот почему, используя в своих целях его лишенное любви одиночество, люди менее одаренные обретают возможность действовать".
     "Ты что - пытаешься меня просветить? Думаешь, я этого не знаю? А тебе вот не известно, что сенат не станет помогать Тиберию править. Риму нужен император, которого можно любить и боготворить. Твое поколение, поколение Августа, за сорок лет приучило нас к правлению аристократов. Не пытайся поучать меня в политике как последнюю дуру".
     "Я должен бы сознавать, что ты все понимаешь,- сказал Мариус.- Я помню тебя еще девочкой, и уже тогда ты обладала несравненными способностями. Твоя преданность Овидию и его эротическим произведениям, умение воспринять сатиру и иронию - такую утонченность не часто встретишь. Истинно римский склад ума".
     Взглянув на него, я отметила про себя, что с его лица тоже стерта печать определенного возраста. Теперь я получила возможность в полной мере насладиться его обликом: квадратные плечи, мощная прямая шея, неподражаемое выражение глаз под красивой формы бровями- Мы превратились в своего рода скульптурные портреты самих себя, искусной рукой высеченные в мраморе.
     "Знаешь что,- сказала я,- даже несмотря на сокрушительную лавину высокопарных фраз, которую ты на меня обрушил, словно я жажду твоего одобрения, я по-прежнему люблю тебя и прекрасно знаю, что мы остались одни, что мы связаны друг с другом брачными узами,- и отнюдь не ощущаю себя несчастной".
     Он явно удивился, но ничего не сказал.
     "Я экзальтированная, ожесточившаяся беглянка, и мое сердце разбито,- продолжала я.- Но мне бы очень хотелось, чтобы ты не разговаривал со мной так, словно твоя основная забота состоит лишь в моем просвещении и образовании".
     "Я вынужден так говорить! - ласково ответил он. Не голос - сплошная доброта. - Это действительно моя основная забота. Если ты сможешь понять, что принесло с собой крушение Римской республики, если ты сможешь понять Лукреция и стоиков, осознать это в полной мере, ты сможешь понять и нашу истинную сущность. Но только так - и не иначе!"
     "Я, так и быть, прощу тебе это оскорбление,- откликнулась я.- У меня нет сейчас настроения перечислять всех прочитанных мной философов и поэтов. Равно как и излагать свое мнение по поводу уровня нашей поздней застольной беседы".
     "Пандора, я отнюдь не собирался тебя оскорблять! Но Акаша - не богиня. Вспомни свои сны. Она - сосуд, заключающий в себе бесценную силу. Сны дали тебе понять, что ею можно воспользоваться, что любой бессовестный кровопийца способен передать другому кровь, что она - своего рода демон, носитель нашего общего могущества".
     "Она же может тебя услышать!" - гневно прошептала я.
     "Конечно может. Вот уже пятнадцать лет я - ее хранитель. Мне пришлось бороться и с ренегатами, приходившими с Востока