молитв, и от моих сложностей.
     Казалось, погибель моя совершенно неизбежна. Я обречен был стать жертвой этих дьяволов. Она совершенно права. Разве в моих силах отомстить им, как они того заслуживают? Разве в столь чудовищных обстоятельствах я смогу что-либо сделать? И все же я непоколебимо верил, что добьюсь своего. Убежденность моя в успехе была не менее твердой, чем уверенность в реальности существования той ведьмы, к которой я прикасался собственными пальцами, которая сумела разжечь во мне эти гнусные помыслы, противоречившие моему существу, и которая вместе с сотоварищами по ночным разбоям явилась, чтобы погубить все мое семейство.
     Я не мог избавиться от видений и образов той кошмарной ночи, перед глазами неотступно стояла она - ошеломленная, окаменевшая в дверях нашей церкви. Мне никак не удавалось забыть вкус ее губ. Воспоминания о ее грудях лишали меня способности мыслить, а тело изнывало в сладкой истоме, как если бы я по-прежнему утолял страстную жажду, приникнув к нежному соску.
     "Обуздай же наконец свои чувства, - уговаривал я себя. - Ты не можешь сбежать... Ты не можешь отправиться во Флоренцию... Ты не можешь вечно жить лишь воспоминаниями о бесчеловечных убийствах, свидетелем которых стал в ту ночь. Это невозможно, немыслимо! Ты не сможешь..."
     Мне вдруг пришло в голову, что сам я остался в живых только благодаря ее вмешательству, - и рыдания перехватили горло.
     Это она, ведьма с пепельными волосами, которую я проклинал с каждым вздохом, остановила того, кто скрывал свое лицо под капюшоном, и не позволила ему убить и меня. А ведь он был так близок к полной победе!
     И вдруг на меня снизошло спокойствие. Что ж, чему быть, того не миновать, и если мне суждено умереть, то ничего другого не остается - выбора действительно нет. Но прежде я просто обязан отомстить - так или иначе расправиться с ними.
     С восходом солнца поднялся и я. С беспечным видом прогуливаясь по городским улицам, небрежно закинув свои мешки через плечо, как будто в них не заключалось целое состояние, я осмотрел значительную часть Санта-Маддаланы, ее узкие, лишенные всякой растительности, замощенные камнем улицы, дома, возведенные несколько столетий тому назад. Возможно, некоторые здания с хаотически расположенными, совершенно нелепыми на вид мортирами-камнеметами были построены еще во времена Римской империи.
     То был тихий, уютный, великолепный и процветающий город.
     Уже принялись за работу кузнецы, столяры-краснодеревщики и шорники; я заметил нескольких сапожников, усердно тачавших великолепные туфли и рабочие сапоги; увидел и весьма солидное число ювелиров, создававших необыкновенной красоты украшения из драгоценных металлов; попадались оружейники, мастера, изготавливавшие ключи и самые разнообразные инструменты, а также кожевники и меховщики.
     Я проходил мимо богатых лавок, где продавались модные ткани, привезенные, видимо, прямо из Флоренции, кружева с севера и юга и настоящие восточные пряности. Мясники в изобилии предлагали свежее мясо. Едва ли не на каждом шагу попадались винные лавки. Мне случилось пройти мимо двух нотариусов и нескольких писцов. Все они были весьма заняты своей работой и не могли пожаловаться на отсутствие клиентов, равно как и встретившиеся на моем пути врачи - хотя, наверное, правильнее будет назвать их аптекарями.
     Через городские ворота одна за другой въезжали телеги, и еще до того, как солнце поднялось над аккуратными черепичными кровлями и брусчатой мостовой, по которой я поднимался в гору, на улицах царила толчея.
     В церквах колокола созывали прихожан к мессе, мимо меня стайками пробегали школяры, чисто умытые и вполне прилично одетые. Чуть позже я увидел, как они небольшими группами проследовали в сопровождении монахов в весьма древние и скромные по архитектуре церкви, украшенные только стоящими в глубоких нишах статуями святых с почти стершимися от времени чертами. На фасадах многих зданий выделялись грубо сделанные заплаты - судя по всему, нередкие в этих краях землетрясения наносили стенам домов заметный ущерб.
     Я наткнулся на две весьма заурядные книжные лавки, в которых не нашлось ничего ценного, за исключением молитвенников, да и те стоили весьма недешево. Двое купцов выставили великолепные вещи, вывезенные с Востока, а столпившиеся в одном месте торговцы коврами развернули перед взорами покупателей впечатляющие красочным разнообразием изделия местных умельцев и изысканные творения мастеров из Византии.
     Огромные суммы денег непрестанно передавались из рук в руки. Хорошо одетые люди без тени стеснения выставляли напоказ свои роскошные наряды. Создавалось впечатление, что город в полной мере самодостаточен и не нуждается в чем-либо извне. Однако не редкостью здесь были и странники, направлявшиеся в гору, - цоканье подков их лошадей звонким эхом отражалось от голых городских стен. Мне показалось, что там, вдали, виднеется неказистый с виду, но весьма хорошо укрепленный монастырь.
     Я прошел мимо еще двух гостиниц и, пересекая время от времени узкие, едва проходимые, безлюдные переулки, удостоверился в том, что в город вели на самом деле всего две-три основные дороги, параллельно идущие от центра в гору.
     В нижнем конце города располагались ворота, через которые я вошел, а на площади перед ними развернули торговлю сельские базары.
     В верхнем конце сохранились развалины крепости или замка - когда-то там обитал властитель здешних мест, а теперь это было огромное нагромождение бесформенных древних каменных глыб, лишь частично доступное глазу со стороны улицы. На уцелевших нижних этажах этого сооружения расположились конторы городской управы.
     Там сохранилось несколько маленьких гротов или аркад и старинные фонтаны, почти развалившиеся, но все еще испускающие журчащие водяные струи. Шаркая натруженными ногами, куда-то спешили старухи с большими рыночными корзинами, закутанные в шали несмотря на жару; несколько совсем юных хорошеньких молодых девушек строили мне глазки.
     Однако меня они совершенно не интересовали.
     Как только месса завершилась и начались школьные занятия, я подошел к доминиканской церкви - самой большой и впечатляющей из трех увиденных мной по дороге - ив доме приходского священника справился, могу ли повидаться со святым отцом. Я хотел исповедаться.
     Ко мне вышел молодой священник, весьма пригожий, с прекрасно развитой фигурой и хорошей осанкой, со здоровым цветом лица и подлинно благочестивыми манерами; его черно-белые одежды отличались чистотой и опрятностью. Он внимательно оглядел меня с ног до головы, обратив внимание на висящий у пояса меч, и, судя по всему, принял за персону значительную, ибо весьма уважительно и одновременно сочувственно пригласил в маленькую исповедальню.
     Он проявлял по отношению ко мне скорее милосердие, чем услужливость. Полысевшую голову святого отца обрамлял лишь небольшой венчик коротко остриженных золотистых волос, а в больших глазах застыло едва ли не застенчивое выражение.
     Он сел на скамью, а я опустился перед ним на колени и, стоя так на голом полу, в безудержном порыве поведал от начала до конца свою мрачную историю.
     Склонив голову, я торопливо, бросаясь от одной детали к другой, рассказывал о том, что произошло: от первых кошмарных происшествий, пробудивших во мне сильное любопытство и глубокую тревогу, до таинственных отрывочных фраз моего отца- В завершение своей исповеди я описал само нападение и ужасающие подробности убийства всех жителей нашего селения. Рассказывая о гибели брата и сестры, я исступленно жестикулировал, захлебывался словами и почти задыхался, словно вновь держал в руках их отрубленные головы.
     И только закончив свое долгое трагическое повествование, я поднял взгляд и увидел, что молодой священник смотрит на меня в полнейшем отчаянии и с нескрываемым ужасом.
     Я не понимал, что кроется за этим выражением его лица. Так, наверное, выглядит человек, опешивший при виде ядовитого насекомого или приближающегося батальона кровавых убийц.
     Господи, а чего еще я мог ожидать? На что надеялся?
     - Послушайте, святой отец, - воскликнул я, - все, что вам следует сделать, это послать кого-нибудь на нашу гору, дабы он сам убедился в истинности моего рассказа! - Я пожал плечами и умоляющим жестом протянул к нему руки. - Это все, что требуется. Пошлите кого-нибудь удостовериться в правдивости сказанного. Там ничто не украдено, отец, ничто не пропало, кроме взятого мной самим! Съездите и посмотрите! Я бьюсь об заклад, что там ничто не разрушено, разве что воронье или канюки слетелись туда на поживу.
     Он не произнес в ответ ни слова. Лишь на застывшем в немом удивлении лице пульсировала жилка, а глаза хранили печальное выражение.
     Да, мои откровения казались ему поистине чем-то неправдоподобным. Передо мной был совсем еще юноша, возможно только что выпорхнувший из семинарии священник, которому прежде доводилось выслушивать лишь признания монахинь, кающихся в слабости перед дьявольскими искушениями, да мужчин, раз в году неохотно бормочущих о соблазнах плоти, только потому, что жены требуют от них исполнения супружеских обязанностей.
     Я чувствовал, как внутри закипает гнев.
     - Вы связаны обязательством соблюдать тайну исповеди, - как можно мягче проговорил я, пытаясь проявить по отношению к нему максимум терпения и не слишком проявлять собственное превосходство. Должен признаться, я зачастую терял контроль над собой и свысока относился к церковной братии, ибо их тупость выводила меня из равновесия. - Но я позволю вам, не нарушая тайны исповеди, послать кого-нибудь на мою гору, чтобы окончательно убедиться в том, что я вас не обманул...
     - Но, сын мой, неужто ты не понимаешь, - заговорил наконец священник, и в его негромком голосе неожиданно для меня прозвучали решительность и твердость, - что эту банду убийц могли послать сами Медичи.
     - Нет-нет, отец, - пылко убеждал его я, качая головой. - Я сам видел, как упала рука этой твари - уверяю вас, я сам отрубил ее! И видел, как она приставила ее обратно на место. Это были сами дьяволы. Послушайте меня, эти твари - ведьмы, исчадия ада. Их слишком много, и мне не справиться с ними в одиночку! Мне нужна помощь. Времени для сомнений, размышлений и недоверия не остается! Мне необходима помощь доминиканцев.
     Он покачал головой. Он даже не колебался ни секунды.
     - Ты лишился разума, сын мой, - ответил он. - С тобой случилось что-то чудовищное, в этом нет ни малейшего сомнения. Однако ты поверил в нечто такое, чего на самом деле не произошло и что есть не более чем плод твоего воображения. Подумай, ведь, например, сколько старух заявляют о своем умении околдовывать...
     - Все это мне известно, - перебил я. - Когда мне на глаза попадается шарлатан-алхимик или колдунья, я с легкостью распознаю их истинную сущность. Но это не было похоже на заурядное колдовство где-нибудь в переулке или на заклинания обезумевшей деревенской старухи. Святой отец, эти дьяволы убили всех людей не только в замке, но и в окрестных деревнях. Неужели вы не понимаете?
     Я снова пустился в живописание отвратительных подробностей, рассказал, как Урсула словно ниоткуда возникла в окне моей комнаты... И вдруг, в разгар своего повествования, осознал, что каждое произнесенное слово лишь усугубляет неблагоприятное впечатление, произведенное мною на святого отца, и усиливает его сомнения в здравости моего рассудка.
     Что особенного в том, мог подумать священник, что этот юноша, возбужденный страстным сновидением, вдруг проснулся и вообразил, что видит суккуба - дьявола в образе женщины, явившегося к нему для совокупления?
     Все впустую, вся эта затея оказалась бессмысленной.
     Сердце в моей груди разрывалось от боли. Я весь покрылся холодным потом. Напрасная трата драгоценного времени.
     - Тогда дайте мне отпущение, - попросил я.
     - Позволь прежде задать тебе один вопрос, - сказал священник, коснувшись моей руки. Я почувствовал, что он весь дрожит, а выглядел он еще более ошеломленным и потрясенным, чем прежде, и весьма озабоченным состоянием моего рассудка.
     - В чем дело? - равнодушным тоном поинтересовался я, желая в тот момент лишь одного: поскорее уйти и отправиться в монастырь. Или к какому-нибудь проклятому алхимику. В таком городе наверняка найдутся алхимики. Я смог бы найти кого-нибудь из тех, кто читал старинные книги, работы мистика Гермеса Трисмегиста (Трижды Величайшего), или Лактанция - раннего христианского философа, или Блаженного Августина - любого, кто хоть что-то знает о демонах.
     - Знакомы ли вы с трудами Фомы Аквинского? - спросил я, выбрав самого яркого представителя демонологии из тех, кого смог вспомнить. - Отец мой, в его книгах собрано все, что известно о дьяволах. Поймите, да еще год назад я и сам бы не поверил в возможность чего-либо подобного! Я считал, что всякое колдовство - всего лишь уловки мошенников, отирающихся в темных переулках Но это были дьяволы!
     Устрашить меня было невозможно. Я бросился в наступление:
     - Отец мой, в его сочинении "Сумма теологии" рассказывается о падших ангелах, о том, что некоторым из них было дозволено жить на земле и таким образом оставаться участниками естественного хода вещей. Они существуют среди людей, искушают их, они несут в себе адский огонь! Так говорит святой Фома. Они обладают... телесным обличьем... но нам не дано знать, каково оно. В "Сумме теологии" написано, что ангелы имеют тела, сущность которых находится за пределами человеческого понимания! Именно таким телом обладает эта женщина... - Я пытался привести какие-нибудь внушительные доводы. Пытался объяснить на латыни. - Именно так она и поступает, эта тварь! Она всего лишь оболочка, ограниченная в пространстве форма, но такая, которую я не в состоянии осознать. Но она была там, я уверен, и подтверждением тому - ее поведение...
     Священник поднял руку, призывая меня к спокойствию.
     - Сын мой, имей терпение, пожалуйста, - проговорил он. - Позволь мне поведать обо всем, что я от тебя услышал, моему духовному пастырю. Надеюсь, ты понимаешь, что в этом случае он, как и я, будет связан тайной исповеди. Разреши мне обратиться к нему с просьбой как можно глубже вникнуть в суть произошедшего и побеседовать с тобой. Пойми, я не могу действовать, не заручившись твоим на то согласием.
     - Все это мне ясно и без объяснений, - ответил я. - Но принесет ли такая встреча пользу? Быть может, лучше мне самому увидеться с этим духовным пастырем?
     Признаю, я вел себя весьма заносчиво, даже нагло. Но силы мои были на исходе. Вот почему я позволил себе прибегнуть к той форме общения с сельским священником, которой следовали в большинстве своем местные землевладельцы, обращавшиеся со слугой Господа так, словно он был всего лишь их слугой. А ведь передо мной был посланник Божий, и следовало бы проявить к нему должное уважение. Кто знает, возможно, его духовный пастырь - человек начитанный и знающий, а стало быть, и способный понять очень многое. Но разве сможет понять меня тот, кто не видел весь этот кошмар своими глазами?
     Лишь на мгновение перед моим внутренним взором возникло лицо отца - такое, каким оно было в ночь перед нападением демонов: озабоченное, тревожное, - но и этого оказалось достаточно, чтобы в груди вспыхнула нестерпимая боль.
     - Простите, святой отец, - извинился я перед священником, моргая в попытке удержать промелькнувшее воспоминание. Меня вновь захлестнул ужасный поток страдания и безнадежности. Я недоумевал, как случилось, что один из нас вообще остался в живых, - в чем причина?
     И неожиданно мне вспомнился исполненный тоски голос прекрасной мучительницы, на память пришли ее слова, сказанные в ту, последнюю, ночь, - о том, что в молодости она могла служить образцом красоты и бесстрашия. Что она имела в виду? Почему говорила о себе с такой печалью?
     Мысли, вызванные изучением трудов Фомы Аквинского, вернулись снова, чтобы терзать меня. Разве не утверждал он, что дьяволы совершенно убеждены в правомочности своей ненависти ко всем нам? А также в обоснованности своей гордыни, заставляющей их грешить?
     Все, что случилось в ту ночь, было обманом, наваждением - никакое лживое благоухающее создание мне не являлось. Все происходило на уровне ощущений и подчинялось лишь ее прихоти. Все! Хватит! У меня оставалось лишь несколько часов дневного времени для обдумывания планов ее уничтожения, и я должен был полностью сосредоточиться на этом.
     - Святой отец, вы вольны поступать по собственному усмотрению. Но сначала благословите меня.
     Моя произнесенная с глубоким чувством просьба вывела священника из невеселых и беспокойных раздумий. Ошеломленный, он поднял на меня взгляд и без промедления даровал мне свое благословение и отпущение грехов.
     - Вы можете делать все, что вам будет угодно, равно как и ваш духовный пастырь, - продолжал я. - Однако не пожелает ли он все-таки увидеться со мной? Здесь, в церкви.
     Я протянул священнику несколько дукатов. Но он не притронулся к ним - а вместо этого уставился на деньги с таким изумленным выражением, словно на моей ладони лежало не золото, а раскаленные угли.
     - Святой отец, возьмите их - примите в дар от меня это небольшое состояние.
     - Нет, подожди меня здесь... или... нет, лучше выйди в сад.
     Сад был великолепен, с маленьким старым гротом, из которого открывался вид на город, постепенно поднимающийся от городских ворот к самому замку, а далеко за крепостной стеной вздымались ввысь горные вершины. Возле статуи Святого Доминика бил фонтан, и тут же стояла скамья, а на камне была высечена полустертая от времени надпись, повествующая о неком чуде.
     Я сел на скамью и, пытаясь прийти в себя, успокоиться, обратил взор к мирным голубым небесам, по которым плыли девственно-белые облака. "Неужели я действительно лишился рассудка?" - неустанно задавал я себе один и тот же вопрос. Сама мысль об этом казалась мне нелепой.
     И вдруг я поймал на себе чей-то внимательный взгляд - на меня смотрел пожилой падре. Он вынырнул из-под низкой арки дома приходского священника - почти лысый человек с маленьким вздернутым носом и огромными свирепыми глазами. Святой отец, которому я исповедался, спешил следом, стараясь не отставать.
     - Убирайся отсюда, - шепотом сказал мне падре. - Уезжай из нашего города. Покинь его немедленно и не вздумай забивать своими выдумками головы наших прихожан. Ты понял меня?
     - Как? - спросил я. - И это вместо слов утешения, которые я надеялся от вас услышать?
     Старый священник буквально кипел от негодования.
     - Я предупреждаю тебя!
     - Предупреждаете? О чем же именно? - Я даже не поспешил привстать со скамьи, и он, клокоча от ярости, нависал надо мной. - Вы должны соблюдать тайну исповеди. Что вы станете делать, если я не уеду из города? - спросил я.
     - Да мне и не придется что-либо делать, так-то! - с нескрываемой яростью ответил он. - Убирайся отсюда со всеми своими страданиями! - Внезапно он замолчал в явной растерянности и словно бы смутился - возможно, сожалея о сказанном. Потом на мгновение отвернулся, скрипнув зубами, и вновь обратился ко мне, на этот раз шепотом: - Ради собственного спасения, беги отсюда... - Взглянув на своего молодого коллегу, падре попросил: - Пожалуйста, оставь нас. Мне нужно с ним поговорить.
     Тот удалился немедленно и выглядел при этом крайне испуганным.
     Я не сводил глаз с падре.
     - Уезжай! - Он говорил очень тихо, но в тоне его голоса звучала неприкрытая угроза. Нижняя губа старика отвисла, обнажив зубы. - Убирайся из нашего города. Прочь из Санта-Маддаланы!
     Я поглядел на него с откровенным презрением.
     - Так вам известно о них, не так ли? - вполголоса спросил я.
     - Ты сумасшедший! Сумасшедший! - взорвался он.- Если станешь болтать о дьяволах, станешь распинаться о них перед здешними жителями, сгоришь у позорного столба! Тебя сожгут как колдуна. Думаешь, такое не может случиться?
     В его глазах полыхнула ненависть, поистине непристойная ненависть.
     - Бедняга! Несчастный, Богом проклят