да и не было. Над нами в прямоугольнике сгустились сумерки. Я лежал в склепе.
     Я поднялся, сбросив ее с себя, и она вскрикнула от боли. Я вскочил на ноги и уставился на свои бледные руки, распростертые передо мной.
     Ужасающий голод ощутил я внутри, свирепый, гложущий, словно надрывное завывание!
     Я вгляделся в темно-пурпурное зарево над собой и вскрикнул.
     - Ты сделала со мной это! Превратила меня в одного из тебе подобных!
     Урсула рыдала. Я повернулся в ее сторону. Она согнулась, приложив руку ко рту, и с плачем бросилась от меня прочь. Я помчался за ней. Она бегала, словно загнанная крыса, кругами по всему склепу и вскрикивала:
     - Витторио, нет, нет! Витторио, не оскорбляй меня! Витторио, я сделала это ради нас обоих; Витторио, теперь мы свободны. Господи, помоги мне!
     И тут она взлетела вверх, едва не задев мои распростертые руки, и поднялась в церковь над склепом.
     - Проклятая ведьма, ты, маленькое чудовище, мерзкая гусеница, ты усыпила меня своими обманами, своими хитростями ты превратила меня в одного из вас, ты сделала это со мной! - Мои гневные вопли, отраженные эхом, накладывались друг на друга, пока я копошился в полной темноте, разыскивая свой меч. Затем я разбежался, чтобы набраться сил, тоже резко подскочил вверх и обнаружил, что стою на полу церкви, а она парит у алтаря, проливая сверкающие слезы.
     Она отпрянула выше, к бордюру из красных цветов, едва различимых при звездном свете, проникавшем в церковь сквозь потемневшие окна.
     - Нет, Витторио, не убивай меня, прошу. Не надо,- рыдала и завывала она.- Я ведь еще почти дитя, как и ты сам, прошу тебя, не надо.
     В неописуемой ярости я рванулся к ней, и она поспешно отлетела подальше, в самый конец святилища. Я запустил мечом в статую Люцифера - та зашаталась и с грохотом скатилась с постамента, разбившись о мраморный пол проклятого капища.
     Она отлетела еще дальше, пала на колени и распростерла вперед руки, в отчаянии тряся головой, так что пряди волос метались из стороны в сторону.
     - Не убивай меня, не убивай меня, не убивай меня! Ты отправишь меня в ад, если убьешь... Не убивай меня!
     - Проклятая! - стенал я.- Проклятая! - Слезы лились из моих глаз столь же щедро, как у нее.- Я жажду крови, ты, несчастная. Я жажду крови и чую их запах, запах этих рабов в голубятне. Я уже могу ощущать их запах, их кровь, будь ты проклята!
     Я тоже упал на колени. Распростерся на мраморе и отпихнул ногой в сторону осколки разрушенной фигуры ужасавшего меня идола. Взмахнув мечом, я вспорол кружево алтарного покрова и сбросил его на пол - масса красных цветов посыпалась с алтаря вниз, так что я смог в отчаянии перекатываться по ним, погружаясь лицом в нежные лепестки.
     Последовала долгая тишина, ужасающая, наполненная лишь моими воплями, я ощущал прилив собственных сил, ощущал его даже в изменении тембра своего голоса и в мощи руки, державшей тяжелый меч без малейшего напряжения, и чувствовал, что в этой безболезненной тишине, в которой я оказался, должно быть холодно, но холода не было, была лишь прекрасная прохлада.
     Она превратила меня в могущественное существо!
     Я ощутил какой-то тонкий аромат. Взглянул вверх. Она оказалась прямо надо мной - нежное, любящее существо, какой и была на самом деле, с глазами, сияющими теперь звездным светом, такими сверкающими, такими спокойными и совсем не осуждающими. На руках у нее было крошечное человеческое существо, слабоумное, не сознающее грозящей ему опасности.
     Какой розовый, какой сочный был этот малыш, словно зажаренный поросенок, поднесенный к моим губам; после поджаривания на костре он пузырился кипящей кровью смертных и был полностью готов к употреблению.
     Он был обнажен и непомерно худ, его дрожащая грудка весьма подрумянилась, а волоски, черные, длинные и шелковистые, обрамляли простодушную мордочку. Казалось, что он дремлет или разыскивает кого-то в потемках - быть может, ангелов?
     - Испей, мой дорогой, испей из него,- уговаривала она,- и тогда обретешь такое могущество, что сумеешь доставить нас обоих к милостивому Отцу для исповеди.
     Я смеялся. Вожделение к этому слабоумному младенцу, лежащему передо мной, было почти невыносимым. Но ведь он был для меня чем-то вроде целой новой книги, не так ли, которую я вполне смог бы усвоить, и потому я, не спеша, приподнялся на локте, всматриваясь ей прямо в лицо.
     - К милостивому Отцу? Ты думаешь, мы должны явиться именно туда? И немедленно, сразу, мы оба?
     Она снова принялась рыдать.
     - Не сразу, нет, не сразу,- причитала она   Д Я видел, что сил у нее почти не осталось. Я забрал малыша у нее из рук. Я сломал ему шею, выжимая всю кровь, до последней капли, досуха.
     Он даже не пискнул. Уже не было времени ни для страха, ни для страданий от боли, ни для рыданий.
     Навсегда ли нам удается запомнить подробно свое первое убийство? Навечно ли?
     Через всю голубятню прошел я той ночью, поедая, пиршествуя, пресыщаясь, упиваясь свежей кровью из их шей, отбирая у каждого все, чего мне хотелось, отправляя каждого в рай или в ад - откуда мне было знать? Ведь теперь я был обречен оставаться с ней на этой земле, и она пиршествовала вместе со мной, проявляя при том свойственное ей изящество манер, даже внимая моим завываниям и воплям, даже улавливая момент, чтобы поцеловать меня или вновь изводить своими рыданиями, в то время как я дрожал от ярости.
     - Пора убираться отсюда,- предупредил я.
     Это было перед самым восходом. Я сказал, что не намерен ни дня провести под этими остроконечными башнями, в этом замке ужасов, в этом месте, где рождается только все дьявольское и порочное.
     - Я знаю одну пещеру,- сказала она- Гораздо ниже в горных отрогах, за сельскими угодьями.
     - Ах да, где-то на краю настоящей луговины?
     - В тех прекрасных краях есть несметные луга, моя любовь,- подтвердила она- А при свете луны нашему волшебному зрению представится не меньшая масса полевых цветов, сверкающих всеми мыслимыми оттенками, чем видят смертные в лучах Божьего солнца Не забывай, его луна - это и наша луна
     - И завтра к ночи... прежде чем ты подумаешь о священнике...
     - Не заставляй меня снова смеяться. Лучше покажи, как надо летать. Обними меня за талию и научи, как безопасно падать с высоты, не переломав руки и ноги. И больше не смей говорить мне о священниках. Не издевайся надо мной!
     - ...Подумаешь о священнике, об исповеди,- продолжала она, ничуть не испуганная, все тем же спокойным тоном, глядя на меня влажными от любви глазами,- мы вернемся в этот город, в Санта-Маддалану, пока все крепко спят, и сожжем все дотла.

Дитя-невеста

     Мы не подожгли факелом Санта-Маддалану. Слишком велико было искушение устроить охоту в городе.
     На третью ночь, на восходе, когда мы вместе отдыхали в объятиях друг друга в нашей тайной и недосягаемой пещере, я перестал плакать.
     И на третью ночь горожане узнали, что именно им предстоит,- несмотря на хитроумную сделку, заключенную с самим дьяволом,- и впали в паническое состояние. Нас ожидала прекрасная забава: перехитрить их, укрыться где-нибудь среди множества теней, наполнявших извилистые городские улицы, и взломать их самые хитроумные и самые сложные дверные запоры.
     Ранним утром, пока никто не еще осмеливался подавать признаки жизни, а достойный францисканский священник проснулся в своей келье и, встав на колени, читал молитвы по четкам, умоляя Бога вникнуть во все случившееся,- как вы помните, тот священник, который познакомился со мной в гостинице, который отобедал со мной и предостерег об опасности по доброте душевной, а не другой, доминиканский его собрат, обозлившийся на меня,- так вот, когда этот священник молился, я пробрался во францисканскую церковь и тоже возносил молитвы.
     Ведь каждую ночь я твердил себе шепотом то, что шепчет любой мужчина ложась в постель, со своей неверной любовницей:
     - Еще одну ночь, о Господи, и после этого я пойду на исповедь. Еще одну ночь блаженства, о Боже, а затем я вернусь домой к жене...
     У горожан не оставалось ни малейшей надежды.
     Тем навыкам, которых я не обрел от рождения или не усвоил на собственном жизненном опыте, обучала меня, с терпением и благоволением, моя возлюбленная Урсула Я умел читать мысли других людей, обнаруживать порок и мгновенно поедать грешника, как случилось, например, когда я высасывал кровь из ленивого, лживого торговца, отдавшего своих малых детей в руки загадочного Властелина Флориана, чтобы тот помалкивал на его счет.
     Однажды ночью нам стало известно, что днем какие-то горожане побывали в заброшенном замке. Нашлись и свидетельства. Похоже было на то, что поспешный взлом в замке, скорее всего, совершили из любопытства, а не из-за алчности: украдено было немногое и повреждения оказались весьма незначительными. Как должна была напугать взломщиков представившаяся их взорам картина: отвратительные "праведники", все еще окружавшие опустошенный пьедестал падшего ангела Люцифера, или, скажем, старинная дарохранительница, в которой я на ощупь обнаружил высохшее человеческое сердце!
     Во время последнего нашего посещения Двора Рубинового Грааля я извлек из глубины подвала обгоревшие, походившие на выделанную кожу головы вампиров и швырял ими, словно камнями, в старинные витражные окна. Так исчезло последнее из произведений искусства, свидетельствовавшее о былом великолепии этого замка вампиров.
     Мы вместе, Урсула и я, бродили по спальным комнатам заброшенного замка, которые мне так и не довелось увидеть ранее хотя бы мельком и существование которых я не мог даже себе вообразить, и она показала мне помещения, в которых придворные собирались для игры в кости или в шахматы или чтобы послушать музыку в исполнении маленьких камерных ансамблей. То здесь, то там нам попадались свидетельства какой-нибудь кражи - покрывало, содранное с кровати, или подушка, валявшаяся на полу.
     Но, видимо, эти горожане были чем-то напуганы, и страх пересилил их жадность. Они вынесли из замка весьма скудную добычу.
     И пока мы продолжали за ними охотиться, искусно выслеживая и подкарауливая в самых разных местах, они начали в ужасе спасаться бегством из Санта-Маддаланы. Нередко, когда мы бродили по безлюдным городским улицам в полночь, нам попадались открытые настежь лавки; окна в домах оказывались незапертыми, детские колыбели - пустыми. доминиканскую церковь осквернили и забросили, алтарный камень сдвинули с места. Трусливые священники, которым я не даровал быструю смерть, покидали свою паству.
     Игра становилась все более вдохновляющей. Ибо те горожане, которые еще остались, отказывались сдаваться без борьбы. Было довольно просто отделять невинных, веровавших в свою безопасность при дневном свете или в своих святых покровителей, от тех, кто заигрывал с дьяволом и теперь с наступлением темноты вынужден в тревоге охранять свою жизнь, вооружившись мечом.
     Мне нравилось разговаривать с ними, затевать словесные сражения и только потом убивать их: "А ты думал, твоя игра будет длиться вечно? А ты думал, что вечно будешь кормиться за счет других, но сам не станешь пищей для них?"
     Что же до моей Урсулы, она не любила заниматься подобными играми. Она не выносила самого вида мучений. Древний обряд причащения кровью в замке она терпела только из-за музыки, ладана и верховной власти Флориана и Годрика, руководивших всеми ее поступками.
     Ночь за ночью город медленно пустел, люди покидали свои сельские жилища, Санта-Маддалана, где я получил свое новое воспитание, все сильнее разрушалась. Урсула увлеклась играми с осиротевшими детьми. Иногда она усаживалась на церковных ступенях, убаюкивая человеческого младенца, воркуя над ним и рассказывая сказки на французском языке.
     Она напевала старинные баллады на латыни времен ее придворной жизни - примерно двести лет тому назад, как она мне призналась,- и рассказывала о сражениях во Франции и в Германии, исторические названия которых для меня ничего не значили.
     - Не забавляйся с детьми,- сказал я.- Они тебя запомнят. Они вспомнят о нас
     Не прошло и двух недель, как городская община окончательно разрушилась. Оставались в живых только сироты и горстка очень древних стариков, да еще тот францисканский священник со своим отцом - с тем маленьким лукавым проказником, просиживавшим по ночам в освещенной комнате за картами, играя с самим собой, словно даже не догадывался, что происходит на улицах.
     Должно быть, на пятнадцатую ночь, появившись в городе, мы сразу поняли, что остались в живых только двое. Нам было слышно, как тихо напевает себе под нос крошечный старичок, сидя в опустевшей гостинице с незапертыми дверями. Он был чудовищно пьян, и его влажное, раскрасневшееся лицо сияло при свете свечи. Он с шумом разбросал карты по кругу на столе для пасьянса, известного под названием "Часы".
     Францисканский священник сидел с ним рядом. Когда мы вошли в гостиницу, он посмотрел на нас бесстрашно и спокойно.
     Меня обуревал голод, опустошающий голод, я думал только о их крови.
     - Я никогда не называл тебе свое имя, не так осведомился он у меня.
     - Нет, вы никогда его не называли, отец,- согласился я.
     - Иешуа,- сказал он.- Таково мое имя, Фра Иешуа, Вся остальная община ушла обратно в Ассизы, и они забрали с собой последних детей. Им предстоит длительное путешествие на юг.
     - Я знаю об этом, отец,- откликнулся я.- Я бывал в Ассизах, молился там святому Франциску. Скажи мне, отец, когда ты смотришь на меня, не видишь ли ты вокруг ангелов?
     - А почему я должен видеть ангелов? - спокойно возразил он. Он перевел взгляд с меня на Урсулу.- Я вижу здесь красоту, вижу юность, запечатленную в полированной слоновой кости. Но я не вижу ангелов. И никогда их не видел.
     - Я встречал их однажды. Могу я присесть?
     - Поступай, как тебе угодно.
     Он наблюдал за нами, стараясь сидеть прямо на простом деревянном стуле, в то время как я уселся напротив него, совсем так же, как было в тот день, на открытом воздухе, но теперь мы находились не в беседке, увитой зеленью и благоухающей под лучами солнца, а в помещении, внутри самой гостиницы, где пламя свечей освещало большее пространство и где было гораздо теплее.
     Урсула смущенно поглядела на меня. Она не имела ни малейшего представления о том, что я задумал. Я никогда не видел ее беседующей с каким-либо человеческим существом, за исключением меня самого и детей, с которыми она забавлялась,- другими словами, она разговаривала лишь с теми, благодаря кому оживало ее сердце и кого она отнюдь не собиралась истребить.
     Я не мог даже представить себе, что она думала об этом крошечном человечке и о его сыне, священнике-францисканце.
     Старику удалось разложить свой пасьянс.
     - Вот, видишь, я говорил тебе, что сойдется. Наша удача! - сказал он с удовлетворением и сложил грязные, потертые карты в колоду, чтобы перетасовать их и разложить пасьянс снова.
     Священник взглянул на него остекленевшими глазами, словно не мог собраться с мыслями, чтобы обмануть или подбодрить старика-отца, а затем снова посмотрел на меня.
     - Я видел этих ангелов во Флоренции,- сказал я,- и разочаровал их, нарушил данную им клятву, утратил свою душу.
     Он отвернулся от отца и пристально взглянул на меня.
     - К чему ты продолжаешь мне это рассказывать?
     - Я ведь не приношу вам никакого вреда. Как и моя попутчица,- со вздохом оправдывался я.
     Наступил тот момент в нашей беседе, когда мне нужно было протянуть руку за чашкой или за высокой пивной кружкой и отпить хоть чего-нибудь. Голод уже измучил меня. Интересно, страдает ли от жажды и Урсула? Я уставился на вино священника, которое теперь ничего не значило для меня, абсолютно ничего, поглядел прямо ему в лицо, покрывшись потом от яркого сияния и жара, исходившего от свечей, и продолжил:
     - Я хочу, чтобы вы знали о том, что я видел их, что я говорил с ними, с этими ангелами. Они пытались помочь мне расправиться с чудовищами, захватившими власть над вашим городом и над людьми, которые здесь жили. Я хочу, чтобы вы знали об этом, отец.
     - Зачем, сын мой, почему ты мне все это рассказываешь?
     - Потому что они были красивы, и они были такими же настоящими, как мы с вами, и вполне реальными. Вы видели самые отвратительные свойства человека; вы могли видеть праздность и предательство, трусость и обман. Теперь вы видите перед собой дьяволов, вампиров. Ладно, я хочу, чтобы вы знали, что своими собственными глазами я видел ангелов, настоящих ангелов, великолепных ангелов, и что они были еще более прекрасны, чем я смог бы когда-нибудь выразить словами.
     Он долгое время смотрел на меня задумчиво, затем взглянул на Урсулу, встревоженно наблюдавшую за мной, наверное более испуганную, чем я сам, и сказал:
     - Почему же ты предал их? Зачем они вообще явились к тебе, хотелось бы знать, и, если к тебе на помощь пришли ангелы, почему же ты не оправдал их надежды?
     - Из-за любви,- с улыбкой пожал я плечами. Он не ответил.
     Урсула склонила головку мне на плечо. Я ощутил, как ее распущенные волосы коснулись моей спины.
     - Из-за любви! - повторил священник.
     - Да, а также во имя чести.
     - Честь...
     - Никто не сможет понять это. Господь не приемлет этого, но это - правда, а теперь, отец, скажите, что разделяет нас - вас и меня, и эту женщину, сидящую рядом со мной? Что пролегло между нами - между почтенным священником и парой дьяволов?
     Маленький проказник внезапно шаловливо расхохотался. Он с шумом шлепнул по столу великолепной комбинацией из карт.
     - Взгляните на это чудо! - воскликнул он, глядя на меня своими крошечными хитрыми глазками.- Ох, ведь вы задали вопрос, простите меня великодушно. Я знаю ответ на него.
     - Ты не шутишь? - спросил священник, поворачиваясь лицом к старому гному.- Ты знаешь ответ?
     - Разумеется, знаю,- сказал его отец. Он вытянул из колоды еще одну карту.- Знаю, что удерживает их от достойной исповеди: слабость и боязнь попасть в ад, если им придется распрощаться с жизнью.
     Священник в полном изумлении уставился на старика,
     Я тоже застыл, не зная, что ответить.
     Урсула промолчала. Затем поцеловала меня в щеку.
     - Давай оставим их теперь в покое,- шепнула она.- Санта-Маддаланы больше не существует. Пошли отсюда.
     Я обвел взглядом потемневшую комнату гостиницы, посмотрел на старые бочки. Терзаемый чувством недоумения, потрясенный печалью, разглядывал я вещи, к которым прикасались и которыми пользовались человеческие создания. Я смотрел на натруженные руки священника, сложенные перед ним на столе, на волоски, покрывавшие тыльную сторону ладоней, на толстые губы и большие опечаленные глаза, в которых стояли слезы.
     - Примете ли вы от меня такое признание? - прошептал я.- Такое тайное, об ангелах? О том, что я видел их! И вы сами, вы видите, кто я такой, и знаете, следовательно, что я знаю то, о чем говорю. Я видел их крылья, я видел их нимбы, я видел их белые лица, и я видел меч Мастемы, самого могущественного, и это они помогли мне разгромить замок и обратить в прах всех этих дьяволов, за исключением одного, этого дитя-невесты. Отныне она стала моей.
     - Дитя-невеста - прошептала Урсула. Эти слова принесли ей радость. Она взглянула на меня мечтательно и с закрытым ртом пропела нежную старинную мелодию, припев песни из времени ее смертной жизни.
     Она торопливо прошептала, сжав мою руку:
     - Уйдем отсюда, Витторио, оставь этих людей в покое и следуй за мной - я расскажу тебе, как действительно была когда-то девочкой-невестой.- Она взглянула на священника, вдохновившись давними воспоминаниями.- Я и вправду была невестой. Они пришли в замок моего отца и купили меня как невесту. Они говорили, что я должна быть девственницей, и с ними вместе явились повивальные бабки и принесли с собой чашу с теплой водой.
     Они осмотрели меня и сказали, что я девственна, и только после этого Флориан забрал меня. Я стала его невестой.
     Священник пристально смотрел на нее, как если бы не мог сдвинуться с мес