Всемогущему. И, хотя я сознавал ошибочность своего представления о такой архитектуре и ее предназначении,- ибо, разумеется, до того, как Флориан и его Двор Рубинового Грааля овладели моим воображением, все французское и немецкое порождало глубокую привязанность,- я все еще не мог избавиться от ненавистного видения, выбросить из головы жуткое впечатление от того дворца.
     Безнадежно стараясь не возбуждать снова в кишках изнуряющих рвотных спазмов, я все же ощутил, как мои конечности расслабляются при виде великолепия этой флорентийской сокровищницы.
     Вокруг монастыря, мимо раскаленного от жары сада дюжий монах - медведь, а не человек,- осеняя с высоты своего роста буквально все своей привычной, неистребимой добротой, нес меня на могучих руках, и к нам подходили другие, в развевающихся черных и белых одеждах, с сияющими лицами,- казалось, они постоянно сопровождали нас даже во время этого быстрого продвижения. Я нигде не увидел своих ангелов.
     Но эти люди были ближайшим подобием ангелов, какое только можно встретить на этой земле.
     Вскоре я осознал - благодаря моим прежним посещениям этой великой обители,- что оказался вовсе не в приюте, где во Флоренции раздают лекарства больным, и не в пристанище для странников, куда те приходят за помощью и молитвами, а на одном из верхних этажей, в большом помещении, где располагаются монашеские кельи.
     Скрывая слабость, из-за которой при виде красоты в горле у меня вставал ком, я заметил на верхней площадке лестницы, на стене, фреску Фра Джованни "Благовещение".
     Моя любимая тема, "Благовещение"! Мною избранное из всех, самое почитаемое изображение, которое для меня значило больше, чем любая другая религиозная тема.
     И все же... нет, в нем я не увидел проявления гения моего буйного Филиппо Липпи, нет, но все равно это было мое любимое полотно, и, несомненно, следовало считать его предзнаменованием и верить, что никакой дьявол не сможет проклясть душу, заставив человека насильно испить отравленной крови.
     Была ли в тебя влита и кровь Урсулы? Ужасающая мысль. Попытайся не вспоминать ее нежные пальцы, оторвавшиеся от тебя, ты, глупец, ты, пьяный слабоумный, попытайся не вспоминать о ее губах и о густом потоке крови, вливавшемся в твой раскрытый рот.
     - Взгляните на нее! - завопил я, неловко протягивая руку в сторону полотна.
     - Да, да, у нас здесь уйма таких же,- сказал большой, улыбающийся, похожий на доброго медведя монах.
     Разумеется, живописец был подлинным художником. Разве можно было не заметить этого сразу?
     Кроме того, об этом мне было известно и прежде.
     И Фра Джованни уже давным-давно создал образы строгих, утешительных, нежных и совершенно естественных Ангела и Девы, чрезвычайно застенчивых и лишенных всяких прикрас,- само посещение происходит между двумя низкими округлыми арками, точно такими же, как в самой обители, в той аркаде, из которой мы только что вышли.
     Как только огромный монах спустил меня на пол, чтобы провести по широкому коридору дальше,- а коридор действительно был широким и показался мне столь же отполированным и чистым, сколь и великолепным,- я попытался сформулировать хоть сколько-нибудь связное высказывание об этом образе, об ангеле, запечатлевшемся в моем разуме.
     Мне хотелось сказать Рамиэлю и Сетию, если они еще не покинули меня: "Взгляните, крылья Гавриила представлены простыми полосками света, посмотрите, какими правильными симметричными складками ложится на нем это одеяние!" Все это я понял, как понимал и немыслимое великолепие их самих, Рамиэля и Сетия, но продолжал нести околесицу.
     - А эти нимбы,- сказал я.- Вы, оба, куда вы подевались? Ваши нимбы парят у вас над головами. Я вижу их. Я вижу их и на улицах, и на полотнах. Но все же, взгляните, на полотне Фра Джованни нимб выглядит плоским и окружает он нарисованное лицо, сам диск, жесткий и золотой, находится на поле холста...
     Монахи хохотали.
     - Кому ты все это рассказываешь, юный господин Витторио ди Раниари? - спросил меня один из них.
     - Успокойся, дитя,- сказал большой монах, его рокочущий, басистый голос словно окутывал меня, выходя из его могучей груди.- Теперь о тебе будут неусыпно заботиться наши братья. А ты должен только соблюдать тишину - посмотри вокруг, видишь? Это библиотека. Видишь, как занимаются здесь наши монахи?
     Они гордились собой, правда? Даже во время нашего обхода, когда меня могло в любую минуту вырвать, и я испачкал бы весь этот безукоризненный пол, монах обернулся ко мне, чтобы показать сквозь раскрытые двери длинную комнату, заполненную книгами, и монахов за работой. Но сам я успел заметить еще и сводчатый потолок Микелоццо, который не взмывался, словно стремясь покинуть тебя, а нежно склонялся над головами монахов и разрешал потокам света и воздуха свободно витать над ними.
     Казалось, передо мной возникают призрачные картины. Я видел многократно удвоенные и утроенные фигуры там, где должен был видеть одну, и даже на миг в замешательстве ощутил взмах ангельских крыльев, и овальные лица обернулись, вглядываясь в меня сквозь пелену сверхъестественной тайны.
     - Ты видишь? - все, что я смог сказать. Мне необходимо было проникнуть в эту библиотеку, я должен был найти тексты, в которых раскрывалась сущность дьяволов. Да, я не собирался сдаваться! Ведь я уже не тот болтливый идиот. Теперь на моей стороне были мои собственные ангелы. Я должен привести сюда Рамиэля и Сетия и показать им эти тексты.
     Мы знаем, Витторио, выброси эти картины из головы, ибо мы видим их сами.
     - Где вы находитесь? - закричал я.
     - Тихо! - сказали монахи.
     - Но вы поможете мне вернуться туда и убить их всех?
     - Ты бормочешь что-то непонятное, какую-то чепуху,- сказали монахи.
     Козимо был опекуном-попечителем этой библиотеки. Когда умер старый Никколо де Николи, замечательный собиратель книг, с которым мне много раз доводилось беседовать в книжной лавке Васпасиано, все его книги религиозного содержания, а может быть, и некоторые другие Козимо передал в дар этому монастырю.
     Я должен отыскать их там, в этой библиотеке, и отыскать в трудах Блаженного Августина или Фомы Аквинского доказательство существования дьяволов, с которыми сам боролся.
     Нет. Я не сошел с ума. И не собираюсь сдаваться. Я отнюдь не идиот, бормочущий какую-то чепуху. Вот только бы солнце, заливавшее теперь ярким светом маленькие оконца под сводами этого просторного зала, перестало слепить мне глаза и обжигать руки.
     - Тихо, успокойся,- уговаривал меня большой монах, спокойно улыбаясь.- Ты поднял шум, словно малое дитя. Тихо! Журчишь, бурчишь. Слышишь? Ну-ка, посмотри, в библиотеке занимаются люди. Сегодня она открыта для публики. Сегодня все заняты делом.
     Он прошел всего несколько шагов мимо библиотеки, и мы оказались в келье.
     - Ну вот, проходи вот сюда...- продолжал он, как если бы уговаривал непослушного малыша. - Совсем неподалеку отсюда - келья настоятеля, и догадайся, кто там находится именно в эту минуту? Архиепископ.
     - Антонино,- прошептал я.
     - Да, да, ты не ошибся. Когда-то наш собственный Антонино. Так вот, он здесь сейчас, и знаешь почему?
     Я ощущал слишком сильную усталость, чтобы ответить. Меня окружили другие монахи. Они утирали мне лицо прохладными полотенцами. Они приглаживали мне волосы.
     Это была просторная чистая келья. Ох, если бы только солнце перестало жечь столь безжалостно! Что сотворили со мной эти дьяволы, превратили меня в полудьявола? Осмелюсь ли я попросить зеркало?
     Усаженный на удобную, мягкую постель в этой теплой чистой комнате, я снова утратил контроль над собственным телом. Мне снова стало худо и затошнило.
     Монахи позаботились и подставили мне серебряный тазик. Солнечный свет сверкал на какой-то фреске, но я не мог даже помыслить, что смогу рассмотреть мерцающие фигуры, нет, только не в этом губительном освещении! Мне показалось, что в келье появились новые фигуры. Были ли это ангелы? Я видел прозрачные неясные существа, они перемещались, перемешивались, но я не мог различить ни одной четкой фигуры. Только фреска на стене, сверкающая великолепными красками, казалась настоящей, не обманывающей моих ожиданий.
     - Они навечно испортили мне глаза? - спросил я. Мне показалось, я на миг различил в дверях кельи какую-то ангельскую фигуру, но это был не Рамиэль и не Сетий. Были ли у него, как и у них, тоже прозрачные, словно путина, крылья? Такие же дьявольские крылья? Я ужаснулся.
     Но видение исчезло. Шорох, шепот. Мы знаем.
     - Где мои ангелы? - спросил я. Я плакал. Я выкрикивал имена моего отца, и его отца, и всех Раниари, которых смог вспомнить.
     - Тихо! - прошептал молодой монах.- Козимо уже сообщили, что ты у нас Но сегодня просто ужасный день. Мы помним твоего отца. А теперь позволь снять с тебя эту грязную одежду.
     Голова у меня кружилась. Комната куда-то исчезла,
     Беспокойный сон, мгновенное видение ее, моей спасительницы - Урсулы. Она бежала по шелестящей под дуновением ветерка траве луговины. Кто же преследовал ее, изгоняя из волшебного царства кивающих головками, колеблющихся цветов? Пурпурные ирисы окружали ее, их стебли с треском ломались у нее под ногами. Она обернулась. Не надо, Урсула! Не оборачивайся! Разве ты не видишь этот пылающий меч?
     Я проснулся в теплой ванне. Была ли то проклятая крестильная купель? Нет. Я увидел фреску, на которой в тумане вырисовывались фигуры святых, и тут же мгновенно различил более отчетливые фигуры настоящих, живых монахов, окружавших меня, стоявших на коленях на голом каменном полу. Длинные рукава их одеяний были закатаны, и они купали меня в теплой ароматной воде.
     - Ах, этот Франческо Сфорца...- они разговаривали между собой на латыни.- Подумать только! Напасть на Милан и завладеть герцогством! Словно у Козимо нет других забот и без этого Сфорца, натворившего столько неприятностей!
     - Так он добился своего? Он взял Милан? - спросил я.
     - Что ты сказал? Да, сынок, это правда Он нарушил мирный договор. И вся твоя семья, вся твоя несчастная семья погибла от рук этих морских разбойников. Только не думай, что им удастся избегнуть наказания, хоть они и неистовствуют теперь по всей стране, эти проклятые венецианцы...
     - Нет, вы не должны... следует сказать Козимо. То, что случилось с моим семейством, никак не связано с войной. Не человеческие существа сотворили это преступление...
     - Успокойся, дитя.
     Целомудренными руками они отерли влагу с моих плеч. Я сидел, безучастно прислонившись к теплой металлической спинке ванны.
     - ...Ди Раниари, всегда преданный,- проговорил один из них, обращаясь ко мне.- А твой брат, ведь он собирался обучаться у нас, твой милый брат, Маттео...
     Я испустил жуткий крик. Мягкая рука накрыла мои губы.
     - Сам Сфорца накажет их за это. Он опустошит всю их страну.
     Я рыдал непрерывно. Никто не хотел понять меня. Они даже не вслушивались в мои слова.
     Монахи поставили меня на ноги. Меня одели в длинную удобную рубаху из мягкого полотна, словно готовили к смертной казни, но час такой опасности миновал.
     - Я вовсе не сумасшедший,- отчетливо произнес я.
     - Нет, нет, ты просто убит горем.
     - Так вы понимаете меня?!
     - Ты утомился.
     - Вот мягкая постель, ее специально устроили для тебя, успокойся, перестань бредить.
     - Дьяволы сотворили все это,- прошептал я.- Это были не солдаты.
     - Я понимаю, сын мой, я знаю. Война ужасна Война - это затея дьявола,
     - Нет, ведь это вовсе не было войной. Вы выслушаете меня в конце концов?
     Успокойся, это Рамиэлъ прислушивается к тебе; разве не говорил я тебе, что надо уснуть? Станешь ли ты слушаться? Мы читаем твои мысли так же отчетливо, как и твои слова!
     Я лежал в постели, прижавшись к ней грудью. Монахи расчесывали и высушивали мои волосы - они теперь отросли и стали очень длинными! Неухоженные волосы сельского князя. Но купанье доставило мне ощущение огромного удовольствия и благопристойной чистоты.
     - Те свечи. Почему горят те свечи? - спросил я.- Разве солнце уже зашло?
     - Да,- скал монах, сидевший возле моей постели,- ты спал.
     - А можно попросить еще свечей?
     - Конечно, я принесу тебе.
     Я лежал в темноте. Моргал и старался вымолвить слова молитвы Богородице.
     Вдруг в дверях появился яркий свет, сияли шесть-семь свечей в одном канделябре, и каждая испускала приятное, совершенное по форме пламя. Язычки его трепетали, пока монах медленно продвигался ко мне. Я разглядел его, когда он встал на колени, чтобы поставить канделябр возле моей постели.
     Он был высок и худощав, как гибкая тростинка, в просторном, струящемся одеянии, а руки удивляли своей чистотой.
     - Тебя поместили в особую келью. Козимо послал людей, чтобы захоронить твоих родных.
     - Благодарение Господу,- ответил я.
     - Да.
     Итак, я снова заговорил!
     - Они все еще разговаривают там, внизу, а уже поздно,- сказал монах.- Козимо встревожен. Он останется здесь на ночь. Весь город заполонили подстрекатели из Венеции, они пытаются настроить горожан против Козимо.
     - А теперь успокойся,- проговорил другой монах, внезапно появившийся в келье. Он наклонился и положил мне под голову еще одну толстую подушку.
     Что за блаженство это было! Я думал о тех проклятых, которых держали в голубятне.
     - Как омерзительно! Наступила ночь, и они ожидают этого ужасного причастия.
     - Что, дитя мое? Какое причастие?
     И снова я мельком увидел фигуры, движущиеся, Точнее сказать, проплывающие мимо в тумане. Но они мгновенно исчезли.
     Меня затошнило. Мне снова понадобился тот тазик. Они удерживали меня за волосы. Заметили ли они кровь при свете канделябра? Яркий кровавый след? Он издавал такой тошнотворный запах!
     - Как человек может вынести такой яд? - один из монахов прошептал другому на латыни.- Осмелимся ли мы очистить его?
     - Ты напугаешь его. Успокойся. Лихорадки у него нет.
     - Ладно, вы чертовски заблуждаетесь, если считаете, что я лишился разума,- вдруг объявил я и как будто прокричал об этом и Флориану, и Годрику, и всем прочим.
     Монахи уставились на меня в величайшем удивлении.
     Я засмеялся.
     - Я разговаривал с теми, кто пытался причинить мне вред,- сказал я, стремясь, чтобы каждое слово звучало ясно и абсолютно разборчиво,
     Теперь худощавый монах с удивительно чисто вымытыми руками снова встал передо мной на колени. Он погладил мой лоб.
     - А твоя красавица-сестра, сестра, которую собирались выдать замуж, она тоже?..
     - Бартола! Разве ее собирались выдать замуж? Я ничего не знал об этом. Да, он мог пожертвовать ее головой, ведь она была девственницей.- Я разрыдался.- Эти черви снова принялись за дело в темноте. А дьяволы пляшут на своей горе, а город даже и пальцем не пошевелит.
     - Какой еще город?
     - Ты опять бредишь,- сказал монах, стоявший за канделябром. Как отчетливо он виделся, хотя и не на фоне света, сутуловатый человек с крючковатым носом и тяжелыми мрачными веками.- Перестань бредить, несчастное дитя.
     Мне хотелось возразить, но внезапно передо мной взмахнуло огромное мягкое крыло, каждое перо в котором отсвечивало золотом. Оно спустилось на меня и поглотило целиком. Повсюду я ощущал щекочущие прикосновения этих мягких перьев. Заговорил Рамиэль:
     Что должны мы сделать, чтобы ты замолчал? Сейчас мы необходимы Филиппо. Не можешь ли ты утихомириться и помолчать, ради Филиппо, к которому Бог послал нас как его хранителей? Не отвечай мне. Повинуйся мне.
     Крыло заслонило все зримое, и все мои несчастья исчезли.
     Таинственная бледная тьма Ровная и полная. Свечи горели позади меня, канделябр оказался высоко над головой.
     Я проснулся. Приподнялся на локтях. В голове прояснилось. Прелестное ровное освещение слегка мерцало, заполняя келью слабым, спокойным светом. Из окна наверху сияла луна. Столб лунного света ударил по фреске на стене, фреске, видимо написанной кистью Фра Джованни.
     Теперь она предстала перед глазами удивительно отчетливо. Виновата ли была в этом дьявольская кровь?
     Мне на ум пришла странная мысль. Она прозвучала в сознании так ясно, будто золотой колокол.
     У меня самого не было ангела-хранителя! Мои ангелы покинули меня, они отступились из-за того, что душа моя была проклята.
     У меня не было ангелов. Я увидел ангелов Филиппо, благодаря силе, данной мне дьяволами, и из-за чего-то еще. Ангелы самого Филиппо так часто спорили между собой! Вот почему я смог увидеть их. На ум пришло несколько фраз.
     Они явились ко мне из трудов Фомы Аквинского - или то был Августин? Я так часто читал сочинения их обоих, чтобы изучить латынь, а их бесконечные отступления приносили такое удовольствие! Демоны переполнены страстями. Но в ангелах этого вовсе нет.
     Но те два ангела, они определенно были личностями. Именно поэтому сумели прорваться сквозь ту пелену.
     Я откинул одеяла и поставил босые ноги на каменный пол. Почувствовал прохладу, и притом приятную, так как в комнате, освещенной солнцем в течение всего дня, до сих пор было тепло.
     На безукоризненно отполированном полу ноги не ощущали ни малейшего признака сквозняка.
     Я стоял перед настенным изображением. Голова не кружилась, я не ощущал слабости и устойчиво держался на ногах. Я снова стал самим собой.
     Что за невинная и безмятежная душа была у Фра Джованни! Во всех этих фигурах не было ни капли злобы. Я разглядел фигуру Христа, сидевшего у подножия горы, с золотым нимбом, украшенным красными стрелами и верхушкой креста. Перед ним стояли прислуживавшие ангелы. Один протягивал ему хлеб, а другой, часть фигуры которого была отсечена врезанной в стену дверью, так вот, этот другой ангел, чьи крылья были едва заметны, подносил ему вино и мясо.
     Сверху, на горе, я также увидел Христа То было изображение цепи различных событий во временной последовательности, а надо всем стоял Христос, в чрезвычайно тонкой и многоцветно сверкающей красной мантии. Но в верхней части фрески он был взволнован, столь взволнован, сколь под силу оказалось изобразить его Фра Джованни, и Христос там вознес левую руку, как если бы был во гневе.
     Фигура, проносившаяся мимо него, изображала дьявола! То было омерзительное создание с похожими на паутину крыльями, которое я мельком, как мне казалось, видел ранее, и у него были отвратительные перепончатые ступни. На обеих перепончатых ступнях я увидел по зачатку пятого пальца - по копытцу. С разочарованным лицом, в грязных серых одеждах он мчался прочь от Христа, утвердившегося в пустыне, отвергшего искушение, и лишь после этого противостояния пришли к нему прислуживавшие ангелы, и тогда Христос занял свое место со сложенными на груди руками.
     Я затаил дыхание от обуявшего меня ужаса, когда постиг смысл этого изображения дьявола. Но тут же меня посетило ощущение величайшего успокоения, от которого зашевелились на голове волосы, из-за которого ступни ног затрепетали на полированном полу. Я уничтожал дьяволов, я отказывался от их дара бессмертия. Я отказался от него. Даже при виде того проклятого креста!
     Меня затошнило. Пронзила боль, словно меня ударили в живот. Я повернулся. Тазик стоял рядом на полу, чистый и сверкающий. Я упал на колени и испустил еще целую струю густой грязи. Нет ли где-нибудь поблизости хоть немного воды?
     Я посмотрел вокруг. Увидел графин и чашку. Чашка до краев была наполнена водой, и я пролил немного, поднося ее к губам, но вдруг ощутил какой-то слабый запах, прогорклый и мерзостный. Я отшвырнул чашку.
     - Вы отравляете все вокруг себя, вы, мерзкие чудовища. Но вы не победите!
     Руки мои тряслись, я поднял с пола чашку, наполнил ее снова водой и попытался выпить. Но вкус все же был какой-то неестественный. С чем бы я мог сравнить его? Она не была вонючей, как моча, похоже было на то, что в воде в большом количестве были растворены какие-то минеральные вещества и металлы, и она осаждалась в горле белой коркой и удушала человека. Это было действительно скверно!
     Я отставил чашку в сторону.