, какая свойственна обычным людям. Каким ледяным и отстраненным был их взгляд!
     У меня дрожали губы. Я едва сдерживал крик. Ужасающий крик. Но я не осмеливался растревожить ночь, окружавшую меня, бесконечную ночь, повисшую над тысячами наклонных красночерепичных крыш, над холмами и сельскими окрестностями, в холодном свете бесчисленных звезд.
     Внезапно все здание начало содрогаться. Оно сотрясалось, и все холсты, купающиеся в сверкающем свете пламенеющих свечей, заблистали великолепием, будто пробужденные содроганиями самой земли.
     Мастема явился прямо передо мной, и мастерская, будто сметенная куда-то вдаль, расширилась, углубилась, и все менее значительные ангелы оказались где-то позади него, словно их снесло беззвучным неукротимым ветром.
     Потоки света отражались его громадными золотыми крыльями, которые, постепенно расправляясь, заполонили все уголки все еще раздвигавшегося пространства, его красный шлем сверкал словно расплавленный. Мастема вынул из ножен свой меч.
     Я отпрянул назад, заслонив собой Урсулу. Я подтолкнул ее к холодной, влажной стене и зажал там, у себя за спиной, надежно защитив простертыми назад руками, чтобы удерживать ее, чтобы ее нельзя, просто невозможно было отнять у меня.
     - Ах,- сказал Мастема, кивая головой и улыбаясь. Меч был уже занесен вверх.- Стало быть, теперь ты готов провалиться в ад, лишь бы не видеть, как погибнет она1
     - Именно так! - вскричал я.- У меня нет выбора.
     - О нет, у тебя есть выбор.
     - Нет, только не ее, не убивай ее. Убей меня и отправь туда, ладно, но дай ей еще один шанс...
     Урсула рыдала у меня за плечами, пальцами вцепившись мне в волосы, ухватившись за них, словно видела в них свое единственное спасение.
     - Отправь меня туда, и сейчас же,- решительно сказал я.- Давай, порази меня в голову, и я предстану перед судом Господа, чтобы умолять о ее спасении! Пожалуйста, прошу тебя, Мастема, убей меня, но пощади ее. Она не ведает, как просить прощения. Пощади ее хоть на этот раз!
     Держа меч над головой, он протянул руку, схватил меня за ворот и дернул к себе. Я почувствовал, что Урсула оторвалась от меня. Он согнулся надо мной и смотрел вниз своими лучезарными глазами.
     - И когда она это постигнет, и когда этому же научишься ты сам?
     Что мог я ответить? Что мог я поделать?
     - Я научу тебя, Витторио,- сказал Мастема тихим, кипящим от раздражения голосом.- Я научу тебя, чтобы каждую ночь в своей жизни ты знал, как просить прощения. Я научу тебя.
     Я ощутил, что поднялся над землей, чувствовал, как мои одежды раздуваются ветром, чувствовал ее крошечные руки, ухватившиеся за меня, и тяжесть ее головы у себя на спине.
     Нас тащили сквозь все улицы, и вдруг перед нами возникла громадная толпа из праздных смертных, только что вывалившаяся из винной лавки толпа пьяных, радостно гогочущих людей, огромное скопище распухших от непробудного пьянства лиц в развевающихся на ветру темных одеждах.
     - Ты видишь их, Витторио? Ты видишь тех, которыми питаешься? - потребовал ответа Мастема.
     - Я их вижу, Мастема! - отвечал я, пытаясь на ощупь схватить ее за руку, найти ее, удержать, защитить.- Я действительно вижу их, я вижу.
     - Во всех и в каждом из них, Витторио, есть то, что я вижу в тебе самом, и в ней тоже: человеческая душа. Ты знаешь, что это такое, Витторио? Можешь ли ты представить себе это?
     Я не осмелился ответить.
     Толпа расползлась по всей освещенной луной площади и подтягивалась к нам ближе, хотя все еще оставалась беспорядочной.
     - Некая искра Божьей воли, воплощающая всех нас в каждом из них,- вскрикнул Мастема,- некая искра невидимого, едва уловимого, священного, таинственного - искра того, кто творит все сущее.
     - О Господи,- воскликнул я.- Взгляни на них, Урсула, ты только взгляни на них!
     Ибо каждый из них, будь то мужчина или женщина, невзирая на возраст - и старые, и молодые,- засветился вдруг расплывчатым, но устойчивым золотым сиянием. Некий свет исходил от каждого из них и окутывал каждую фигуру; каждый превратился в едва различимый световой силуэт, стал расплывчатым, почти прозрачным телом, при этом повторяющим очертания каждого человеческого существа И всю площадь затопило золотое сияние.
     Я взглянул вниз, на собственные руки,- их тоже обволакивала эта таинственная, невесомая субстанция, это восхитительно сверкавшее божественное присутствие, этот изысканный, неиссякаемый свет.
     Я закружился на месте, одежды развевались вокруг меня, и вдруг я заметил, что то же пламя окутало и Урсулу. Я увидел ее, живую и дышащую, внутри него и внезапно осознал, превосходно понял: я всегда смогу видеть это сияние. Я никогда больше не смогу видеть живые человеческие создания, независимо от того, чудовищны они или праведны, вне этого расширяющегося, ослепляющего пламени души.
     - Да,- прошептал Мастема мне на ухо.- Да. Навечно. И всякий раз, когда насыщаешься, каждый раз, когда станешь запускать свои проклятые клыки в трепещущую шею, каждый раз, когда будешь пить из нее отвратительную кровь, которую будешь усваивать подобно самой свирепой из Божьих тварей, ты будешь видеть, как трепещет этот свет, как он старается выжить... А когда чье-то сердце остановится по воле твоего голода, ты увидишь, как этот свет улетучится!
     Я бросился прочь от него. Он не стал меня останавливать.
     Я бежал, удерживая ее только за руку. Я бежал и бежал - к реке Арно, к мосту, к трактирам, которые, может быть, оставались открытыми до сих пор. Но еще задолго до того, как я заметил там сверкающие сияния человеческих душ, моим глазам предстало сияние душ из сотен окон - я увидел, как это сияние пробивается из щелей под запертыми дверями.
     Я видел его и знал, что Мастема говорил истинную правду. Я всегда буду видеть это сияние. Я вечно буду видеть эту искру Создателя в каждой человеческой жизни, с которой встречусь, и в каждом из людей, у которых отниму эту жизнь.
     Достигнув реки, я перегнулся через каменное ограждение. Я рыдал беспрерывно, и звуки моих рыданий отражались от поверхности воды и от каменных стен набережной. Скорбь довела меня до состояния полного помешательства, и тут из густой тьмы передо мной появился едва начинающий жить малыш, жалкий попрошайка, уже наученный просить хлеба, или монет, или другой крохи милости, которую любой прохожий соблаговолит проявить к нему. Он волновался, бессвязно лопотал и пританцовывал, окутанный сверкающим сиянием.

Да не поглотит нас тьма

     С тех пор всякий раз, когда я видел одно из великолепных творений Фра Филиппо, его ангелы оживали для меня. Такое чудо длилось всего лишь мгновение, но и его было достаточно, чтобы я ощутил укол в сердце, и кровь застыла в жилах, будто некая игла прокалывала меня насквозь.
     Сам Мастема ни разу не появлялся в творениях Фра Филиппо до тех пор, пока несколько лет спустя Фра Филиппо, как всегда сопротивляясь и упорствуя, не стал работать для Пьеро - сына Козимо,- который его и похоронил,
     Фра Филиппо так и не расстался со своей драгоценной монахиней Лукрецией Бути, и говорили, что каждая Дева, которую он когда-либо впоследствии изобразил,- а он создал множество подобных картин,- обладала лицом прекрасной Лукреции. Лукреция подарила Фра Филиппо сына, и он, став художником, принял имя Филиппо, и его творения тоже прославились великолепием и красотой ангелов. Эти ангелы на мгновение также встречались со мной глазами, когда я приходил поклониться бесценным холстам, печальный, с разбитым сердцем, преисполненный любовью и страхом.
     В 1469 году Филиппо умер в городе Сполете - так закончилась жизнь одного из величайших художников, которого рождал когда-либо наш мир. Это был человек, которого подвесили на дыбу за мошенничество, который распутничал в монастыре; человек, изображавший Марию как испуганную Деву, как Мадонну в ночь на Рождество Христово, как Небесную Владычицу, Владычицу Всех Святых.
     И я даже через пятьсот лет никогда надолго не удаляюсь от города, подарившего миру Филиппо и ту эпоху, которую и по сию пору называют Золотым веком.
     Золото. Вот что я вижу, когда смотрю на вас.
     То, что я всегда видел, взглянув на любого человека - мужчину, женщину, ребенка
     Я вижу пламенеющее божественное золото, явленное мне Мастемой. Я вижу, как оно обволакивает вас, удерживает вас, поглощает вас и танцует с вами, хотя, быть может, вы сами и не замечаете этого или вас это ни в коей мере не заботит.
     С высоты этой башни в Тоскане я озираю все земли, и вдалеке отсюда, в глубоких долинах, вижу золото человеческих существ, вижу сияющую живость претерпевающих невзгоды человеческих душ.
     Итак, я рассказал вам свою историю.
     Каково ваше мнение?
     Не усматриваете ли вы в ней странного противоречия? Видите ли в ней некую дилемму?
     Позвольте мне высказать свою точку зрения.
     Помните, я рассказывал вам о том, как вместе с моим отцом проезжал верхом сквозь лесные чащи, и мы говорили о Фра Филиппо? Мой отец спросил тогда, что же так сильно влечет меня к этому монаху. Я ответил, что именно борьба и раздвоение личности в Филиппо привлекают меня - это противоречие, которое отражается в мучениях на лицах его героев.
     Филиппо сам по себе был воплощением бури. Таким же стал и я сам.
     Мой отец, человек спокойного нрава и более обыденного мышления, смеялся над моими словами.
     Но какое отношение все это имеет к моей истории?
     Да, я вампир, тварь, питающаяся мертвечиной. Я живу тихо, удовлетворенный существованием на своей родине, в мрачных сумерках моего замка, и Урсула всегда пребывает со мной, и пять сотен лет не столь длительный срок для любви столь сильной, как наша.
     Мы - дьяволы. Мы - проклятые. Но разве мы не ценим и не понимаем многое из того, что важно для вас, людей? Разве в своем повествовании не воздал я должное человеческим страстям и противоречиям, не создал сюжет, достойный кисти самого Филиппо? Разве я сам не расцвечивал, не украшал сложными узорами и не золотил свое повествование, разве я сам не истекал кровью?
     Вчитайтесь в мою историю и скажите, что не почерпнули из нее вообще ничего. Я не поверю, если вы заявите об этом.
     И когда я возвращаюсь мыслями к Филиппо, к его похищению Лукреции, ко всем его другим потрясающим грехам, разве могу я отделить их от величия его творений? Как смог бы я отделить его нарушения собственных клятвенных обязательств, его предательства и вздорность характера от великолепного блеска, которым Филиппо одарил этот мир?
     Я не считаю себя великим живописцем. Не такой я глупец. Но на основании собственных страданий, на основании собственных безрассудных деяний, на основании собственных страстей, я сумел обрести особое видение - видение, которое я ношу в себе вечно и которое предлагаю вам.
     Это видение каждого человеческого существа, разрываемого огненными страстями и таинствами, видение, которое не могу ни отвергнуть, ни разрушить, от которого не посмею ни отвернуться, ни уклониться, значение которого не смогу преуменьшить, от которого не в силах избавиться.
     Одни пишут о сомнении и неведении.
     Другие - о бессмысленности и покое.
     Я пишу о неопределимом и божественном золоте, которое будет сиять вечно.
     Я пишу о жажде крови, которую невозможно насытить. Я пишу о познании и расплате за него.
     Узрите, говорю я вам, тот свет, что живет внутри вас. Я вижу его. Я вижу его в каждом из вас в отдельности и во всех сразу и буду вечно видеть его. Я вижу его, когда испытываю чувство голода, когда сражаюсь, когда убиваю. Я вижу, как он угасает и умирает, когда я насыщаюсь вашей кровью.
     Можете вы представить себе, что для меня означает убивать вас?
     Молитесь, чтобы вам никогда не пришлось совершить убийство или насилие, дабы увидеть этот свет в людях, вас окружающих. Боже избави вас от необходимости заплатить за это подобную цену. Позвольте мне сделать это за вас.

Избранная и аннотированная библиография

     Я отправилась во Флоренцию, чтобы получить эту рукопись прямо из рук Витторио ди Раниари. То было мое четвертое посещение города, и вместе с Витторио я решила привести здесь список из нескольких книг для тех из вас, кто, быть может, пожелает узнать больше о Золотом веке во Флоренции и о самой Флоренции.
     Позвольте прежде всего рекомендовать вам блестящее произведение Public Life in Renaissance Florence ("Общественная жизнь во Флоренции в эпоху Возрождении") Ричарда Трикслера, изданное Cornell University Press.
     Профессор Трикслер написал и другие удивительные книги об Италии, но эта, в частности, показалась мне особенно выразительной и вдохновляющей, так как глубина и проницательность исследований ее автора относительно Флоренции помогла мне понять собственный город Нью-Орлеан в штате Луизиана лучше, чем что-либо рассказывающее о самом Нью-Орлеане.
     Нью-Орлеан, как и Флоренция,- город народных зрелищ, церемоний и шествий, прославляющих общее торжество и общие убеждения. Практически не представляется возможным пояснить сущность Нью-Орлеана и его праздников - Мар-ди-гра, Дня Святого Патрика и ежегодного Джазового фестиваля - тем, кто не побывал здесь сам. Блестящая эрудиция профессора Трикслера одарила меня возможностью собрать все мнения и наблюдения, касающиеся той области знаний, которую я люблю больше всего.
     Другой труд профессора Трикслера - Journey of the Magi: Meanings in History of a Christian Story ("Путешествие волхвов: замыслы в истории христианских преданий") - я открыла для себя лишь недавно. Читатели, знакомые с моими предыдущими романами, быть может, вспомнят о страстном и богохульно пламенном отношении, сложившемся у моего героя, вампира Армана, к флорентийской фреске "Шествие волхвов", созданной для Пьеро Козимо художником Беноццо Гоццоли, которую и в наше время можно увидеть во Флоренции.
     Что касается темы великого живописца Фра Филиппо Липпи, позвольте мне сначала рекомендовать вам ознакомиться с его биографией, написанной художником Вазари, поскольку она изобилует массой интересных, хотя и недостоверных подробностей.
     Кроме того, существует яркая и великолепная книга Глории Фосси Filippo Lippi ("Филиппо Липпи"), опубликованная издательством Scala, которую (в многочисленных переводах) можно приобрести как во Флоренции, так и в других городах Италии. Мне известно о существовании еще одною труда, посвященного исключительно Филиппо: Fra Filippo Lippi, с подзаголовком: Life and Work, with a Complete Catalogue ("Жизнь и работы; с полным каталогом"). Колоссальный труд Джеффри Руда опубликован в издательстве Phaidon Express в Англии.
     Наибольшее удовольствие из всего, что мне удалось прочесть о Флоренции и о династии Медичи, читателю доставят книги Кристофера Гибберта, в том числе Florence: The Biography of a City ("Флоренция: история города"), опубликованная Norton, и The House of Medici ("Династия Медичи: ее возвышение и падение"), изданная Morrow.
     Также советую прочесть Medici of Florence: A Family Portrait ("Медичи из Флоренции: семейный портрет"), Эммы Микелетти, изданную Becocci Cleugh и впервые опубликованную в 1975 году.
     Популярность имеют книги о Флоренции и Тоскане - заметки путешественников, любовные мемуары и свидетельства восхищения современников. Первоисточники - то есть письма, дневники и исторические воспоминания, написанные в эпоху Возрождения во Флоренции,- можно найти в переводах как в библиотеках, так и на полках книжных магазинов.
     Пытаясь точнее передать смысл цитат из Фомы Аквинского, я пользовалась переводом "Summa Theologica", сделанным в Английской доминиканской епархии. Приводя цитаты из трудов Блаженного Августина, я пользовалась переводом Генри Беттенсона The City of God ("Град Божий"), опубликованным издательством Penguin Books.
     Предостерегаю читателя от использования сокращенных изданий трудов Блаженного Августина, Он жил в языческом мире, в котором даже наиболее религиозные, совестливые христиане все еще верили в демоническое существование павших языческих божеств. Для того чтобы представить себе Флоренцию и ее увлеченность в пятнадцатом столетии удовольствиями и вольностями классического наследия, следует читать творения Блаженного Августина и Фомы Аквинского в их полном варианте.
     Желающим узнать больше о великолепном музее Сан-Марко можно порекомендовать бесчисленные работы о Фра Анджелико - самом прославленном монашеском живописце,- которые включают и подробные описания самого здания; кроме того, существует множество доступных для читателя книг по архитектуре Флоренции в целом. Я должна выразить свою благодарность музею Сан-Марко не только за великолепную сохранность архитектурного шедевра Микелоццо, столь восхваленного в этом романе, но и за публикации доступных широкой аудитории работ по монастырской архитектуре и искусству.
     В заключение позвольте мне добавить следующее: если бы Витторио попросили назвать звукозапись музыки эпохи Возрождения, в наибольшей мере передающую настроение во время Темной Мессы и причастия, свидетелем которых он был во Дворце Рубинового Грааля, он неизбежно ответил бы, что это Alt Soul's Vespers ("Всех душ вечерня") - реквием в исполнении хора кафедрального собора Кордовы и Оркестра Возрождения под управлением Ричарда Читэма. Хотя, должна признаться, этот реквием относят к примерно 1570 году - то есть он был создан через несколько лет после ужасающих мучений, пережитых Витторио. Эту запись с этикеткой Veritas можно приобрести через магазины фирмы Virgin Classic.
     В заключение позвольте привести отрывок из книги Блаженного Августина "Град Божий":

     "Ибо Господь никогда бы не сотворил человека, уж не говоря об ангеле, если бы предвидел его будущее порочное состояние, если бы в та же время не знал, как вернуть такие создания на путь истины и таким образом обогатить ход мировой истории неким резким противопоставлением, придающим особую прелесть некой поэме".

     Лично я не знаю, прав ли был Блаженный Августин.
     Но все же я верю: стоит пытаться создать живописное полотно... или роман... или поэму.
     Энн Райс