, и с пришельцами из африканской глуши. Она знает, кто она такая".
     За исключением серьезного и задумчивого выражения лица, ничто не выдавало его истинный возраст. Мужчина в расцвете сил - именно так он выглядел. Я пыталась противостоять его ослепительному великолепию, трепету ночи за его спиной, но мне так хотелось отвлечься...
     "Ну и свадебный пир у нас, - сказала я, - мне нужно поговорить с деревьями".
     "До завтра они никуда не денутся",- возразил Мариус.
     Перед моими глазами проплыло ее последнее видение, яркое, окрашенное экстазом: вот она берет с кресла молодого фараона и рвет его в клочья... Я увидела ее до этого откровения, в самом начале забытья,- она бежала по коридору и смеялась...
     Мне в душу медленно закрадывался страх.
     "Что случилось? - спросил Мариус.- Доверься мне".
     "Когда я пила ее кровь, я видела ее маленькой смеющейся девочкой".
     Я рассказала о свадьбе, о дожде розовых лепестков, о странном египетском храме, полном обезумевших верующих, и в довершение всего - о том, как она вошла в покои маленького царя, чьи советники предостерегали его относительно ее богов.
     "Она сломала его, как деревянную игрушку. Она сказала: "Мелкий царек, мелкое царство"".
     Собрав со стола свои странички, я описала последний сон о ней, ее крики и угрозы выйти на солнце и уничтожить непослушных детей. Я рассказала обо всем, что видела, о многократном переселении моей души.
     Сердце мое нестерпимо болело. По мере того как я продолжала свое повествование, для меня все 6олее очевидными становились ее уязвимость и опасность, заключенная в ней. Наконец, я рассказала, как написала о своих видениях по-египетски.
     Я устала и искренне жалела, что моим глазам вообще открылась эта жизнь.
     Меня вновь охватило острое, тотальное отчаяние тех ночей в Антиохии, когда я рыдала, била кулаками о стены и втыкала в грязь кинжал. А если бы она не бежала со смехом по коридору? Что значил этот образ? А маленький мальчик-царь, беспомощный перед ее силой?
     Без труда подведя черту под своим рассказом, я ждала уничижительных замечаний Мариуса. Терпение мое было на исходе.
     "И что все это по-твоему значит?" - ласково спросил он и попытался взять меня за руку, но я ее отняла.
     "Это фрагменты, обрывки ее воспоминаний,- ответила я, в то время как сердце мое буквально разрывалось.- Все они - отголоски прошлого, и только одно относится к будущему. Только один внятный образ - желание, чтобы состоялась наша свадьба, чтобы мы были вместе.- Мой голос был исполнен печали, и тем не менее я спросила: - Ну что ты опять плачешь, Мариус? Она собрала воспоминания, как в саду собирают цветы, собрала их наугад из всемирного сада, как листья, падающие в руки, и из этих воспоминаний она свила мне гирлянду. Свадебную гирлянду. Ловушка. Душа моя не блуждала. Во всяком случае, я так думаю. Если бы моя душа переселялась из тела в тело, то почему именно ей, такой древней, беспомощной, уже не играющей в мире никакой роли, лишенной власти, дано знать об этом? И сообщить об этом мне? Почему только ей?"
     Я посмотрела на него. Он слушал очень внимательно и плакал. Он не стыдился этого и явно не собирался приносить извинения.
     "Что ты говорил раньше? - спросила я.- Чтение мыслей не делает меня мудрее первого встречного? - Я улыбнулась.- В этом-то все и дело. Как же она смеялась, подводя меня к тебе. Как она хотела, чтобы я в полной мере увидела твое одиночество".
     Он кивнул.
     "Интересно,- продолжала я,- как она сумела закинуть свою сеть так далеко, что поймала меня в бушующем море?"
     "Через Люция, вот как. Она слышит голоса из разных земель. Она видит то, что хочет видеть. Как-то ночью я до смерти напугал римлянина, который, видимо, узнал меня и, крадучись, пошел прочь, словно я представлял для него опасность. Я последовал за ним, смутно понимая, что для такого чрезмерного страха должны быть причины.
     Вскоре я осознал, что ему разъедает совесть великое бремя, оно извращает все его помыслы и действия. Он пришел в ужас, что его узнал житель столицы. Он захотел уехать.
     Поздно вечером при свете факела он пришел в дом одного греческого купца, заколотил кулаками в дверь и потребовал выплаты долга за твоего отца.
     Грек повторил ему то же, что и раньше: деньги будут возвращены только твоему отцу.
     На следующую ночь я опять разыскал Люция. На сей раз у грека был для него сюрприз. Только что военный корабль привез для него письмо твоего отца. Это произошло, наверное, дня за четыре до твоего приезда. В письме ясно говорилось, что твой отец просит грека об одной услуге во имя гостеприимства и чести. Если услуга будет оказана, значит, все долги прощены. Письмо, сопровождающее направленный в Антиохию груз, все подробно объяснит. Груз придет через некоторое время, так как судно, на котором он находится, вынуждено будет заходить во многие гавани. Речь шла об услуге чрезвычайной важности.
     Когда твой брат увидел дату письма, он пришел в ужас. Грек, которому к этому моменту Люций донельзя надоел, хлопнул дверью перед его носом.
     Не успел Люций отойти на несколько шагов от дома грека, как лицом к лицу столкнулся со мной. Конечно, он вспомнил эксцентричного Мариуса из своего прошлого. Я притворился, что удивлен встречей, и осведомился о тебе. В панике он сочинил историю о том, что ты замужем и живешь в Тоскане, добавил, что сам он собирается уехать из города, и поспешно удалился. Но минутного контакта мне хватило, чтобы увидеть, какие показания он дал преторианской гвардии против своей семьи - сплошная ложь,- и представить себе все последствия.
     В следующий раз, проснувшись, я не смог его найти. Я установил слежку за домом греков. Я мысленно взвешивал возможность навестить старика купца и как-нибудь завязать с ним дружбу. Я думал о тебе, представлял твое лицо. Я все время вспоминал тебя, сочинял о тебе стихи. Твоего брата я больше не видел и ничего о нем не слышал. Я предполагал, что он покинул Антиохию.
     Потом я как-то ночью проснулся, вышел наверх, посмотрел на город и увидел, что он охвачен огнем.
     Германик умер, так и не отказавшись от обвинений, что его отравил Пизон.
     Добравшись до дома греческого купца, я увидел, что он сгорел дотла. Твоего брата нигде не было видно. И я решил, что все они погибли - и твой брат, и семья греческого купца.
     Все последующие ночи я искал хоть какие-то следы Люция. Я понятия не имел, что ты здесь, но был одержим стремлением к тебе. Я старался напомнить себе, что если стану оплакивать каждую связь моей смертной жизни, то сойду с ума задолго до того, как узнаю у царя и царицы хоть что-нибудь о своих способностях.
     Как-то ранним вечером я оказался в книжной лавке, и вслед за мной туда проскользнул жрец. Он указал на тебя. Ты стояла на Форуме, а философ с учениками произносили прощальные речи. Я был так близко!
     Меня настолько захлестнула любовь, что я даже не слушал жреца, пока не осознал, что он показывая на тебя, рассказывает о каких-то странных снах. Он говорил, что только я могу связать все воедино. Они имели отношение к кровавому убийце, недавно появившемуся в Антиохии. Для меня этот случай не был столь уж редким. Я и раньше убивал тех, кто пьет кровь. А потому поклялся поймать и этого.
     Затем я увидел Люция. Я видел, как вы подошли друг к другу. Мои новые глаза, глаза того, кто пьет кровь, едва не ослепли от видения его злости и грехов. С большого расстояния я отчетливо слышал твои слова, но не двигался, пока ты не оказалась в безопасности, подальше от него.
     Я хотел убить его сразу, но мне показалось, что будет мудрее последовать за тобой, войти в храм и оставаться рядом. Я не был уверен в своем праве убить ради тебя твоего брата - в том, что ты этого хочешь. До тех пор пока не рассказал тебе, что он виновен. Тогда я понял, как ты хочешь с ним расправиться.
     Конечно, я и понятия не имел, насколько ты умна, не знал, что дар красноречия и логики никуда не исчез. Но ты появилась в храме, соображая в три раза быстрее, чем любой из присутствующих смертных, взвешивая каждый вопрос со всех сторон, и разумом своим превзошла всех. Затем последовало удивительное столкновение с твоим братом, когда ты поймала его в хитроумно сплетенную из чистой правды сеть, вовлекла в свою смертоносную интригу трех воинов и разделалась со злодеем на месте, даже к нему не прикоснувшись.- Он помолчал и добавил: - В Риме, много лет назад, я следил за тобой. Тебе было шестнадцать лет. Я помню твою первую свадьбу. Твой отец отвел меня в сторону и очень доброжелательно сказал: "Мариус, твоя судьба - быть историком-бродягой". Я не осмелился тогда высказать собственное мнение о твоем муже.
     А теперь ты приехала в Антиохию, и в своей, как ты не замедлишь отметить, эгоцентричной манере я решил если для меня и создана какая-то женщина, то эта женщина - ты. Покидая тебя утром, я знал, что должен как-то вывезти Мать и Отца из Антиохии, спрятать их подальше, а потом уничтожить то чудовище. И только тогда я смогу благополучно тебя оставить".
     "Благополучно бросить",- поправила его я. "Ты меня обвиняешь?"
     Его вопрос застал меня врасплох. Я смотрела на него, как мне казалось, целую вечность, буквально ослепленная его красотой, и с невыносимой ясностью ощущала его грусть и отчаяние. Как же я была ему нужна! Как отчаянно нужна - не просто любая смертная душа, которой можно довериться, но именно я.
     "Ты ведь действительно хотел защитить меня, да? - спросила я.- И все твои объяснения так рациональны, прямо-таки математически изящны и точны. Чтобы объяснить произошедшее, не нужно ни переселение душ, ни понятие судьбы, ни скидка на чудеса".
     "Я высказал лишь то, во что верю,- резко ответил он. Лицо его приняло озадаченное, а затем суровое выражение.-Я никогда не стал бы говорить тебе ничего, кроме правды. Разве ты из тех женщин, которые любят, когда им потакают?"
     "Не стоит доходить до фанатизма в своей преданности разуму",- заметила я.
     Эти слова одновременно потрясли и оскорбили его, а я продолжала:
     "Не надо так отчаянно цепляться за разум в мире, где существует столько жутких противоречий!"
     Он погрузился в молчание.
     "Если ты будешь упорно следовать только доводам разума,- сказала я,- по прошествии времени разум может тебя и подвести, а в этом случае, быть может, ты станешь искать спасение в безумии".
     "О чем ты вообще говоришь?"
     "Ты возвел разум и логику в ранг религии. По-видимому, только таким способом ты можешь пережить то, что с тобой произошло - что ты стал пить кровь и сделался хранителем этих свергнутых и всеми забытых божеств".
     "Это не божества! - Мариус разозлился.- Они были созданы несколько тысячелетий назад благодаря некоему смешению духа и плоти, подарившему им бессмертие. Они, видимо, нашли спасение в забвении. От доброты ты называешь это садом, где Мать набрала цветов и листьев, чтобы сделать для тебя гирлянду - или ловушку, как ты выразилась. Но это говорит твоя милая девичья поэтическая душа. Мы не знаем, в состоянии ли они хотя бы связать два слова".
     "Я тебе не милая девочка,- сказала я.- А поэзия принадлежит каждому. Поговори со мной! И отбрось в сторону эти слова - девочка, женщина. Нечего так меня бояться".
     "Я и не боюсь",- сердито бросил он.
     "Боишься! Пусть даже по моим венам бежит новая кровь, пожирая меня и переделывая, я не цепляюсь ради собственной безопасности ни за разум, ни за суеверия. Я способна пойти через миф и выйти из него! Ты боишься меня, потому что не знаешь, кто я. Я выгляжу как женщина, разговариваю как мужчина, а твой разум нашептывает тебе, что такого сочетания просто не может быть!"
     Он поднялся из-за стола. Лицо его блестело как от пота, но при этом светилось.
     "Пожалуй, мне следует рассказать тебе о том, что со мной произошло!" - решительно произнес он.
     "Хорошо, рассказывай,- сказала я.- Только говори по существу".
     Он сделал вид, что не услышал моего замечания. Я шла наперекор сердцу. Я хотела только любить его. Я понимала, чего он опасается. Но помимо мудрости он выказывал огромную волю, мужскую волю, и мне необходимо было найти ее корни. Я скрыла свою любовь".
     "И как они тебя заманили?"
     "Меня не заманивали,-спокойно сказал он.- Меня похитили кельты в галльском городе Массилия. Меня отвезли на север, отрастили мне волосы и заперли в огромном полом дереве, окруженном варварами-галлами. Обгоревший бог, пьющий кровь, сделал из меня нового "бога" и велел бежать от местных жрецов на юг, в Египет, и выяснить, отчего сгорели все, кто пьют кровь, отчего умирают молодые и страдают старики. Но у меня были и свои причины для путешествия - я хотел узнать, кем же в результате стал!"
     "Прекрасно тебя понимаю".
     "Но только после того, как я увидел самые скверные, невыразимые проявления кровавого культа - заметь, я же стал богом, я, Мариус, с обожанием преследовавший тебя по всему Риму,- и мне приносили в жертву людей".
     "Я читала об этом в исторических сочинениях о Цезаре".
     "Читала, но своими глазами не видела. Как ты смеешь похваляться такой ерундой?!"
     "Прости меня, я забыла о твоем детском темпераменте".
     "Это ты меня прости,- со вздохом ответил Мариус.- Я забыл о твоем практичном и по природе нетерпеливом разуме".
     "Извини. Я сожалею о своих словах. Мне приходилось наблюдать казни в Риме. Это был мой долг. Во имя закона. И кто больше страдает? Жертвы культа или закона?"
     "Хорошо. Итак, я сбежал от кельтов и отправился в Египет, где нашел Старейшего, хранителя Матери и Отца, царицы и царя, первых из тех, кто пьет кровь,- они служат Источником силы нашей крови. Этот Старейший рассказал мне кое-какие истории - невнятные, но заслуживающие внимания. Царь и царица когда-то были обычными людьми. То ли в одного из них, то ли в обоих сразу вселился дух, или демон, зацепившись так крепко, что изгнать его было невозможно. Царская чета могла превращать людей в себе подобных, передавая им кровь. Они пытались основать религию. Но ее свергали раз за разом. Любой обладатель крови может стать создателем! Конечно, Старейший утверждал, что не представляет себе, почему произошло сожжение. Но именно он, проведя века в качестве никчемного хранителя, в конце концов вытащил своих священных царственных подопечных на солнце! Египет мертв, сказала он мне, называя его "житницей Рима". Он сказал, что за тысячу лет царская чета ни разу не шелохнулась".
     Эти слова привели меня в неописуемый ужас.
     "Что ж, света одного дня не хватило, чтобы уничтожить древних предков, но дети их пострадали по всему миру. И трусливый Старейший, получивший в награду только мучения, утратил мужество, необходимое для того, чтобы выставлять царскую чету на солнце. У него для этого не осталось никаких оснований.
     Акаша заговорила со мной. Заговорила как могла - образами, картинами, живописующими события с самого начала: возникновение племени богов и богинь, ведущих от нее свое происхождение, восстания; она поведала, сколь многое в истории было потеряно, утрачена и истинная цель- А когда дошло до членораздельных слов, Акаша смогла произнести лишь несколько безмолвных фраз: "Увези нас из Египта, Мариус! - Он сделал паузу.- Увези нас из Египта! Старейший хочет уничтожить нас. Защити нас, Мариус! Или мы погибнем!""
     Он вздохнул; теперь он успокоился и уже не казался таким сердитым - только очень расстроенным, и своим новым, миг от мига улучшающимся зрением вампира я все явственнее и явственнее видела, какой он мужественный, как твердо намерен держаться принципов, в которые верит, невзирая на чудеса, поглотившие его прежде, чем он успел в них усомниться. Он пытался вести благородную жизнь, несмотря ни на что.
     "Моя участь,- продолжал он,- напрямую зависела от них. Если я их оставлю, рано или поздно Старейший вынесет их на солнце, а я, не имеющий вековой крови, сгорю, как восковая свеча! Моя жизнь уже изменилась - теперь она окончится. Но Старейший не просил меня создать новую касту жрецов. Акаша не просила основать новую религию. Она не говорила ни об алтарях, ни о культах. 06 этом просил только обгоревший бог в северной роще, в варварских землях, посылая меня на юг, в Египет, на родину всех тайн".
     "И как долго ты о них заботишься?"
     "Более пятнадцати лет. Я потерял счет времени. Они никогда не двигаются и не произносят ни слова. Раненые, те, кто сгорел настолько, что на исцеление их уйдут века, узнают, что я здесь. И приходят. Я стараюсь уничтожать их прежде, чем они смогут мысленно передать образ, подтверждающий мое присутствие здесь. Она не призывает этих сгоревших детей к себе, как призывала меня! Если им удается меня одурачить или побороть, она уничтожает их одним движением - ты сама была тому свидетелем. Но тебя она вызвала, Пандора, и протянула к тебе руку. Теперь нам известно, по какой причине. А я обошелся с тобой так жестоко. Бестактно".
     Он повернулся ко мне. В его голосе появилась нежность.
     "Скажи мне, Пандора,- попросил он,- в том видении о нашей свадьбе мы были молодыми или старыми? Ты была пятнадцатилетней девочкой, к которой я, возможно, стремился слишком рано, или зрелым расцветшим созданием, как сейчас? И как, это счастливый союз? Мы подходим друг другу?"
     Меня глубоко тронула горячая искренность его слов, страданий и мольба, стоявшие за ними.
     "Мы были такими же, как сейчас,- сказала я, осторожно улыбаясь в ответ на его улыбку.- Ты был мужчиной в расцвете сил, навеки застывшим в таком состоянии. А я? Я - такой, как в эту минуту".
     "Поверь мне,- ласково произнес он,- именно в эту ночь я не стал бы говорить с тобой так резко, но у тебя будет еще столько ночей. Теперь тебя ничто не сможет убить - только солнце или огонь. Ничто в тебе не увянет. Тебе предстоит открыть тысячу новых ощущений".
     "А как же экстаз, когда я пила от нее? - спросила я.- Как же ее корни, ее страдания? Она никоим образом не считает себя святыней?"
     "А что такое святыня? - Он пожал плечами.- Скажи мне. Что такое святыня? Разве ты видела в ее грезах святость?"
     Я опустила голову. Ответа у меня не было.
     "Конечно, это не Римская империя,- продолжал Мариус.- Конечно, не храмы Августа Цезаря. Конечно, не культ Кибелы! Конечно, не культ огнепоклонников в Персии. Разве имя Изиды до сих пор свято, и было ли оно вообще когда-нибудь свято? Египетский Старейший, мой первый и единственный учитель, сказал, что Акаша придумала для своей цели истории об Изиде и Озирисе - чтобы придать своему культу поэтическую окраску. Я думаю, что она создала свой образ, основываясь на древних легендах. Демон, живущий в них, разрастается с созданием каждого нового потомка. Вероятно, все обстоит именно так".
     "Но какой-либо цели во всем этом нет?"
     "Возможно демон стремится больше узнать,- сказал он.- Больше видеть, полнее чувствовать посредством каждого носителя его крови. Может быть, все дело в этом, и каждый из нас представляет собой крошечную его частицу, перенося с собой его способности, а в ответ возвращая собственные ощущения. Через нас он познает мир!
     Вот что я тебе скажу.- Он сделал паузу и положил руки на стол.- Горящему во мне пламени все равно, невинна жертва или же это преступник! Это пламя внутри меня испытывает жажду. Не каждую ночь, но часто! Оно молчит! Оно ничего не говорит моему сердцу об алтарях! Оно руководит мной, как всадник своим жеребцом на поле боя! Не жажда, но сам Мариус по вполне понятным тебе причинам отделяет добро от зла согласно старым обычаям; алчная же жажда знакома с природой, но не с моралью".
     "Я люблю тебя, Мариус,- тихо произнесла я.- По-настоящему из всех мужчин я любила только тебя и моего отца. Но сейчас я должна уйти, уйти одна".
     "О чем ты говоришь? - поразился он.- Едва минула полночь".
     "Ты был очень терпелив, но сейчас мне нужно побыть наедине с собой".
     "Я пойду с тобой".
     "Не пойдешь".
     "Но нельзя же так просто бродить по Антиохии, совсем одной".
     "Почему нельзя? Если я захочу, то могу услышать мысли смертных. Только что мимо пронесли носилки. Рабы так