Один раз нас отбросило в сторону, когда в узкое пространство влетела колесница, ее колеса, без сомнения, сумели попасть в едва заметную среди камней колею.
     Я ударилась головой о стену. Я буквально кипела от ярости и одновременно была крайне напугана.
     Иаков попытался ободрить меня:
     "Лидия, мы с вами".
     Я с ног до головы закуталась в плащ и только одним глазом видела полосы света между занавесками, скрывавшими меня с обеих сторон. Рука сама собой легла на кинжал.
     Носилки поставили на землю. Мы оказались в каком-то прохладном помещении. Я услышала голос отца Иакова, Давида,- он с кем-то спорил. Древнееврейского я не знала. И даже не была уверена, что он говорит именно по-древнееврейски.
     Наконец Иаков перешел на греческий, и я поняла, что они прямо сейчас докупают для меня подходящий дом со всеми удобствами, включая большое количество красивой мебели, оставленной богатой вдовой, которая жила здесь одна. Но рабов, увы, распродали. Рабов нет.
     Сделку заключили, и я услышала, как Иаков по-гречески предупредил продавца:
     "Если вы нас обманули, вам не поздоровится".
     Когда поднимали носилки, я поманила его к себе.
     "Теперь я дважды обязана вам жизнью. Та греческая семья, что должна была меня приютить? Они действительно в опасности?"
     "Конечно,- ответил он.- Когда начинаются беспорядки, кто будет разбираться? Они ездили с Германиком в Египет! Об этом знают люди Пизона! Под малейшим предлогом любой может напасть на человека, убить его и ограбить. Смотрите, пожар!"
     Он велел рабам двигаться быстрее.
     "Хорошо,- сказала я.- Больше не называйте мое настоящее имя. Отныне зовите меня... Мое имя... Пандора. Я гречанка из Рима. Я заплатила вам, чтобы вы доставили меня сюда".
     "Да будет так, дорогая моя Пандора,- ответил он.- А вы сильная женщина. Купчая на дом выписана на фальшивое имя, хотя и не столь красивое. Но документ подтверждает, что вы - вдова, свободная, носящая римское имя. Бумагу мы получим, когда расплатимся золотом, но это произойдет не раньше чем мы окажемся в доме. А если он не выдаст мне документ, где будет написано все, что поможет обеспечить вашу безопасность, я его задушу!"
     "Ты очень умен, Иаков",- устало заметила я.
     Путешествию в темноте и толчкам, казалось, не будет конца, но наконец мы все-таки остановились. Я услышала, как в замке ворот повернулся металлический ключ, и нас провели в большой вестибюль самого дома.
     Из признательности к моим стражам следовало бы подождать, но я лихорадочно выбралась из своей злосчастной занавешенной тюрьмы, сбросила плащ и глубоко вдохнула. Мы находились в широком вестибюле красиво убранного, обладающего бесспорным очарованием дома.
     Несмотря на усталость и путаницу в мыслях, я заметила прямо у ворот фонтан с львиной головой и вымыла ноги в прохладной воде.
     Приемная, или атрий, оказалась огромной, а за ней, на дальней стороне довольно большого внутреннего сада, я увидела мягкие диваны столовой.
     Конечно, это не мой внушительный и богатый старый дом на Палатинском холме, где с каждым новым поколением появлялись новые помещения и проходы, ведущие в обширные сады.
     Слишком лощеный. Но импозантный. Все стены свежевыкрашены, с восточным, кажется, колоритом - спирали, змейки... Как я могла судить? Я едва не теряла сознание от чувства облегчения. Неужели меня наконец-то оставят одну?
     Там, в атрии,- письменный стол, а рядом с ним - книги! Вдоль примыкающих к саду галерей я увидела многочисленные двери; подняв глаза, я увидела закрытые окна второго этажа. Роскошь... Безопасность...
     От мозаичных полов веяло стариной. Стиль был мне знаком - праздничные фигуры шествия Сатурналий. Должно быть, их привезли сюда из Италии.
     Настоящего мрамора мало, колонны оштукатурены, но на стенах много хорошо выписанных фресок с непременными счастливыми нимфами.
     Я вышла на мягкую мокрую траву перистиля и обратила взгляд в голубое небо.
     Мне хотелось только подышать. Однако пришло время выяснить, как обстоят дела с моими вещами. Я была слишком потрясена всем случившимся, чтобы интересоваться их судьбой раньше. Оказалось, что в этом не было необходимости.
     Для начала Иаков и Давид составили полный список приобретенной ими для меня необходимой в хозяйстве мебели, а я стояла, глазела на них, с трудом веря, что люди могут с таким терпением относиться к мелочам.
     Убедившись, что все комнаты в порядке, что спальня находится дальше по коридору справа, а где-то налево, за кухней, располагается маленький открытый садик, они поднялись наверх, проверили, все ли нормально там, и только тогда занялись разгрузкой моего багажа. Рабы вносили сундук за сундуком.
     Потом, к моему вящему изумлению, Давид извлек свиток с наспех написанным почерком моего отпа полным списком всего, что мне принадлежало, начиная от заколок и кончая чернилами и золотом, и приступил к проверке, еле слышно бормоча что-то себе под нос. Тем временем Иаков отправился по делам.
     "Личные предметы туалета,- подвел черту Давид под первой частью осмотра.- Одежда... один, два, три сундука - в большую спальню, быстро! Столовое серебро - на кухню. Книги сюда?"
     "Да, пожалуйста".
     Я чуть не потеряла дар речи, потрясенная его скрупулезностью и честностью.
     "Сколько книг!"
     "Отлично, не надо их пересчитывать!" - сказала я.
     "Видите ли, не получается, такие хрупкие...
     "Да, знаю. Продолжайте".
     "Вы хотите, чтобы полки из черного дерева и слоновой кости собрали здесь, в передней?"
     "Чудесно".
     Я сползла на пол, но меня немедленно подняли два услужливых раба из Азии и усадили в удивительно мягкое римское кресло со скрещенными ножками. Мне дали чашку пахнущей свежестью чистой воды. Я выпила ее, думая о крови. И закрыла глаза.
     "Чернила и письменные принадлежности - на письменный стол?" - спросил старик.
     "Как вам угодно",- вздохнула я.
     "Теперь все уходите",- приказал старик рабам-азиатам, быстро и щедро оделив их деньгами. Они поклонились до пола и попятились из комнаты, натыкаясь друг на друга.
     Я уже было собиралась произнести несколько подобающих случаю фраз с выражением благодарности, когда вбежали новые рабы, практически столкнувшись с теми, кто еще не успел выйти. Они вносили корзины всевозможных съестных припасов, которые только можно было найти на рынке, включая по меньшей мере десять видов хлеба, кувшины масла, дыни, зелень и большое количество копченых продуктов, которые могут храниться много дней,- рыбу, говядину и экзотических морских обитателей, до того высушенных, что они напоминали пергамент.
     "Немедленно, в кухню, за исключением блюда с оливками, сыром и хлебом,- сейчас же, для госпожи, на стол слева от нее. Принесите вино госпожи, присланное ее отцом".
     Просто невероятно! Вино моего отца.
     Затем старик приказал уходить и этим рабам, подкрепив приказ раздачей монет, и сразу же вернулся к своему списку.
     "Иаков, иди сюда, сосчитай мне это золото, я буду читать по списку! Серебро, монеты, еще монеты, камни исключительной ценности... Монеты, слитки золота..."
     Они все продолжали и продолжали. Представить не могу, где мой отец прятал столько золота!
     Что мне с ним делать? Они действительно все мне оставят? Они честные люди, но здесь же целое состояние.
     "Вы должны подождать, пока все уйдут,- сказал Давид,- и тогда собственноручно спрятать это золото в тайники в разных местах дома - сами найдете где. Мы этого для вас сделать не можем, поскольку в этом случае будем знать, где они хранятся. Ваши драгоценности. Некоторые я оставлю здесь, спрячьте их, они слишком дорогие, чтобы в первые же дни появляться перед местным населением".
     Они открыл шкатулку с камнями.
     "Видите этот рубин? Он великолепен. Смотрите, какой большой. Продав его честному человеку за полцены, вы сможете прокормиться до конца своих дней. В этом ящике все камни исключительные. Я в камнях разбираюсь. Их отбирали из самых лучших. Видите жемчуг? Идеальный".
     Он положил рубин и жемчуг обратно в шкатулку и захлопнул крышку.
     "Вижу",- слабым голосом отозвалась я.
     "Жемчуг, еще золото, серебро... - бормотал он.- Все здесь! Нам следовало быть более осторожными, но..."
     "Да что вы, вы же просто чудеса творите!" - воскликнула я.
     Я уставилась на хлеб и на кубок вина. Бутылка моего отца! Амфоры моего отца по всей комнате!
     "Пандора,- обратился ко мне Иаков самым серьезным тоном,- у меня в руках - документы на дом. И еще одна бумага - свидетельство, подтверждающее ваш официальный въезд через порт под новым, вымышленным именем, Юлия такая-то и так далее... Пандора, нам придется вас покинуть!"
     Старик покачал головой и закусил губу.
     "Нам нужно отплывать в Эфес, дитя мое,- сказал он.- Мне стыдно вас оставлять, но гавань вот-вот закроют!"
     "В гавани уже жгут корабли,- едва слышно произнес Иаков.- На Форуме снесли статую Тиберия".
     "Сделка заключена,- сказал мне старик.- Человек, продававший дом, никогда вас своими глазами не видел, имени вашего не знает, здесь никаких указании относительно вашей личности не осталось. Рабы, что принесли вас сюда, ему не принадлежали".
     "Вы для меня совершили чудеса",- повторила я.
     "Вы остаетесь совсем одна, прекрасная римская принцесса,- сказал Иаков.- У меня болит душа, что мы вот так вас бросаем".
     "У нас нет другого выхода",- сказал старик.
     "Три дня никуда не ходите,- сказал Иаков, подходя ко мне как можно ближе, словно он собирался нарушить все правила и поцеловать меня в щеку.- Здесь хватит легионов, чтобы подавить беспорядки, но они предпочтут, чтобы огонь погас сам собой, чтобы не убивать римлян. И забудьте о друзьях-греках. В их доме уже сущий ад".
     Они повернулись к выходу.
     "Вам хорошо заплатили? - спросила я.- Если нет, возьмите из моего золота, сколько хотите. Я настаиваю!"
     "Даже не думайте об этом,- ответил старик.- Но ради вашего душевного спокойствия знайте: ваш отец дважды поддержал меня, когда пираты захватывали мои корабли в Адриатическом море. Ваш отец вкладывал деньги наравне со мной, что принесло выгоду нам обоим. Тот грек был должен вашему отцу деньги. Больше об этом не беспокойтесь. Но нам пора!"
     "Да пребудут с вами боги, Пандора!" - сказал Иаков.
     Драгоценности. Где драгоценности? Я вскочила и открыла шкатулку. Там были сотни камней, великолепных, ослепительно чистых и прекрасно ограненных. Я видела, какие они дорогие, прозрачные и безупречно отполированные. Я взяла большой рубин в форме яйца, что показывал мне Давид, и еще один, точно такой же, и протянула им. Они подняли руки в знак отрицания.
     "О нет, непременно возьмите,- сказала я.- Окажите мне честь. Подтвердите, что я свободная римлянка и буду жить, как велел мне отец! Это придаст мне мужества! Возьмите их от меня".
     Давид строго покачал головой, но Иаков взял рубин.
     "Пандора, вот ключи. Идите за нами и заприте ворота на улицу, а потом - двери вестибюля. Не бойтесь. Здесь везде лампы. Масла много..."
     "Идите! - сказала я, когда они переступали через порог. Я заперла ворота и вцепилась в решетку, провожая их взглядом. - Если не сможете выбраться, если я вам понадоблюсь, возвращайтесь".
     "У нас здесь есть свои люди,- успокаивающе сказал Иаков.- От всего сердца благодарю вас за прекрасный рубин, Пандора. Вы выживете. Возвращайтесь и заприте двери на засов".
     Я доплелась до кресла, но не села в него, а рухнула рядом и принялась молиться:
     "Lares familiares... духи этого дома, я должна найти ваш алтарь. Прошу вас, примите меня, я никому не желаю зла. Я засыплю ваш алтарь цветами и разожгу огонь. Будьте со мной терпеливы. Дайте мне... отдохнуть".
     Я ничего не предпринимала, просто вяло сидела в шоке на полу, шли часы, день постепенно угасал. Странный и чужой мне дом погрузился во тьму.
     Начинался кровавый сон, но я ему не поддавалась. Только не тот чужой храм! Не тот алтарь, нет! Только не кровь! Я прогнала его и попыталась представить себе, что я дома.
     "Я - маленькая девочка,- говорила я себе.- Вот что мне снится: я слушаю рассказы старшего брата Антония о войне на севере, о том, как обезумевшие от ярости германские племена гнали назад, к морю..."
     Он так любил Германика. И остальные братья тоже. Люций, младший, по природе был слаб. У меня разрывалось сердце при мысли о том, как он молил о милосердии, когда его прирезали солдаты.
     Империя была нашим миром. Хаос, несчастья и борьба лежали за ее пределами. Я стала солдатом. Я умела воевать. Мне снилось, что я надеваю доспехи.
     И я услышала голос брата:
     "Какое облегчение - обнаружить, что ты мужчина. Я всегда так считал".
     Проснулась я только на следующее утро.
     И тогда я узнала, что такое горе и боль, совершенно по-новому.
     Обрати внимание на эти мои слова. Ибо я осознала, насколько абсурдны понятия Судьбы, Удачи и Природы, в большей мере, чем человек способен пережить. И возможно, мое описание, пусть краткое, может принести кому-то утешение. Бывает, случается самое худшее, но рано или поздно все проходит.
     Однако правда состоит в том, что человека нельзя подготовить, невозможно объяснить это словами. Это нужно пережить. И такого я не пожелаю ни одному человеку в мире.
     Я осталась одна. Я ходила из комнаты в комнату, колотила кулаками по стенам, плакала, стиснув зубы, я кружилась на одном месте. Никакой Матери Изиды нет.
     И богов нет. философы - дураки. Песнопения поэтов - ложь.
     Я рыдала и рвала на себе волосы; я рвала свое платье, это было так естественно, словно я следовала новому обычаю. Я переворачивала столы и стулья.
     Временами я чувствовала великую радость, свободу от всяких условностей и фальши, от всего, что держит в заложниках тело и душу.
     И тогда я погружалась в благоговейную природу этой свободы, как будто самого дома не существовало, как будто темноте неведомы стены.
     В такой агонии я провела три ночи и три дня. Я забыла о пище. Я забыла о воде. Я ни разу не зажигала лампу. Почти полная луна в достаточной степени освещала этот бессмысленный лабиринт, состоявший из маленьких комнат с расписанными стенами.
     Сон оставил меня навсегда. Сердце колотилось. Руки и ноги сводило, они слабели и снова напрягались.
     Периодически я ложилась на мягкую влажную землю во дворе, словно совершая ритуал за моего отца, потому что никто не положил его тело на мягкую влажную землю, как полагается делать сразу после смерти - перед похоронами.
     Я неожиданно поняла, почему это бесчестие - тот факт, что никто не положил его израненное тело на землю,- столь знаменательно. Я осознала важность этого упущения в такой степени, в какой мало кто и мало что знает. Оно имело первостепенное значение, так как не имело никакого значения вообще!
     "Живи, Лидия!"
     Я смотрела на низкие кроны деревьев в саду. Я испытывала странную благодарность за то, что в этом земном мраке я достаточно долго не закрывала глаз, чтобы увидеть подобные вещи.
     Я процитировала Лукреция: "...на тела основные природа все разлагает опять..."
     - Безумие!
     Как я уже сказала, я бродила, ползала, рыдала и плакала три дня и три ночи.

Глава 4

     В конце концов как-то утром, когда сквозь отверстие в крыше просочились солнечные лучи, я посмотрела на предметы, стоявшие в комнате, и поняла, что я их не узнаю, что понятия не имею, зачем они нужны. Я не знала, как они называются. Я слишком отдалилась от них, чтобы давать им определения. Я не знала даже, где нахожусь.
     Я села и осознала, что смотрю прямо на ларарий, святилище домашних богов.
     Это, конечно, столовая, а там - диваны, а здесь - великолепная двойная кровать!
     Ларарий представлял собой треугольное святилище, маленький храм с тремя фронтонами, внутри стояли фигуры старых домашних богов. Никто в этом городе богохульников не вынес их отсюда вместе с покойницей.
     Цветы завяли. Огонь погас сам по себе. Никто не затушил его, как полагается, вином.
     В разорванном платье я поползла на четвереньках в сад перистиля, чтобы набрать цветов для этих богов. Я нашла дрова и разожгла священный огонь.
     Я смотрела на богов. Часами не сводила с них глаз. Я думала, что больше никогда уже не пошевелюсь.
     Спустилась ночь.
     "Не спать! - прошептала я.- Стоять на вахте всю ночь! Египтяне, они поджидают тебя в темноте! Луна, смотри, она почти полная, до полнолуния осталось не более одной-двух ночей".
     Но худший период моей агонии уже прошел, я была совершенно измотана и буквально провалилась в сон.
     Сон как бы говорил:
     "Хватит волноваться".
     Начались видения.
     Я увидела мужчин в золотых мантиях.
     "Теперь тебя отведут в святилище".
     Но что там? Мне не хотелось смотреть.
     "Наша Мать, наша возлюбленная скорбящая Мать",- сказал жрец. На стенах были изображены профили египтян и слова, написанные рисунками. Здесь жгли мирру.
     "Иди,- сказали те, кто держал меня.- Теперь все нечистое ушло от тебя, и ты испьешь из священного Источника".
     Я слышала женский плач и стоны. Перед тем как войти в большие покои, я в них заглянула. На тронах сидели царь и царица, царь неподвижно смотрел в пустоту, как будто видел последний сон, а царица пыталась освободиться от золотых оков. На ней была корона Верхнего и Нижнего Египта. И плиссированные льняные одеяния. Не парик, а настоящие косы. Она плакала, и на белых щеках оставались красные пятна. Красные пятна на ожерелье и на груди. Она казалась замаранной и: опозоренной.
     "Моя Мать, моя богиня,- сказала я.- Но это же чудовищно".
     Я заставила себя проснуться. Села и положила руку на ларарий, потом посмотрела на проявившуюся в лучах восходящего солнца паутину на деревьях.
     Мне показалось, что я слышу, как вокруг шепчутся на древнеегипетском языке. Я этого не допущу! Не сойду с ума! Хватит! Единственный, кого я любила, мой отец, сказал: "Живи!"
     Пора действовать. Вставать и приниматься за дело. Внезапно я ощутила в себе силы и почувствовала, что готова действовать.
     Долгие ночи скорби и рыданий стали эквивалентом посвящения в храме. Только на этот раз средством опьянения послужила смерть, а превращение свершилось через понимание.
     Теперь все было кончено, бессмысленный мир стал более сносным, я не нуждалась в объяснениях. И никогда не буду нуждаться - как глупо было предаваться подобным мыслям. Сам факт, что я оказалась в затруднительном положении, давал мне право действовать. Я налила в кубок вина и вышла с ним к воротам.
     В городе, казалось, страсти уже улеглись. Проходившие мимо люди отводили глаза от неподвижно стоявшей в вестибюле своего дома полураздетой оборванки.
     Наконец-то! Какой-то трудяга, с трудом передвигающий ноги под грузом кирпичей.
     Я протянула ему кубок.
     "Я три дня болела. Что слышно о смерти Германика? Как дела в городе?"
     Он был искренне рад вину. Работа его состарила. Плечи исхудали. Руки тряслись.
     "Благодарю вас, госпожа,- сказал он, а потом залпом осушил кубок, как будто не в силах был остановиться.- Нашего Германика положили посреди площади на всеобщее обозрение. Как же он был красив! Некоторые сравнивают его с великим Александром. Народ все гадает, действительно ли его отравили. Кто говорит - да, кто - нет.
     Солдаты его любили. Благодарение богам, легата Пизона здесь нет, и вернуться он не смеет. Жена Германика, прекрасная Агриппина, поместила прах мужа в урну и носит ее на груди. Она плывет в Рим искать у Тиберия правосудия.- Он передал мне кубок.- Благодарю покорно".
     "В городе все по-прежнему?"
     "О да, кто сможет изменить этот великолепный рынок? - заявил он.- Дела идут как всегда. Верные солдаты Германика поддерживают мир и ждут справедливости. Они не позволят вернуться убийце Пизону, а Сентий собирает вокруг себя тех, кто служил под командованием Германика. Город доволен. В честь Германика горит огонь. Если война и начнется, то не здесь. Не беспокойтесь".
     "Спасибо вам, вы мне очень помогли".
     Я забрала кубок, заперла