льше сдерживаться. Я повернулся, чтобы взглянуть на нее: склонив голову, она закрыла руками лицо, а между ее длинных пальцев капля за каплей сочились кровавые слезы.
     - Не плачь, Урсула, ты сделала все, что могла,- попытался я найти слова утешения.- Спасти меня невозможно.
     Годрик обернулся и взглянул на меня, высоко вздернув складку брови. На этот раз я оказался так близко к нему, что сумел разглядеть несколько седых волосинок, еще остававшихся на мертвенно-белом лысом черепе и на том месте, где должны быть брови.
     Урсула вынула розовую салфетку из складок длинного, сшитого по французской моде платья с высокой талией,- бледно-розовый комочек, украшенный по углам зелеными листьями и красными гвоздиками, и, отерев им свои прелестные красные слезы, бросила на меня исполненный страсти взгляд.
     - Выход из моего затруднительного положения невозможен,- сказал я.- Ты сделала все мыслимое, чтобы спасти меня. Если бы можно было, я обнял бы тебя, чтобы защитить от этих страданий. Но этот дикий зверь удерживает меня в плену.
     Отовсюду из группы людей, одетых в темное, понеслись яростные вздохи и приглушенные возгласы, и, словно в тумане, по обе стороны от Властелина я увидел их худые, изможденные, костлявые, бледные лица. Я всматривался в некоторых дам, так похожих на французских жеманниц в этих старинных париках и воротниках, наглухо затянутых по самые подбородки в кроваво-красные цвета. Казалось, чисто французская вздорность характеров и вместе с ней некая утонченность были свойственны им в равной мере, и, разумеется, все они были дьяволами.
     Лысый Старейший только фыркнул от удовольствия.
     - Дьяволы, - сказал я сквозь зубы, - ну и компания!
     - Голубятня, мой господин, - отозвался Годрик. - А теперь, если позволишь, я хотел бы наедине поделиться с тобой некоторыми соображениями. Поговорим и с Урсулой. Она скорбит чрезмерно.
     - Да, это так! - вскричала она. - Флориан, пожалуйста, примите во внимание: я никогда не просила вас ни о чем подобном, и вы сами знаете об этом.
     - Да, Урсула,- сказал Властелин мягчайшим тоном, который мне довелось слышать из его уст.- Я знаю об этом, мой прелестнейший из цветов. Но этот мальчик - упрямец, и он потомок того семейства, в котором время от времени его родичи, пользуясь своим преимуществом над теми из нас, кто отваживался отправиться на охоту в их края, убивали наших несчастных собратьев. И такое случалось неоднократно.
     - Изумительно! - вскричал я, восторгаясь. - Какая доблесть, какое диво, какой великолепный подарок вы преподнесли мне!
     Властелин был удивлен и оскорблен этим возгласом.
     Но Урсула поспешила выйти вперед, отчего ее многочисленные юбки из темного бархата взметнулись вверх, и склонилась над полированным столом, чтобы быть поближе к нему. Мне видны были лишь ее волосы - длинные толстые косы, украшенные искусно вплетенными красными бархатными лентами, - и ее руки, отличавшиеся превосходными пропорциями, столь узкие в кисти и в то же время столь округлые, что приводили меня в невольный восторг.
     - В голубятню, пожалуйста, мой Властелин, - умоляла она, - и позволь мне провести с ним по крайней мере несколько ночей, пока я сердцем не примирюсь с таким решением. Позволь ему провести с нами Полнощную мессу, и пусть он восхитится службой.
     На это предложение ответа у меня не нашлось. Я только запомнил ее слова.
     Внезапно по одну сторону от меня появились двое мужчин, все из той же группы, - чисто выбритые, в придворных костюмах. Они, видимо, должны были помочь Годрику препроводить меня куда положено.
     Прежде чем я осознал, что со мной приключится дальше, на глазах у меня оказалась мягкая повязка из ткани. Я превратился в незрячего.
     - Нет, я хочу видеть! - закричал я.
     - В таком случае - в голубятню, согласен,- послышался спокойный голос Властелина, и я почувствовал, что меня выводят из зала, да так быстро, словно ноги людей, сопровождавших меня, вообще не касались пола.
     Снова зазвучала музыка, в жутком, тревожном ритме, но меня уже милостиво избавляли от нее. Когда они проносили меня по лестнице, я слышал лишь голос Урсулы. То и дело мои ноги сильно бились о ступени, а пальцы тех, кто меня держал, без особого умысла, по чистой небрежности причиняли мне боль.
     - Успокойся, Витторио, прошу тебя, не сопротивляйся, прояви свою доблесть в спокойствии.
     - Но зачем, любовь моя? - спросил я. - Отчего я вызываю такую боль в твоем сердце? Можешь поцеловать меня, не впиваясь своим ядовитым языком?
     - Да, да и еще раз да,- нашептывала она мне в ухо.
     Меня тащили по какому-то длинному переходу. Я слышал громкие голоса, обычная житейская речь сливалась с внешними звуками и с совершенно другой музыкой.
     - Что это? Куда мы идем? - спрашивал я. Позади нас хлопнула дверь, и тут же с глаз моих сорвали повязку.
     - Это и есть голубятня, Витторио, - сказала она, прижимая свою руку к моей и пытаясь шептать мне в ухо. - Здесь содержатся жертвы, пока в них есть нужда
     Мы стояли на верхней площадке каменной лестницы. Она винтом спускалась в огромный внутренний двор, в котором кипела столь напряженная и столь разнообразная деятельность, что я не смог сразу разобраться, что именно там происходит.
     Я понял только, что все мы находимся внутри стен замка и на большой высоте. А сам двор окружен со всех четырех сторон беломраморными стенами с узкими двойными стрельчатыми окнами во французском стиле. А небесный свет над нами трепетал от мерцания множества пылающих факелов на крышах и контрфорсах крепости.
     Все это для меня не имело ни малейшего значения, ясно было лишь то, что побег отсюда невозможен, ибо ближайшие окна находились слишком высоко, а мрамор на стенах - абсолютно гладкий, а значит, нечего и думать взобраться по ним наверх.
     Множество крошечных балконов тоже располагались слишком высоко. Я видел на этих балконах бледных дьяволов, одетых во все красное, взирающих на меня сверху вниз как на некую забаву. Несколько просторных крытых галерей также были переполнены ленивыми, злорадствовавшими, безжалостными зеваками.
     "Будьте вы все прокляты!" - подумал я.
     Что по-настоящему ошеломило и зачаровало меня, так это великое беспорядочное скопление человеческих существ и жилищ в этом громадном дворе.
     Здесь было еще более ослепительное освещение, чем там, где я только что выслушал приговор суда, если можно назвать так выпавшее на мою долю испытание. Моим глазам предстал прямоугольный двор, обсаженный по периметру несколькими десятками оливковых, апельсиновых и лимонных деревьев и другими цветущими растениями, ветви которых были сплошь унизаны разнообразными светильниками. То был маленький изолированный мирок существ, производивших впечатление не то пьяных, не то умалишенных. Их тела, иногда полуголые, иногда полностью одетые, а иногда даже богато разряженные, мельтешили, толкались или, распростертые, лежали в самых неожиданных местах. Все они были неряшливы, растрепаны, и, как мне показалось, напрочь утратили чувство собственного достоинства
     Я увидел жалкие лачуги, похожие на старинные крестьянские избы, крытые соломой, нищенские деревянные закутки, маленькие скопления каменных жилищ и зарешеченные садики, а вокруг - бесчисленное множество обходных тропинок.
     Здесь был запутанный лабиринт одичавших садов, освещенных безжалостно ярким светом в ночной тьме.
     Густо разросшиеся фруктовые деревья внезапно уступали место травянистым полянам, где люди словно зачарованные смотрели на звезды и спали с открытыми глазами.
     Мириады цветущих лиан покрывали хлипкие загородки, сооруженные, казалось, лишь с целью создания жалкого подобия уединенности, и повсюду я видел громадные клетки с жирными птицами - да, именно с птицами - и кипящие на кострах громадные котлы, из которых поднимался аромат какого-то варева, щедро сдобренного специями.
     Котлы! Да, котлы, до краев наполненные бульоном.
     Я заметил четверых дьяволов, бродивших вокруг, а быть может, их было еще и больше - сухощавых и обесцвеченных, подобно их господам, также одетых во все красное, только на них одежда выглядела бесформенной, если не просто тряпьем - крестьянскими обносками.
     Двое из них присматривали за котлом с кипящим бульоном, или супом, или тем, что еще там варилось, третий орудовал большой старой метлой, а четвертый носил на бедре крошечного хнычущего человеческого ребенка, голова которого беспомощно болталась на тонкой шейке.
     Впечатление было еще более фантастическим и тревожным, чем от того ужасающего Двора внизу, с его высокомерными, похожими на мертвецов придворными - пародиями на настоящих аристократов.
     - Здесь что-то разъедает глаза, - пожаловался я, - наверное, дым, поднимающийся от котлов. - То был едкий, изысканный запах - смесь различных ароматов. Я мог различить несколько великолепных вкусовых приправ, запахи говядины и баранины, но наличествовали здесь и другие, более экзотические приправы, смешивавшиеся с остальными.
     Повсюду я замечал странные человеческие существа все в том же состоянии безнадежного оцепенения. Дети, старухи, явные калеки, никогда не появлявшиеся на виду в том нижнем городе, горбатые и прочие уроды с искривленными позвоночниками, так и не достигшие нормального роста взрослого человека, а рядом с ними - неуклюжие великаны, бородатые и смуглые, мои сверстники и люди значительно старше - все они суетливо крутились или лежали как в обмороке, безумные, глазевшие на нас, часто моргая, словно в ослеплении, и замиравшие на месте, как будто наше присутствие могло означать для них нечто такое, чего они никак не могли взять в толк.
     Голова моя кружилась от слабости, и Урсула поддерживала меня под руку. Как только эти странные густые испарения касались моих ноздрей, я чувствовал поистине волчий голод. Такой острый, какого никогда прежде не испытывал. Нет, это была, скорее, страстная жажда, неутолимое желание испить этого супа, будто на свете не существовало никакой иной пищи, кроме жидкой.
     Внезапно два изможденных, замкнутых, молчаливых человека, неотступно сопровождавшие нас все это время,- это они, завязав мне глаза, притащили меня сюда - отвернулись и стали удаляться от нас, стуча каблуками по каменной мостовой.
     Из огромной пестрой, разрозненной толпы раздались нетерпеливые выкрики. Все головы повернулись. Неповоротливые тела попытались подняться, выйти из состояния туманного оцепенения.
     Два господина с длинными, волочащимися по земле рукавами и напряженно застывшими спинами дружно промаршировали, словно близкие по крови, к ближайшему котлу.
     Я наблюдал, как опьяневшие смертные собираются с силами и, спотыкаясь, подтягиваются в направлении господ. А те, одетые во все красное, казалось, упивались всеобщей заинтересованностью.
     - Что они делают? Что они собираются делать? - Меня тошнило. Я едва не падал. Но какой замечательный аромат исходил от этого супа, и как мне хотелось его попробовать! - Урсула...- начал было я, но замолчал, не зная, какими словами следует закончить обращенную к ней мольбу.
     - Я с тобой, мой возлюбленный, а это - голубятня. Взгляни. Ты видишь?
     Словно сквозь туман я наблюдал, как господа прошли под колючими остролистыми ветками цветущих апельсиновых деревьев, на которых все еще висели свежие и сочные плоды, но их, напыщенных и сонливых, они совсем не прельщали.
     Господа заняли места по обе стороны от первого котла, и каждый из них, протянув правую руку, полоснул себя по кисти ножом, который держал в левой руке, а затем позволил крови щедрой струей окропить бульон.
     Робкие возгласы одобрения послышались из толпы несчастных созданий, смиренно окружавших господ.
     - Ох, будь я проклят, ведь это, конечно же, кровь,- прошептал я. Я бы упал, если бы Урсула крепко не держала меня.- Бульон сдобрен кровью!
     Один из господ отвернулся, словно дым и испарения вызывали в нем отвращение, но все еще позволял своей крови капать в жуткую смесь. Затем, быстро обернувшись, с почти нескрываемым раздражением схватил за руку одного худого на вид, изможденного бледного дьявола в деревенской одежде.
     Он поймал бедного малого и потащил его к котлу. Тщедушный, жалкий дьявол умолял и жалобно скулил, чтобы его освободили, но обе кисти его рук были уже рассечены, и, в то время как он отворачивал костлявое лицо в сторону, его кровь неистовыми струями била в суп.
     - Ах, так ты превзошла самого Данте со своей версией кругов ада, не так ли? - спросил я. Но мне было мучительно выдерживать с ней такой тон.
     Урсула изо всех сил старалась поддержать меня.
     - Они - крестьяне, конечно, но мечтают быть господами, и, если будут повиноваться, желание их, возможно, исполнится.
     Теперь я припомнил, что солдаты-дьяволы, притащившие меня в замок, оказались грубыми охотниками. Как прекрасно было все продумано, но ведь она, моя хрупкая возлюбленная с нежными, но цепкими руками и блестящим от слез лицом была подлинной дамой, не правда ли?
     - Витторио, я так страстно желала, чтобы ты не погиб.
     - Неужто, дражайшая? - ответил я, обхватывая ее руками, ибо не в силах был стоять самостоятельно.
     Зрение быстро слабело.
     Но, опустив голову ей на плечо, устремив взор на стоящую внизу толпу, я видел, как человеческие создания окружили котлы и черпали чашками бульон, стараясь захватить побольше крови, а затем дыханием остужали горячую жидкость, перед тем как пить.
     Довольный жуткий смех эхом отражался от крепостных стен. Мне показалось, это смеялись зеваки, устроившиеся на балконах.
     Затем неожиданно перед глазами промелькнуло что-то красное, будто рухнул оземь какой-то великан, разворачивавший боевое знамя.
     Но, как оказалось, откуда-то с отдаленной- высоты прилетела дама, чтобы приземлиться среди боготворившей ее толпы обитателей голубятни.
     Они кланялись и приветствовали ее, расступались перед ней и издавали уважительные всхлипы, преклоняли колени, пока она приближалась к котлу. С громким воинственным криком дама рассекла себе кисть руки и пролила в котел кровь.
     - Да, вот так, мои обожаемые, мои маленькие птенчики,- заявила она, глядя на нас.- Спускайся, Урсула, пожалей наш маленький голодный мир; прояви свою щедрость в эту ночь. Твое право одарить нас сегодня; хотя в эту ночь ты не должна отдавать свою кровь, пожертвуй ее в честь нашего нового приобретения.
     Казалось, Урсулу смутили такие речи, и она нежно прикоснулась ко мне своими длинными пальцами. Я неотрывно смотрел ей прямо в глаза.
     - Я просто опьянел от восхитительных ароматов.
     - Вся моя кровь отныне предназначена лишь тебе одному,- шепнула она.
     - Тогда дай ее мне сейчас же, я так сильно жажду ее, я ослаб настолько, что умираю,- отвечал я.- О Господи, ты сама втянула меня во все это. Нет, нет, во всем виноват только я сам!
     - Тихо, тихо, успокойся, мой возлюбленный, моя радость.
     Ее рука обвила мою талию, и возле самого моего уха ее нежные губы жадно впились в мою плоть, словно она хотела собрать в складку кожу на шее, разогреть ее языком, а затем вонзиться в нее зубами.
     Я ощущал себя совершенно опустошенным, и мысленно представлял, как мы вместе бежим по медовому лугу, существующему лишь для нас двоих, и я обнимаю, прижимаю к себе ее хрупкое тело.
     - О мой нежный, наивный возлюбленный,- приговаривала она, насыщаясь моей кровью,- о, как невинна, как непорочна твоя любовь...
     Затем неожиданно ледяным, обжигающим языком вонзилась в рану на моей шее, и я почувствовал себя так, будто длинные усики какого-то изощренно нежного растения, проникают в самые недоступные уголки тела.
     Луговина по-прежнему расстилалась перед нами, необъятная и прохладная, вся сплошь покрытая цветущими лилиями. Была ли она со мной? Рядом со мной? В одно ослепительное мгновение мне показалось, что я стою там один и слышу ее крик, доносящийся откуда-то сзади.
     Пока я находился в таком исступленном состоянии, мне хотелось, оказавшись в этом трепещущем вихре впечатлений от сияющих голубизной небес и нежных сломленных цветочных стебельков, повернуться и подойти к ней. Но краем глаза я заметил нечто великолепней; и сверкающее, заставившее дрогнуть душу.
     - Понимаешь? Да? Теперь ты сам видишь!
     Голова моя откинулась назад. Мечта исчезла. Высокие белые мраморные стены замка-тюрьмы снова окружили меня со всех сторон. Она обнимала меня и смотрела мне в глаза сверху, смущенная, растерянная, с окровавленными губами.
     Я чувствовал себя беспомощным как дитя. Она подняла меня отнесла вниз по ступеням, в то время как сам я не смог бы пошевелить и пальцем.
     Казалось, весь мир надо мной состоит из крошечных фигурок, усевшихся на балконах и зубчатых стенах крепости, смеявшихся, указывавших на • меня по-детски маленькими ручками, такими темными на фоне ярко полыхающих вокруг них факелов.
     Красная кровь... Ощути ее запах...
     - Но что это было? Ты видела? Там, на луговине? - спросил я ее.
     - Нет! - рыдала она и выглядела очень испуганной.
     Я лег на охапку сена - самодельную постель,- и бедные, истощенные, но нахальные сельские мальчишки тупо уставились на меня налитыми кровью глазами, а она., она рыдала, закрыв лицо руками.
     - Я не могу оставить его здесь,- проговорила она.
     Она уже была далеко, далеко от меня. Я слышал, как вокруг плачут люди. Неужели они восстали - эти опоенные зельем, обреченные на погибель человеческие создания? Я слышал их рыдания.
     - Ты обязана так поступить, но сначала ступай
     к котлу и отдай свою кровь... Кто произнес эти слова? Я не знал.
     - ...Время для Мессы...
     - Ты не должна забирать его сегодня ночью.
     - Почему они плачут? - спросил я.- Послушай, Урсула, почему все они вдруг заплакали?
     Один из мальчишек, совсем худенький, истощенный, уставился мне прямо в глаза. Одной рукой он придерживал мою шею, а другой поднес мне ко рту чашку с теплым супом. Мне не хотелось, чтобы это пойло выплескивалось на подбородок, и я пил, пил и пил, едва не захлебываясь...
     - Не сегодня...- послышался голос Урсулы, и я ощутил ее поцелуи на лбу, на шее... Кто-то оторвал ее от меня. Я чувствовал только, как резко отдернулась ее рука.
     - Ну полно, Урсула, оставь его.
     - Усни, мой дорогой! - крикнула она, слегка скользнув по мне юбками. - Витторио, спи!..
     Чашка отлетела прочь. Тупо, в состоянии полнейшего опьянения, я смотрел, как ее содержимое медленно выливается и темным пятном растекается по сену. Она опустились передо мной на колени, с открытым ртом, нежным, ароматным и рдеющим.
     Прохладными руками она обхватила мою голову. Кровь, хлынувшая из ее рта, потекла мне в горло.
     - Любовь моя...- Мне хотелось снова увидеть ту луговину. Но фантазия не возвращалась.- Дай мне взглянуть на тот луг! Позволь побывать там еще раз!
     Но уже не было и следа от той луговины, и снова передо мной возникло ее искаженное мукой лицо, а затем свет стал меркнуть, я попал в объятия тьмы, в голове зашумело... Я не мог больше сопротивляться. Я не мог ничего вспомнить... Но ведь кто-то произнес именно эти слова...
     А затем - рыдания... Такие горькие... страдальческие... обреченные...
     Когда я вновь открыл глаза, уже наступило утро. Слепящее солнце обжигало, а головная боль терзала невыносимо.
     На мне верхом сидел какой-то человек, он пытался сорвать с меня всю одежду. Пьяный идиот. Я перевернулся, ошеломленный и слабый, охваченный приступом жуткой дурноты, и сбросил его, а потом, размахнувшись, ударил, оглушил до полного беспамятства.
     Я попытался встать, но не смог. Тошнота была нестерпимой. Все вокруг меня еще спали. Солнце слепило глаза, обжигало кожу. Я прижался к сену. Жара опаляла голову, а когда я пальцами провел по волосам, они показались мне раскаленными. Головная боль пульсировала в висках.
     - Иди в тень, - произнес чей-то голос. Какая-то старая карга, вынырнувшая из-под соломенной крыши. - Ступай сюда, здесь прохладно.
     - Провалитесь все вы, - отозвался я. И вновь провалился в сон. Меня уносило куда-то...
     Незадолго д