ый священник! - воскликнул я. - Да ты, видно, сам вступил в сговор с дьяволом!
     - Убирайся! - прорычал старик.
     Я встал и взглянул на него сверху вниз: налившиеся злобой глаза, надутые, напряженные губы... Он стоял неподвижно, словно столб, уставившись на меня.
     - И не вздумайте нарушить тайну исповеди, святой отец. Иначе я убью вас вот этими руками.
     С холодной усмешкой на губах я направился к дому приходского священника, чтобы выйти оттуда прямо на улицу.
     Теперь он бежал за мной следом, клокоча, как кипящий чайник:
     - Безумец! Ты ничего не понял! Воображаешь невесть что, всякие небылицы. А я всего лишь пытаюсь спасти тебя от преследований, злобы и надругательства.
     У дверей в дом я повернулся и в полном молчании окинул его пристальным взглядом.
     - Вы раскрыли свою истинную сущность. В вас нет ни капли жалости. Помните мои слова: нарушите тайну исповеди - и я убью вас.
     Теперь и он выглядел испуганным - не меньше, чем перед тем молодой священник.
     Я долго стоял, обратив взор на алтарь, не обращая ни малейшего внимания на старого падре, как будто вообще позабыв о нем. Могло создаться впечатление, что я погружен в размышления, что разум мой пребывает в неустанных поисках путей и способов мести, в то время как на самом деле мне не оставалось ничего другого, кроме как смириться с неизбежным и постараться выжить. Наконец, осенив себя крестным знамением, я вышел из церкви.
     В полном отчаянии.
     Некоторое время я бесцельно бродил по улицам. И снова мне казалось, что я просто нахожусь в прекрасном городе, где жители успешно трудятся и счастливо живут, где замощенные улицы тщательно выметены и под каждым окном висят цветочные ящики, а нарядно одетые люди спешат по своим делам.
     Это было самое чистое место из всех, что мне довелось видеть в жизни, и самое спокойное. Торговцы жаждали продать мне свои товары, но при этом не были чрезмерно навязчивыми. И все же город почему-то нагонял на меня необъяснимую тоску. За все время своего пребывания здесь я не встретил ни одного сверстника, да и детишек, похоже, было совсем мало.
     Что же мне делать? Куда податься? Чего я ищу?
     Я не знал, как ответить на мучившие меня вопросы, но в одном был уверен наверняка: следует постоянно быть настороже. Ибо я не мог избавиться от ощущения, что демоны нашли себе пристанище в этом городе, что на самом деле не Урсула разыскала меня здесь, а я попал в ее владения..
     Одно только воспоминание о ней переполняло меня неудержимым желанием. Перед моим внутренним взором возникали ее белоснежные груди, прозрачным светом на фоне цветочной луговины отливала нежная кожа, на языке ощущался вкус соблазнительного тела... Нет! Нет! И еще раз нет!
     "Подумай хорошенько, - говорил я себе. - Составь хоть какой-то план действий". Что же касается этого города... Что бы там ни было известно старому священнику, местные жители слишком нравственны и душевно здоровы, чтобы дать приют дьяволам...

Цена покоя и расплата за месть

     В полдень, когда дневная жара достигла своего пика, я вошел в увитую зеленью беседку при гостинице, чтобы плотно поесть, и уселся в одиночестве под глицинией, раскинувшей великолепные цветы по узорчатой решетке. Эта гостиница находилась в той же части города, что и доминиканская церковь, и оттуда тоже открывался прелестный вид на город и далекие горные вершины.
     Я прикрыл глаза, оперся локтями о стол и, сложив пред собою ладони, стал молиться: "Боже, подскажи, что мне делать. Яви мне, как должен я поступить...."
     Молитва помогла мне успокоиться, и я задумался о том, что меня ждет.
     Был ли у меня хоть какой-то выбор?
     Явиться с таким рассказом во Флоренцию? Кто мне поверит? Пойти к самому Козимо и обо всем поведать ему? Сколь бы восторженно и доверительно я ни относился к Медичи, следовало помнить о наличии одного немаловажного обстоятельства. Кроме меня, из всей семьи не выжил никто. Я единственный мог заявить права на наше состояние в банке Медичи. Я не думал, что Козимо стал бы отрицать подлинность моей подписи или личности. Он должен передать мне все, что принадлежит мне по праву, независимо от того, имею я других родственников или нет. Но как быть с этой историей о дьяволах? Дело могло закончиться моим заточением где-нибудь во Флоренции!
     И это упоминание о позорном столбе, о сожжении на костре за колдовство... Мне представлялось, что и такая судьба вполне возможна. Едва ли это произойдет на самом деле. Но исключать вероятность такого развития событий в городе, подобном этому, нельзя. Случается, что внезапно и стихийно собирается целая толпа, подстрекаемая каким-нибудь местным священником, нарушившим тайну исповеди, люди с криками сбегаются отовсюду и жаждут собственными глазами видеть, что происходит. Примеров тому я знаю множество.
     Как раз в этот момент передо мной поставили заказанные кушанья - превосходно приготовленную баранину с подливой и свежие фрукты. Едва я обмакнул хлеб и начал есть, к столу приблизились двое. Они испросили разрешения присоединиться ко мне за трапезой и купить мне кубок вина.
     Один из них был францисканец - весьма добродушный с виду священник, одетый гораздо беднее, чем доминиканский падре, - впрочем, на мой взгляд, ничего удивительного в этом не было. Другой - крошечный пожилой человечек с маленькими блестящими глазками и длинными густыми седыми бровями, торчащими словно смазанные клеем, - походил на ряженого, жизнерадостного эльфа, веселящего довольных представлением ребятишек.
     - Мы видели, как ты входил к доминиканцам, - тихо проговорил францисканец и улыбнулся мне. - Ты не выглядел слишком счастливым, когда вышел оттуда. - Он подмигнул. - Почему бы тебе не попытать удачи у нас? - Тут он рассмеялся. То была всего лишь добродушная шутка, и я понимал это, так как был наслышан о соперничестве этих двух орденов. - Ты приятный с виду юноша. Ты прибыл к нам из Флоренции? - допытывался монах.
     - Да, отец, я путешествую, - отвечал я, - хотя и не знаю, куда именно направляюсь. Остановился здесь и, думаю, пробуду в этом городе некоторое время. - Я разговаривал с набитым ртом, но был слишком голоден, чтобы прервать трапезу. - Садитесь, пожалуйста. - Я сделал приглашающий жест и уже хотел было привстать, но они опередили меня и заняли места за столом.
     Я купил еще один графин красного вина на всех.
     - Разумеется, лучшего места на всем свете не найти, - с довольным видом заметил пожилой человечек, видимо, ловкий пройдоха, - вот почему я так счастлив, что Господь вернул сюда моего сына, чтобы служить в нашей церкви и провести всю жизнь в родном городе, рядом со своей семьей.
     - Вот оно что... Так, значит, вы отец и сын?
     - Истинно так, и я никогда не думал, что проживу столь долго и увижу, какого процветания добился город. Свершилось удивительное чудо.
     - Да, действительно, на город снизошло благословение Господне, - подтвердил священник, простодушный и искренний. - Это достойно подлинного удивления.
     - Неужели? Так просветите же меня, каким образом это произошло? - попросил я, придвигая к ним блюдо с фруктами.
     Они отказались, заверив меня, что сыты.
     - Ну, что ж... Видишь ли, в мои времена, - начал рассказывать отец, - врагов у нас было предостаточно - или, по крайней мере, мне так казалось. А теперь? Жизнь в нашем городе - это полное блаженство. Здесь не случается ничего плохого.
     - Это правда, - подтвердил священник. - Я помню прокаженных, живших прежде за городскими стенами. А теперь их здесь вообще не осталось. А еще в нашем городе - как, впрочем, и в любом другом - всегда можно было встретить нескольких порочных молодых людей, вечно доставлявших людям неприятности. Но сегодня вам не удастся отыскать ни одного человека подобного сорта ни в самой Санта-Маддалане, ни в ее окрестностях. Такое впечатление, что люди вернулись к Богу, отдались ему всем сердцем.
     - Да, - поддержал сына старик, тряхнув головой, - но Господь явил милость к нам и во многих других отношениях.
     Я снова почувствовал холодную дрожь в спине, как если бы вновь оказался рядом с Урсулой, но на этот раз ощущение было вызвано отнюдь не наслаждением.
     - В каком отношении в особенности? - полюбопытствовал я.
     - Да оглянись вокруг! - воскликнул старик. - Встречались ли тебе здесь калеки? Видел ли ты слабоумных? Когда я был еще ребенком, нет, точнее, когда ты, сынок, был совсем маленьким, - он повернулся к священнику, - здесь было полным-полно разного рода заблудших душ, калек или умственно отсталых от рождения, и остальным приходилось присматривать за ними. А возле городских ворот вечно торчали нищие. Но вот уже много лет нет ни калек, ни попрошаек.
     - Потрясающе, - отозвался я.
     - Да уж, воистину это так, - задумчиво произнес священник. - Здесь каждый пребывает в добром здравии. Именно поэтому так давно из города исчезли все монахини. Ты видел, что старая больница закрыта? И монастырь на выезде из города уж и не помню с каких времен заброшен. Кажется, в нем содержат овец. Крестьяне используют старые монастырские кельи для своих хозяйственных целей.
     - И никто вообще не болеет? - поинтересовался я.
     - Да, нет, случается, конечно, - ответил священник, медленно потягивая вино, как если бы был человеком весьма умеренным в этом отношении, - но они не страдают. Совсем не так, как в старые времена. Если человеку суждено покинуть этот мир, он уходит очень быстро.
     - Это правда, благодарение Господу, - сказал старший.
     - А женщины... - продолжал священник. - Те, кому посчастливилось родиться в нашем городе. Они не обязаны иметь много детей. Что говорить, бывает, кого-то Господь призывает к себе в первые же недели жизни - для любой матери это трагическое испытание, - но в большинстве своем наши семьи, по счастью, довольно малочисленны. - Он бросил взгляд на отца и продолжил: - Насколько мне известно, моя бедная матушка родила двадцать детей. Так вот, теперь такого не бывает вообще - ведь верно?
     Старик гордо выпятил грудь и рассмеялся, довольный собой.
     - Да, точно, двадцать детей я вырастил сам; правда, многих из них уже нет на свете, и я не знаю, что сталось с... впрочем, это не имеет значения. Нет, теперь семьи стали меньше.
     Священник выглядел несколько расстроенным.
     - Мои братья... Быть может, Господь явит мне свою милость и откроет, что с ними сталось...
     - Ах, забудь о них, - отозвался старик.
     - Они, наверное, были этакими горячими головами? - спросил я, затаив дыхание, пристально вглядываясь в лица обоих и изо всех сил стараясь казаться непринужденным.
     - Сорванцы... - невнятно пробормотал священник, тряхнув головой. - Но в этом и состоит наше благословение - безнравственные люди оставляют нас.
     - Неужели такое случается? - удивился я.
     Старый коротышка почесал свою розовую плешь, вокруг которой во всех направлениях торчали - подобно его бровям - тонкие и длинные седые волосы.
     - Знаешь, я сейчас пытался припомнить, - медленно произнес он, - что случилось с этими несчастными искалеченными братьями - с теми, которые родились с изуродованными ножками...
     - Ты говоришь о Томазо и Феликсе? - откликнулся священник.
     - Да.
     - Их забрали в Болонью, на излечение. То же случилось с сыном Беттины, с тем несчастным малюткой, который родился без обеих ручек, - помнишь его?
     - Да-да, конечно. У нас есть несколько лекарей.
     - Правда? Хотел бы я знать, чем они здесь занимаются, - пробормотал я и, уже громче, поинтересовался: - А каковы полномочия городского совета и обязанности гонфалоньера ?
     - У нас есть борселлино, - ответил священник, - и мы выбираем время от времени шесть или восемь новых имен, но здесь редко случаются какие-нибудь перемены. У нас не бывает раздоров. Торговцы сами заботятся о сборе налогов. Все проходит гладко.
     Коротышка залился счастливым смехом.
     - Да у нас вообще нет налогов! - заявил он.
     Священник смутился и взглянул на старика с упреком, как будто тот сболтнул лишнего.
     - Да нет же, отец, просто... просто дело в том, что налоги наши... весьма невелики...
     Казалось, он и сам чем-то озадачен.
     - В таком случае вы и в самом деле блаженствуете, - доброжелательно заключил я, пытаясь сделать вид, что с легкостью поверил в реальность столь неправдоподобного положения дел.
     - А тот ужасный Овизо, ты помнишь его? - Священник повернулся к отцу, а затем и ко мне. - Так вот, этот человек уже умер. Он едва не убил своего сына, лишился рассудка и непрестанно ревел словно раненый бык. Так вот, у них вдруг объявился странствующий лекарь и сказал, что беднягу смогут вылечить в Падуе. Или речь шла об Ассизах?
     - Я рад, что он больше сюда не вернулся, - сказал старик. - Постоянно приводил жителей в бешенство.
     Я наблюдал за обоими. Говорили ли они серьезно? Или городили всю эту чушь специально для меня? Я не мог усмотреть ни в одном из них ни малейшего лукавства, но, похоже, священником овладела меланхолия.
     - Неисповедимы пути Господни, - задумчиво проговорил он, - я уверен, что это не пустая пословица.
     - Не искушай Всевышнего! - остерег отец, поглощая остатки вина из своего кубка.
     Я поспешно налил еще им обоим.
     - А наш маленький глухонемой земляк, - послышался посторонний голос.
     Я посмотрел вверх. То был хозяин гостиницы - он стоял подбоченившись, с подносом в руке, передник, плотно облегал выпирающее брюшко.
     - Монахини забрали его с собой, мне помнится, не так ли?
     - Точнее, они за ним вернулись, насколько я знаю, - отозвался священник. Я отчетливо видел, что он словно бы насторожился и даже встревожился.
     Хозяин гостиницы убрал со стола мою пустую тарелку.
     - Самым ужасным несчастьем оказалась та моровая чума, - шепнул он мне на ухо. - Ох, все это давно прошло, поверьте, иначе бы я не промолвил ни слова. Ничто иное не могло бы опустошить город с такой молниеносной скоростью.
     - Нет, конечно, все те семейства погибли именно от этой болезни, - сказал старик, - спасибо нашим докторам и странствующим монахам. Всех увезли в больницу во Флоренцию.
     - Жертв чумы? Забрали во Флоренцию? - спросил я в полном недоумении. - Любопытно, кто же раскрыл городские ворота и с чьего позволения их впустили.
     Францисканец пристально взглянул на меня, как если бы что-то внезапно и глубоко его взволновало.
     Хозяин гостиницы сжал плечо священника.
     - Это были счастливые времена, - произнес он. - Я тоскую по тем процессиям в монастырь - его тоже теперь не стало, разумеется, - но никогда мы не жили лучше, чем теперь.
     Я позволил себе неторопливо, весьма многозначительно перевести взгляд с хозяина гостиницы на священника и обнаружил, что он внимательно смотрит на меня, а уголки его губ нервно подрагивают. В глаза мне бросились глубокие морщины, изрезавшие опечаленное лицо, и плохо выбритый безвольный подбородок.
     В наш разговор вмешался какой-то древний старик и сообщил, что не столь давно в близлежащей деревне слегла, захворав чумой, целая семья и что их забрали в Лукку.
     - Это было чрезвычайно щедро и благородно со стороны... Кто это был, сынок? Я запамятовал...
     - Ах, какое это имеет значение? - раздраженно откликнулся хозяин гостиницы. - Синьор, - обратился он ко мне, - быть может, еще вина?
     - Для моих гостей, - указал я жестом. - Мне пора идти. Не терпится посмотреть, какие книги здесь есть в продаже.
     - Вы можете прекрасно устроиться в этой гостинице, - проговорил священник с внезапной убежденностью, но мягким тоном. Он продолжал внимательно смотреть на меня, сдвинув брови. - Это в самом деле прекрасное место, и мы могли бы воспользоваться услугами какого-нибудь студента. Но...
     - Однако я и сам еще весьма молод, - ответил я, перекидывая ногу через скамью и собираясь встать из-за стола. - Здесь нет никого из моих сверстников?
     - Видишь ли, дело в том, что все они уехали из города, - пустился в объяснения коротышка. - А те немногие, что остались, заняты - помогают родителям вести дела. Никто не болтается здесь просто так. Нет, молодой человек, бездельников и мошенников у нас не водится!
     Священник смотрел на меня изучающим взглядом и словно бы не слышал замечаний отца.
     - Да, вы образованный молодой человек, - наконец произнес он, по-прежнему чем-то явно встревоженный. - Несомненно так! Подтверждением тому и ваша манера говорить, и те мысли и соображения, которые вы высказываете. - Он на мгновение замолчал, а потом вдруг спросил: - Полагаю, в самом скором времени вы продолжите свой путь - не так ли?
     - Вы считаете, мне следует уехать? - спросил я. - Или все же остаться?
     Тон моего голоса оставался ровным и вежливым.
     - Не знаю, - с легкой усмешкой ответил он, но тут же вновь помрачнел, и на его лице появилось едва ли не скорбное выражение. - Помоги вам Бог, - прошептал он.
     Я придвинулся к нему и наклонился ближе. Заметив это, хозяин гостиницы понял, что я намерен побеседовать конфиденциально, отвернулся и занялся своими делами. Коротышка самозабвенно доверился своему кубку.
     - В чем дело, святой отец? - спросил я шепотом. - Ведь город процветает, разве не так?
     - Ступай своей дорогой, сын мой, - в голосе священника прозвучали нотки зависти. - Хотелось бы и мне поступить так же, будь на то моя воля. Но я обязан соблюдать однажды данный обет послушания. Кроме того, здесь мой дом и здесь мой отец, а все остальные исчезли бесследно... Или так только кажется... - Тон его внезапно стал жестким и он мрачно добавил: - Будь я на твоем месте, никогда бы здесь не останавливался.
     Я кивнул.
     - Ты выглядишь необычно, сын мой, - продолжал он все тем же шепотом. Наши головы сблизились. - Слишком сильно выделяешься. Ты хорош собой и с ног до головы разряжен в шелка и бархат. Да и твой возраст... Ты уже далеко не ребенок.
     - Да, понимаю, в этом городе мало молодых людей, во всяком случае из тех, кто склонен задавать неудобные вопросы. Лишь пожилые и смиренные, те, кто принимает действительность такой, какова она есть и не вдается в детали, стремясь докопаться до сути.
     Мой чрезмерно риторический выпад не вызвал с его стороны никаких возражений, и я пожалел, что вообще сказал это. Быть может, причиной этой небольшой оплошности послужил кипевший в моей груди гнев, и в горьких словах отразились мои страдания? Так или иначе, ничего хорошего в этом нет.
     Я рассердился на себя.
     Священник прикусил губу. Хотел бы я знать, за кого он тревожился - за меня, за себя или за нас обоих?
     - Зачем ты пришел сюда? - задал он мне прямой вопрос, и тон его был почти покровительственным. - Как ты вообще здесь очутился? Говорят, ты пришел в ночи. Не вздумай и уходить отсюда ночью. - Его голос перешел в тихий, едва различимый шепот.
     - Вам не следует беспокоиться обо мне, святой отец, - ответил я. - Молитесь за меня. Этого вполне достаточно.
     Он явно страшился чего-то, и это было столь же заметно, как ранее страх молодого доминиканца. Но этот священник, несмотря на зрелый возраст, морщинистое лицо и влажно блестевшие от вина губы, вызывал во мне больше симпатии и казался более искренним. Создавалось впечатление, что он совершенно опустошен некими событиями, остававшимися за гранью его понимания.
     Я направился к выходу, но почти уже возле самых дверей он нагнал меня и схватил за руку.
     - Мой мальчик, - прошептал он, когда я склонился к его губам, - есть еще нечто... нечто такое...
     - Я знаю, отец, - ответил я и похлопал его по руке.
     - Нет, ты не понимаешь. Послушай. Когда выйдешь из города, придерживайся главной дороги и двигайся в южном направлении, даже если ты уже выбрал для себя иной путь. Ни в коем случае не поворачивай на узкую дорогу, ведущую к северу.
     - А почему нельзя ехать на север? - потребовал я ответа.
     В полной растерянности, совершенно потрясенный, он отодвинулся от меня, не проронив ни слова.
     - Почему? - шепотом повторил я свой вопрос.
     Он больше не смотрел мне в глаза.
     - Грабители, - пробормотал он. - Шайки