та. А старик продолжал заниматься своими картами, время от времени бросая на Урсулу заинтересованный взгляд.
     - Можете ли вы представить мой ужас? - спросила, обращаясь к ним, Урсула. Она взглянула на меня, откидывая волосы на спину. Они снова падали мягкими волнами, вызволенные из кос, в которые она заплетала их ранее.- Можете вообразить, что я почувствовала, взобравшись в карету, когда увидела, кто стал моим женихом, увидела эту бледную тварь, мертвеца, какими теперь стали и мы сами?
     Священник ничего не ответил. Его глаза медленно наполнялись слезами. Слезами!
     Они, эти слезы, представлялись мне прелестными, ибо имели отношение к человеческой жизни - бескровные, прозрачные, они казались таким великолепным украшением на его старом, умиротворенном лице с обвисшей кожей и мясистыми губами.
     - А потом меня отвезли в эту разрушенную церковь,- продолжала Урсула,- в развалины, кишащие червяками, затканные паутиной, и там, перед оскверненным алтарем, меня раздели донага и уложили, и он овладел мною и объявил своей невестой.
     Она отпустила мою руку, и сделала жест, будто обнимала весь мир.
     - Ох, у меня была фата, великолепная длинная фата, и платье из тончайшего шелка с цветочными узорами, и все это он разорвал на мне и овладел мной, сначала пустив в ход свой безжизненный, лишенный семени, но твердый как камень член, а потом свои хищные, как клыки, зубы, похожие на мои теперешние. Ох, такая жуткая свадьба, и мой отец сам обрек меня на такую участь.
     Слезы струились ручьями по щекам священника.
     Я внимательно смотрел на нее, потрясенный печалью и яростью - яростью против дьявола, которого уже уничтожил. Я надеялся, что она сможет проникнуть сквозь тлеющие угли ада и схватить его пальцами, горящими, как раскаленные щипцы.
     Я не сказал ни слова.
     Она выгнула бровь и склонила головку.
     - Он устал от меня,- сказала она.- Но никогда не переставал меня любить. Он был новичком во Дворе Рубинового Грааля - молодой князь, стремящийся на каждом повороте судьбы приумножить свое могущество и насыщать жизнь любовными приключениями! А позже, когда я умоляла его сохранить жизнь Витторио, он не смог отказать мне, вспомнив о клятвах, которыми так давно мы с ним обменялись на том алтарном камне. После того как он разрешил Витторио нас покинуть, после того как он поверг его в полное уныние во Флоренции, уверившись в том, что Витторио обречен на безумие и гибель, Флориан снова стал исполнять для меня свои песни, песни для невесты. Он пел старинные баллады, как будто можно было снова воспламенить нашу любовь.
     Я прикрыл лицо правой рукой. Для меня была невыносима мысль, что мы рыдаем кровавыми слезами. Я не мог представить себе рассказанный ею любовный роман, удивительно впечатляющий, будто нарисованный кистью Фра Филиппо.
     Заговорил священник.
     - Вы все еще дети,- сказал он. Губа у него дрожала.- Просто дети.
     - Да,- отозвалась она своим изысканным тоном, убежденно и легкой улыбкой выражая согласие. Она сжала мою левую руку в своих и растирала ее с усердием и лаской.- Вечные дети. Но он был всего лишь молодой человек, Флориан, он и сам был всего лишь юношей.
     - Я видел его однажды,- произнес священник охрипшим от рыданий, но спокойным голосом.- Всего один раз.
     - И вы поняли? - спросил я.
     - Я знал, что сам я беспомощен, а вера моя безнадежна и что я скован путами, которые не могу ни ослабить, ни порвать.
     - Теперь пойдем, Витторио, не вынуждай его плакать,- сказала Урсула.- Ну пойдем же, Витторио. Пошли отсюда. Кровь нам сегодня уже не понадобится, и мы не можем позволить себе причинить им вред, не можем даже...
     - Нет, любовь моя, никогда,- согласился я.- Но примите от меня, пожалуйста, в дар, отец, единственную чистую вещь, которую я могу дать,- мое свидетельство о том, что я видел ангелов и что они поддержали меня в момент слабости.
     - А ты не откажись принять от меня отпущение грехов, Витторио.- отозвался он. Голос его окреп, и мне показалось, что грудь его расширилась.- Витторио и Урсула, примите от меня отпущение грехов.
     - Нет, отец,- сказал я.- Мы не можем принять его. Мы не хотим его.
     - Но почему же?
     - Потому, отец,- с доброй улыбкой ответила Урсула,- что собираемся согрешить снова, и как можно быстрее.

Мутное видение сквозь стекло

     Она не лгала.
     Мы добрались в ту ночь до замка моего отца. Нам не составило никакого труда совершить такое путешествие, но оно оказалось бы трудной задачей для смертного, и ни слова не донеслось до заброшенной фермы о том, что угроза нападения ночных дьяволов, этих вампиров Флориана, уже миновала, И в самом деле, скорее всего, мое хозяйство все еще оставалось безлюдным, ибо горожанам, бежавшим из Санта-Маддаланы, прошедшим через горы и спустившимся в долину, рассказывали ужасающие истории.
     Однако довольно скоро я выяснил, что огромный замок моего семейства был заселен новыми постояльцами. В нем прилежно трудилось целое полчище военных и чиновников.
     Переправляясь тайно, после полуночи, через высокую крепостную стену, мы увидели, что все мои покойные родственники надлежащим образом похоронены или уложены в приличествующие им каменные гробы под церковью, а все огромные богатства нашей семьи, вся роскошная утварь из дома исчезла. Лишь несколько подвод из тех, которые должны были уже передвигаться к югу, оставались в крепости.
     Горстка постояльцев, спавших в помещениях дворецкого при моем отце, оказались счетоводами из банка Медичи, и, осторожно, на цыпочках прокравшись в одну из комнат, в неясном свете звездной ночи, я рассмотрел несколько документов, оставленных ими для просушки.
     Все наследие Витторио ди Раниари было собрано и занесено в списки, после чего вывезено во Флоренцию, для надежного хранения у Козимо до того времени, пока Витторио ди Раниари не исполнится двадцать четыре года и он в связи с этим обстоятельством сможет возложить на себя ответственность за свои действия, как подобает мужчине.
     Всего несколько солдат спали в казармах. Всего несколько лошадей размещалось в конюшнях. Всего несколько слуг и помощников оставались поблизости от своих господ.
     Видимо, громадный замок, не имевший стратегического значения ни для миланской, ни для французской, ни для папской администрации, как и для самой Флоренции, не подлежал восстановлению или ремонту, его просто закрыли.
     Задолго до рассвета мы покинули дом моего отца, но перед тем я простился с его могилой.
     Я знал, что вернусь туда, Я знал, что скоро деревья снова поднимутся по горе до самых крепостных стен. Я знал, что скоро высокая трава пробьется сквозь трещины и расселины в камнях. Я знал, что вскоре человеческие существа утратят всякую привязанность к этому месту, как утратили любовь ко многим другим руинам по всей стране.
     Тогда я и возвращусь. Я должен сюда вернуться.
     В ту ночь мы с Урсулой охотились на нескольких разбойников в окрестных лесах, весело смеялись, когда их поймали и стащили с лошадей. То было по-старинному необузданное пиршество.
     - А куда теперь, мой властелин? - спросила меня невеста незадолго до наступления утра. Мы снова нашли пещеру для укрытия, глубокое и тайное убежище, густо поросшее колючим кустарником, едва не расцарапавшим нашу упругую, молодую кожу. Там, за завесой из дикой голубики, мы могли скрыться от посторонних глаз и от палящих лучей огромного, встающего солнца
     - Во Флоренцию, любовь моя. Мне необходимо быть там. А на городских улицах мы никогда не будем страдать от голода, нас никто не поймает, и там есть некие вещи, которые я должен видеть собственными глазами.
     - Но что тебя там интересует, Витторио? - спросила она
     - Живопись, моя любовь, живопись. Мне нужно увидеть ангелов на полотнах. Я должен... встретиться с ними, как это уже бывало.
     Урсула успокоилась. Она никогда не видела этот величественный город - Флоренцию. При всей своей порочной приверженности к традициям и дворцовым манерам, в наших горах она вела себя сдержанно и теперь лежала рядом со мной, грезя о свободе, о сверкающих синих, зеленых и золотых оттенках, столь разительно отличающихся от темно-красного, которого она все еще придерживалась в своих одеждах. Она лежала, полностью доверившись мне, а что до меня самого, то я не верил уже ни во что.
     Я только слизывал человеческую кровь с губ и раздумывал, сколь долго я смогу пробыть на этой земле, до того как кто-нибудь снесет мне голову быстрым, уверенным взмахом меча

Непорочное зачатие

     Город Флоренция был охвачен волнениями.
     - В чем дело? - поинтересовался я.
     Комендантский час наступил уже довольно давно, но никто не обращал на это обстоятельство ни малейшего внимания, и огромная толпа студентов скопилась в Санта-Мария Маджоре - в кафедральном соборе - на лекции философа-гуманиста, убеждавшего, что Фра Филиппо вовсе не был развратником.
     На нас никто не обращал особого внимания. Мы рано поели за городом и надели тяжелые мантии, а потому едва ли можно было заметить что-то особенное, кроме узкой полоски бледной плоти.
     Я вошел в церковь. Толпа доходила почти до самых ворот.
     - В чем дело? Что случилось с этим великим живописцем?
     - Ох, с ним уже покончено,- ответил мне какой-то человек, не потрудившись даже взглянуть на меня или на изящную фигуру Урсулы, прильнувшей ко мне.
     Этого человека слишком занимала личность лектора, стоявшего перед толпой, голос которого четко отдавался эхом в ошеломляюще громадном нефе.
     - В каком смысле - покончено?
     Приготовившись выслушать ответ, я продвинулся немного глубже в густой, отвратительной человеческой толпе, таща за собой Урсулу. Она все еще испытывала стеснительность в таком огромном городе и, кроме того, никогда не бывала в кафедральном соборе подобных размеров за все более чем две сотни лет своей жизни.
     И снова я задал тот же вопрос двум юным студентам, мгновенно обернувшимся, чтобы мне ответить, этим двоим модно одетым мальчикам лет восемнадцати, каких во Флоренции в те времена называли бычками. Для юношей в таком возрасте наступала трудная пора: слишком взрослые, чтобы оставаться детьми, как я, и слишком юные, чтобы стать мужчинами.
     - Так вот как было дело: он попросил прекраснейшую из монахинь позировать ему для запрестольного образа, который он писал в то время, для образа Девы Марии,- вот что он натворил,- сказал первый студент, черноволосый, с глубоко посаженными глазами, взглянув на меня с лукавой усмешкой.- Он уговаривал ее стать моделью, просил, чтобы монастырь выбрал ее для этой цели, так чтобы Дева, которую он напишет для запрестольного образа, была самой совершенной, и затем...
     Второй студент подхватил его слова.
     - ...Он пустился с ней в бега! Выкрал монахиню прямо из монастыря, сбежал с ней и с ее сестрой - только представьте себе такое! - с ее единокровной сестрой, и они устроили себе жилье прямо над мастерской: он, эта монахиня и ее сестра - все трое, монах и две монашки... и жил в грехе с нею, с Лукрецией Бути, и написал с нее Деву на запрестольном образе, и плевал на то, что о нем думают.
     В толпе началась толкотня, едва ли не давка. Мужчины просили всех успокоиться. Студенты только что не задыхались от смеха.
     - Если бы Козимо не был его покровителем,- проговорил первый студент, понизив голос до смиренного, но все же проказливого шепотка,- они бы его вздернули - я подразумеваю, по крайней мере, ее семейство, этих Бути, если не всех священников ордена кармелитов, если не весь этот проклятый город.
     Второй студент тряс головой и прикрывал рот ладонью, чтобы не смеяться слишком громко.
     Лектор, оказавшийся далеко впереди нас, советовал всем сохранять спокойствие и разрешить соответствующим властям покончить с этим скандалом и взрывом озлобления, ибо всем известно, что во всей Флоренции не нашлось бы художника более значительного, чем Фра Филиппо, и что Козимо проследит за этим в нужное время.
     - Ему вечно досаждают,- сказал студент, стоявший рядом со мной.
     - Досаждают,- шептал я.- Досаждают.- Предо мной снова предстало его лицо,- монах, промелькнувший перед глазами много лет тому назад в доме Козимо на виа Ларга; мужчина, неистово отстаивавший свою свободу, лишь для того, чтобы немного побыть с женщиной. Я чувствовал, как во мне назревает совершенно незнакомое ощущение, приступ смутного страха.- Ох, не следовало бы им снова причинять ему зло.
     - Достойно удивления,- произнес спокойный голос мне на ухо. Я обернулся, но не увидел никого, кто мог бы разговаривать со мной.
     Урсула оглянулась.
     - Что случилось, Витторио? Но я узнал этот шепот, и он повторился, бестелесный и доверительный:
     - Достойно удивления, где были его ангелы-хранители в тот день, когда Фра Филиппо совершил столь безрассудный поступок?
     Я обернулся в поисках источника этого голоса. Люди поворачивались ко мне спиной и жестами выражали раздражение по поводу моего странного поведения. Я схватил Урсулу за руку и направился к выходу.
     Лишь когда мы оказались снаружи, на площади, сердце мое перестало биться учащенно. Я даже не представлял себе, что, обогащенный этой новой кровью, смогу ощущать такое беспокойство, страдание и страх.
     - Ох, он сбежал с монахиней, чтобы изобразить Деву! - горестно всхлипнул я.
     - Не плачь, Витторио.
     - Не смей разговаривать со мной таким тоном, как со своим младшим братишкой! - вспылил я и тут же устыдился. Она была потрясена этими словами, будто я ударил ее по лицу. Я приложил к губам ее пальцы и поцеловал их.- Прости меня, Урсула, прости меня.
     Я молча тащил ее все дальше от собора
     - Но куда мы идем?
     - К дому фра Филиппо, в его мастерскую. Не расспрашивай меня по пути.
     Справившись о дороге и пройдя по узкой улочке, всего через пару минут мы оказались перед заколоченными дверями, и я не увидел в доме света, за исключением окон на третьем этаже, словно ему с невестой пришлось спасаться бегством на такую высоту.
     Никаких признаков столпотворения перед домом не было.
     Но внезапно из кромешной тьмы в запертые двери полетел ком грязи, потом еще, и еще, и еще... а затем последовал град камней. Я отпрыгнул в сторону, заслоняя Урсулу, и увидел какого-то прохожего, который после очередной атаки камнями ринулся вперед и разразился градом ругательств прямо перед входом в мастерскую.
     Наконец, прислонившись к противоположной стене, я тупо уставился в темноту и услышал звучные удары церковного колокола, пробившего одиннадцать часов. Это означало, что все горожане должны покинуть улицы.
     Урсула подчинялась мне молча и ничего не говорила, но тоже заметила, как и я, взглянув вверх, что последний свет погас в комнатах Фра Филиппо.
     - Это моя вина,- проговорил я.- Я отобрал у него ангелов, потому он и попал в эту безрассудную переделку. Подумать только! Ведь я поступил так лишь ради того, чтобы наверняка обладать тобой, так же как он завладел своей монашкой!
     - Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Витторио,- сказала она.- Какое отношение ко мне имеют все эти священники и монахини? Я не сказала ни единого слова, чтобы оскорбить тебя, никогда не делала ничего подобного, но сейчас не стану молчать. Нечего стоять и проливать слезы над этими смертными, которых ты любил когда-то. Теперь мы вступили в брак, и никакой монашеский обет, никакое богослужение не сможет нас разлучить. Уйдем отсюда, а если ты захочешь показать мне при свете фонарей чудеса этого художника, приведи меня туда, приведи меня посмотреть на ангелов, о которых ты говоришь,- на тех, что нарисованы красками и маслом.
     Меня отрезвила и поразила ее решительность. Я снова поцеловал ей руку, признав, что провинился перед ней. Потом прижал ее к сердцу.
     Не представляю, как долго мы там простояли. Прошли мгновения. Я слышал звуки текущей воды и отдаленных шагов, но больше ничего существенного не происходило, ничего значительного в густой тьме переполненной горожанами Флоренции, с ее четырех- и пятиэтажными дворцами, с ее полуразрушенными башнями, с ее храмами и с тысячами тысяч спящих душ.
     Меня ослепил какой-то свет. Он падал на меня яркими желтыми бороздами. Я увидел первую тонкую сверкающую нить. Светлая полоса прорезала фигуру Урсулы, и затем появилась другая, осветившая узкую улочку, скорее переулок, за нами, и я осознал, что фонари зажглись в мастерской Фра Филиппо.
     Я обернулся именно в тот момент, когда с низким неприятным звуком изнутри отодвинули засовы. Шумное эхо отразилось от темных стен. Зарешеченные окна наверху оставались темными.
     Внезапно двери отворились с мягким звуком, почти бесшумно хлопнули по стене, и я увидел бездонный прямоугольник внутреннего помещения, широкую, но неглубокую комнату, уставленную сверкающими холстами, сияющими великолепными красками в свете множества зажженных свечей, которых хватило бы и для епископской мессы.
     У меня перехватило дыхание. Я крепко прижал Урсулу к себе, положил руку ей на затылок, чтобы обратить ее взгляд в нужном направлении.
     - Вот там они оба - "Благовещения"! - прошептал я. Видишь ангелов, коленопреклоненных ангелов, вон там и вон там, ангелов, вставших на колени перед Девой?
     - Я вижу их,- произнесла она с благоговением в голосе.- Ах, они еще более прелестны, чем я ожидала увидеть! - Она сжала мне руку.- Не плачь, Витторио. Твои слезы могут быть оправданы лишь великолепием этих полотен - только им.
     - Ты так считаешь, Урсула? - спросил я. Глаза мои настолько затуманились слезами, что я едва смог увидеть плоские фигуры коленопреклоненных Рамиэля и Сетия.
     Но пока я пытался прояснить зрение, равно как и собраться с мыслями и проглотить болезненный ком в горле, чтобы это чудо - чудо, которого я боялся больше всего на свете, но притом страстно желал увидеть, которого столь жаждал,- наконец свершилось!
     На полотне они проявились одновременно, мои одетые в шелка белокурые ангелы с окруженными нимбами лицами, чтобы высвободиться из плотных переплетений ткани самого холста. Они обернулись, сначала взглянули на меня, а затем стали перемещаться, уже не плоские изображения, но объемные фигуры, и в конце концов вышли за пределы картины и ступили на каменный пол мастерской.
     По изумленному вздоху Урсулы я догадался, что она видела те же четкие стадии их чудодейственных превращений. Ее рука невольно притронулась к губам.
     На их лицах не было ни гнева, ни печали. Они просто внимательно вглядывались в меня, но в их глазах я прочел всю силу порицания, с которой когда-либо сталкивался.
     - Накажите меня,- прошептал я.- Накажите меня, лишите зрения, чтобы мне никогда не пришлось увидеть снова вашу красоту.
     Очень медленно Рамиэль отрицательно покачал головой. И Сетий также согласился с ним. Они стояли рядом, как всегда босые, их роскошные одеяния казались слишком легкими для движений в густом воздухе, и они по-прежнему не сводили с меня глаз.
     - Тогда как же вы поступите? - спросил я.- Чего я заслужил от вас? Почему же я могу видеть вас и даже теперь способен сознавать ваше великолепие? - Я снова сотрясался от детских, неудержимых рыданий невзирая на то, что на меня пристально смотрела Урсула, на то, что она с молчаливой укоризной пыталась сотворить из меня взрослого мужчину.
     Я просто не мог остановиться.
     - Как мне быть теперь? Как смогу я видеться с вами?
     - Ты всегда будешь нас видеть,- спокойно, равнодушно проговорил Рамиэль.
     - Всякий раз, когда посмотришь на одно из его полотен, ты увидишь нас,- сказал Сетий,- или увидишь подобных нам.
     Их слова не содержали ни малейшего намека на осуждение. В них звучала все те же прелестная чистота и доброжелательность, которой они всегда одаривали меня.
     Но на этом видение еще не закончилось. Позади них постепенно проступали мрачные черты обоих моих собственных хранителей, этой внушительной пары, словно выточенной из слоновой кости и облаченной в унылые синие одежды.
     Какими жестокими показались мне их глаза, какими проницательными, какими презрительными, хотя и лишенными той страстности