енника  моей  матери  -
моего старшего кавалера, Джона Эшли.
   За последнее время я заметно вытянулась (ростом я пошла в отца) и  скорее
с удивлением, чем с радостью обнаружила, что  смотрю  на  нее  сверху  вниз.
Однако я никогда не стала бы нарочно ее унижать или ставить под сомнение  ее
авторитет.
   - Ладно, - сказала я как можно веселее,  -  значит,  у  нас  есть  приказ
короля, в котором выражена его воля. Едем ко двору! Когда?
   Озабоченность Кэт приняла теперь новое  направление:  она  вздохнула  так
тяжко, что натянулась шнуровка на груди.
   - Он говорит, прямо сейчас! - Кэт потянулась к связке ключей на поясе.  -
Но мне надо еще переделать кучу дел! Сегодня  мы  с  мастером  Парри  должны
проверить счета, потом...
   - Тогда скажи ему, Кэт, - меня саму удивил мой  спокойный  голос,  -  что
здесь ты хозяйка, а не он. Мы выедем по твоему слову, не по его. Такова  моя
воля. Так и скажи ему.
   Озабоченное лицо Кэт просветлело.
   - Скажи ему... - Я на минуту задумалась. - Что  я  во  всем  дочь  своего
отца. Еще скажи, что отец меня не забывает, так что и он пусть не забывается
- а то ему не поздоровится!
   Кэт кивнула, глаза ее зажглись праведным негодованием.
   - И еще скажи, - я дерзко улыбнулась Гриндалу,  -  что  у  меня  урок!  И
покуда он не закончился, мы с мастером Гриндалом бродим по Древнему  Риму  в
обществе Цицерона и мерзостного Катилины!
   Кэт присела и убежала. Гриндал подошел к столу и положил на него сумку  с
книгами. Солнечный луч прыгал  на  его  ветхой  ученой  мантии,  на  пыльной
шапочке, на волосах, причесанных с одной стороны и всклокоченных с Другой.
   Однако по сравнению с черным  утренним  гостем  он  казался  мне  ангелом
красоты. Да и  не  только  сегодня:  вот  уже  три  года  он  самоотверженно
руководил моими штудиями, а через них - становлением моего  ума.  Он  научил
меня думать и спрашивать; он ненавидел  слепую  веру,  вбиваемую  силой,  ту
веру, которой придерживалась моя сестра Мария - ее воспитывали  в  испанском
духе и пороли каждый день. Мадам Екатерина Парр сама выбрала его мне,  когда
стала королевой. Она в письмах советовала ему, что мне читать, к тому же  он
переписывался со своим Кембриджским наставником, мастером Эскемом. Вместе  с
Кэт он был частью моей души, более того, одним  из  ее  проводников.  Я,  не
задумываясь, доверила бы ему свою жизнь.
   Сейчас, открывая сумку, он был странно погружен в свои мысли. Из сумки он
вынул пачку писем и тщательно спрятал  за  пазуху.  Потом  выложил  на  стол
учебные принадлежности:  перья,  чернильницы,  букварь  и  даже  мою  старую
грифельную доску. Я села, открыла вчерашний урок и с чувством прочла:
   "Как повествует Саллюстий <Саллюстий (86 - ок.  35  до  н.э.)  -  римский
историк, автор нескольких книг, в числе  которых  "О  заговоре  Катилины".>,
когда великий Цицерон  был  римским  консулом,  восстал  человек  суетный  и
мерзкий, именем Катилина. Сей Катилина презирал закон и  доброе  управление,
он жаждал только власти, которую  надеялся  снискать  хитростью,  силой  или
кровью. Он возмущал простонародье, после поднялся и пошел на самый Рим.  Его
гнусное тщеславие..."
   - Власть всегда влечет! - настойчиво, но тихо перебил мой ментор. -  Ярче
червонного золота, искуснее женских чар и всегда.., всегда!
   Для начитанной по истории девочки это была не новость.
   - Учитель?
   - Всегда! Суетные, алчные и честолюбивые  люди  рвутся  к  власти!  -  Он
рассеянно провел рукой по волосам. - Они собираются  вокруг  каждого  трона!
Даже здесь!
   Здесь? Не о черном ли это посетителе? Или о дворе? Кто эти люди?
   Гриндал прочел вопрос в моих глазах.
   - Довольно Саллюстия! - быстро проговорил он.  -  Вы  захватили  с  собой
басни, миледи? Эзоповы?
   Мои пальцы потянулись к знакомому кожаному томику.
   - "Басня о состарившемся Льве, повелителе  Зверей,  когда  он  лежал  при
смерти".
   Повелитель.., состарившийся.., при смерти. Я не могла отыскать  страницу.
Тонкая ладонь Гриндала накрыла мою, голос снизился до шепота:
   - Вообразите, мадам, что старый Лев, умирающий повелитель, оставил совсем
немногочисленное потомство. И сейчас все  животное  царство  ждет,  кому  он
передаст трон.
   За оконным переплетом возникали и стихали ласковые утренние шумы.  Высоко
в небе пел жаворонок. Однако  в  залитой  солнцем  классной  комнате  стояла
тишина.
   - Свою старшую, молодую львицу Лев отослал в пустыню, затем что не ужился
с первой супругой. Однако там, в  пустыне,  львица  наша  друзей,  и  многие
собрались вокруг, кто  сочувствовал  ее  невзгодам.  Теперь  она  собирается
заявить о своих правах, и приверженцы ее накапливают силы.
   Мария. Моя старшая сестра Мария. Мой отец развелся с ее матерью,  отрекся
от Марии и сделал ее прочь.
   Мария копит силы - против меня?
   Гриндал с опаской глянул через плечо. За дверью на стене висел ковер;  по
Рождественским играм я знала, что за ним легко может спрятаться человек.
   Мне показалось, что ковер шевельнулся. Я повернулась к  Гриндалу,  но  он
смотрел в стол, на перистые золотые извилины дубовых волокон.
   - Скажем больше, - прошептал он. - У старого Льва, умирающего повелителя,
есть  еще  отпрыск  женского  пола,  младшая  львица,  и  что  она  любезнее
отцовскому сердцу и ближе ему по образу мыслей.
   Это обо мне.
   Больше не о ком.
   - У нее тоже есть приверженцы, те, кто любят  ее  и  новую  веру.  Однако
сестра ее входит в силу, и  эти  люди  напуганы.  Их  письма  вскрывают,  их
собственные  слова  обращаются  против  них.  -  Он  постучал  пальцами   по
запрятанным в мантию письмам. - Так что сейчас они пребывают  в  смятении  и
неведении. Друзьям  маленькой  львицы  приказано..,  отвернуться  от  нее..,
предать ее.
   Гриндал смолк. За ковром что-то зашуршало. Я встала,  оправила  платье  -
пальцы, коснувшиеся шершавого бархата, были потны - и шагнула к двери.
   Предать...
   В дверях меня затрясло, однако рука продолжала  тянуться  к  занавесу.  Я
узнаю, кто меня предает, пусть это будет стоить мне жизни.
   "Каждый  свой  собственный  Эдип,  говорит  Софокл,  рожденный  разрешить
загадки своего неведения".
   Ну и дурочку же я сваляла! За ковром было пусто.  Серая  мышка  пробежала
вдоль стены - ее шуршанье и достигло моих чутких  со  страху  ушей.  Я  села
рядом с Гриндалом и взяла Эзопа - руки у меня еще дрожали.
   - Вы говорили, сэр: "Маленькая львица! Предадут ли ее?".
   Молчание. Гриндал  вздохнул,  отодвинул  букварь  в  серебряном  чеканном
переплете - давнишний подарок Кэт - и взял книгу изречений.
   - Давайте займемся грамматическим разбором, миледи.
   Его тощий палец уткнулся в латинский стих.

   Si labat fortuna,
   Itidem amid collabascunt:
   fortuna amicus invenit.

   - Плавт. - сказала я наугад и начала переводить:
   - "Когда отворачивается удача, отворачиваются друзья; друзей  обретешь  с
удачей".
   Что Гриндал хочет этим  сказать:  что  друзья  со  мной,  лишь  пока  мне
улыбается Фортуна? Остальные не в счет. Но Гриндал?..
   - Еще одно упражнение, мадам Елизавета.
   Он потянулся за доской и коряво, даже сердито,  вывел  слова,  которых  я
прежде не видела:

   VIDE AMPLISQUE ETIAM.

   Таких простых упражнений мне не задавали давно - с тех пор как мы  с  Кэт
начинали учить латынь, десять лет назад.
   Я мысленно повертела фразу и торопливо перевела:
   - Vide amplisque etiam? смотри и смотри снова.
   - Нет! Неверно! Еще раз! Еще раз! Снова. Лихорадочный  жест,  которым  он
сопроводил свои слова, окончательно уверил меня в важности задания.
   Я попыталась перевести иначе - получилось довольно коряво:
   - Смотри больше - и смотри больше снова.
   - Да! Да! Именно так. - Он закрыл глаза и чуть слышно прошептал:
   - Запомните, миледи: смотри больше и смотри больше снова.
   Длинным рукавом он  вытер  дощечку,  пачкая  мелом  черную  ткань.  Потом
нахмурился и нарисовал две фигуры, одну рядом с  другой.  Я  схватила  доску
обеими руками и уставилась на рисунок.

***

   Сердце.., и река.., или ручей? Мой наставник подался  вперед..,  приложил
палец к губам.
   - Запомните, миледи. - Пальцем он  провел  черту  от  сердца  к  воде.  -
Запомните! - Голос его звучал  теперь  спокойнее.  -  И  еще  помните  слова
великого Цицерона, когда он ждал, чтобы заговор Катилины сделался  явным,  -
прежде чем нарыв можно будет вскрыть,  надо  чтоб  он  созрел  и  весь  гной
собрался в головке.
   - Помню, учитель, - сказала я осторожно. - Я читала об этом вчера. "Vide:
Tace", - сказал Цицерон друзьям. Смотрите и храните молчание.  Что  ж,  сэр,
пусть отныне "Video et Тасео" будет моим девизом. Я буду смотреть и молчать,
не бойтесь!
   Он поклонился, встал, собрал  книги  и  вышел.  Снаружи  надвратные  часы
пробили одиннадцать. Неужели еще так рано?
   О, Гриндал!
   Он почти напрямик сказал, что предаст меня.
   Et tu. Brute? И ты, Брут?
   Обеденное время настало и прошло, а я все сидела в  классной  комнате,  и
холод обступал меня изнутри и снаружи.

Глава 3

   Холод, который пронизывал меня до костей, был холод сиротства -  смертный
озноб, проникающий в плоть и кровь ребенка с последним вздохом  матери.  Моя
мать прожила мало, так мало, что ее жизнь почти не коснулась  моей.  Однако,
если содеянное зло живет и после смерти.., а  как  же  иначе,  ведь  каждому
ведомо, что женщины - Евины дщери, рожденные грешить, дети Божьего гнева.
   Что ж дивиться, если ее грехи не  успокоились  вместе  с  ней,  если  они
преследуют меня даже из могилы. Я металась и плакала,  падала  на  колени  и
молилась весь тот нескончаемый день, чуя нутром, что за  всеми  сегодняшними
ужасами скрывается ее тень. Умирая, она передала мне свою душевную  чуму,  и
теперь я понимала, что никогда не освобожусь от нее. Лучше б она умерла  раз
и  навсегда,  лучше  б  вечно  мучилась  в  чистилище  (если  оно  и  впрямь
существует), лишь бы не терзала меня из могилы!
   Вы скажете, я совсем ее не жалела?
   А она, когда изменяла, разве жалела и любила отца?
   Да, я знала про нее все, знала про ее измену, про всю ее  жизнь.  Мне  не
исполнилось и трех, когда сэр Томас  Брайан  прискакал  с  новостями.  Гости
редко наезжали в Хэтфилд, и наша уютная нора редко пробуждалась  от  спячки.
Однако в тот день громкий стук подков и крики во дворе возвестили  о  важном
событии.
   - Эй, в доме! Милорд приехал!
   - Позовите миледи!
   - Эй, скажите леди Брайан,  пусть  приготовит  принцессу  к  аудиенции  с
милордом.
   - Слушаюсь, сэр!
   - Пошевеливайся, болван!
   - Сейчас, сэр!

***

   Он опустился передо мной на колени как был  -  в  высоких  запыленных  от
долгой дороги сапогах для верховой езды. Стояла  майская  жара,  и  от  него
резко пахло потом и конским мылом. Рядом с моим парадным креслом стояла  его
супруга, леди Брайан, - до рождения Эдуарда она  воспитывала  меня,  и  сэра
Томаса послали сообщить новость не только мне, но и жене.
   Как сейчас помню ее  застывшее  от  ужаса  лицо,  прямую  спину,  нервные
движения пальцев. И  еще  запах  (тогда  я  ощутила  его  впервые  -  кислее
блевотины, въедливее кошачьей мочи), который невозможно  забыть,  невозможно
скрыть: запах страха...
   Этот запах наполнял комнату,  когда,  стоя  на  одном  колене,  обреченно
уронив голову, сэр Томас сообщил, что сегодня казнена Анна Болейн, моя  мать
и бывшая супруга короля.
   - Где?
   - На площади перед Тауэром.
   - Как?
   - Ей отрубили голову.
   - За что?
   - Она изменила королю, своему супругу.
   - Изменила?
   - Она совершила измену. Измена карается смертью.
   Вот как.
   Измена. Изменила. Смерть.
   И, как ни странно, этого вполне хватило моему детскому разумению - ведь я
не понимала значения произнесенных слов, мне не было ни стыдно, ни страшно.
   И я  совсем  не  знала  своей  матери,  которой  так  внезапно  лишилась.
Миниатюра, которую Кэт держала в ящике стола возле моей  кровати,  была  для
меня портретом  знатной  дамы,  не  больше.  Вскоре  после  рождения  король
пожаловал мне Хэтфилд, который стал мне домом, приютом,  кровом,  дворцом  и
маленьким королевством. В возрасте трех месяцев меня забрали у  матери  и  с
первой моей торжественной процессией перевезли  в  новый  дом,  подальше  от
двора. И хотя я видела ее еще раза два-три...
   Да-да, я ее помню, я видела ее, хоть и совсем, мельком, -  глаза  черные,
словно уголья, и глубоко-глубоко в них горит затаенный огонь.., я помню  ее,
даже отчетливее, чем хотелось бы, - обрывки воспоминаний тревожат меня  днем
и, непрошеные, являются бессонными ночами...
   Однако тогда она виделась мне  всего  лишь  сиятельной  дамой,  одной  из
многих, и значила гораздо, гораздо меньше, чем те, кто обо мне  заботился  -
ласковая Маргарита Брайан и моя вторая воспитательница, мистрис Кэт.
   Кэт  приехала  сменить  Брайан,  когда  мне  было  четыре  года.   Бедная
перепуганная Брайан, она натерпелась страху куда больше моего!  У  нее  были
причины бежать с прежней должности  без  оглядки,  -  выйдя  замуж  за  сэра
Томаса, она породнилась с Анной  Болейн  по  линии  Говардов.  Падение  Анны
бросило тень на всех Болейнов, всех Говардов, и не  у  одной  Брайан  голова
тогда зашаталась на плечах. Всех родственников королевы-изменницы как ветром
сдуло, но Брайанам хватило ума не прятаться в крысиные норы. Они выжидали и,
когда увидели, что звезда Говардов закатилась, распрощались  с  Хэтфилдом  и
возложили  упования  на  новое  восходящее   светило,   нового   наследника,
малютку-принца - моего брата Эдуарда.
   Однако король попросил сэра Томаса и его жену,  прежде  чем  они  оставят
воспитанницу, оказать ему одну последнюю услугу. Мне шел тогда пятый год,  я
превратилась в настоящую знатную даму, по крайней мере в собственных глазах,
- разве  я  не  стала  первой  принцессой,  когда  сестру  Марию  потеснили,
освобождая место мне, единственной законной наследнице Тюдоров  и  принцессе
Уэльсской в придачу? Пусть меня не возят ко двору, пусть король  никогда  за
мной не посылает - я-то знаю, кто  я.  Всякий,  подходя  ко  мне,  неизменно
преклоняет колени, неизменно обнажает голову, все держатся со мной в  высшей
степени почтительно.
   И вновь сэр Томас приехал прямиком от двора. И  снова  я  принимала  его,
сидя в парадном кресле, и снова леди Брайан стояла рядом. Но на этот раз все
было непривычно. Сэр Томас не преклонил колен и не смотрел  на  меня,  когда
кланялся.
   - Миледи... Я не поняла.
   - Как это, воспитатель, вчера я еще была принцессой, а сегодня  -  просто
Елизавета?
   - Да, мадам. - Сэр Томас был не из тех, кто путается в значениях слов.  -
Его Величество король, ваш отец, постановил, что его брак с  покойной  Анной
Болейн, вашей матерью, недействителен и вы прижиты вне брака.  Посему  вы  -
его побочная дочь, а следовательно - не принцесса.
   Брак с моей матерью - недействителен?
   Я - прижита вне брака?
   Не принцесса?
   Побочная дочь: дочь женщины, которая, зачала, не будучи  замужем,  -  как
называется такая женщина?..
   Сэр Томас продолжал:
   - Все это король сделал из любви к вам, миледи. Теперь вы больше не  дочь
изменницы  Анны  Болейн,  вас  будут  именовать  "дочерью  короля".  И   Его
Величество велел сказать: "Что в сравнении с этим  "принцесса",  "наследница
Уэльсская" и прочие титулы?"
   И снова я плыла в океане неведения, снова не ощутила разящей  силы  слов.
Отец меня любит! - вот все, что я уяснила.
   Что еще  могла  я  понять?  Мне  было  четыре  года.  Брайан,  поди,  был
рад-радехонек,  что  ему  пришлось  объясняться  всего  лишь  с   неразумным
младенцем, и, оставив краткий приказ, чтобы в дальнейшем ко  мне  обращались
дочь Его Величества короля, леди Елизавета!",  он  так  легко  отделался  от
своего тягостного поручения, уступив место Кэт, моей обожаемой Кэт,  которая
одна стала для меня якорем и маяком, лоцманом и путеводной звездой в  бурном
море наступивших за этим лет.

***

   Кэт. Моя Кэт, мое утешение, мой котенок, моя киска, моя королева кошек.
   Кэт явилась ко двору короля Генриха свеженькая, словно только что  снятая
сметана. За ней не числилось постыдного родства с Говардами  или  Болейнами,
только честная девонширская юность на молоке и сыре, клубнике и  сливках.  А
также ученость, предмет гордости ее брата, одного из придворных короля. Брат
этот расхваливал Кэт  на  все  лады,  покуда  король  не  пожелал  самолично
взглянуть на такое диво.
   - Поелику, - сказал он, - нам нужны просвещенные девицы, дабы  просвещать
наших придворных девиц, особенно одну.
   Под "одной девицей" он разумел мою царственную особу.
   - Миледи принцесса,  -  мягко  проворковала  Кэт  на  своем  девонширском
наречии, - ибо вы принцесса, хоть мне и велено впредь именовать  вас  "мадам
Елизавета".
   - Мистрис Екатерина, - начала я  и  открыла  рот,  силясь  выговорить  ее
девонширское прозвание:
   - Чампернаун?
   Она ласково улыбнулась:
   - Зовите меня просто Кэт, миледи. И так она стала Кэт.
   Мне было четыре - пора приниматься за латынь. Как все, кто любит  знания,
Кэт обожала греческий. И географию,  и  итальянский,  и  азы  еврейского,  и
математику, и грамматику, и риторику, и астрономию, и архитектуру, и многое,
многое другое. Она сама была как целая библиотека, да что там  библиотека  -
университет! Со смехом она пообещала мне "ответы  на  все  вопросы  во  всех
книжках на свете!". От нее я научилась что-то принимать на веру, до  чего-то
доходить своим умом, и мы обитали в раю невинности,  словно  в  первозданном
Эдеме.
   Холодные ветры из внешнего мира почти не коснулись меня. Новая жена моего
отца, Джейн Сеймур, умерла раньше, чем я ее увидела, и в мои четыре года  ее
смерть показалась небольшой платой  за  рождение  маленького  братца,  моего
милого Эдуарда.
   Потом появилась принцесса Клевская, долговязая костлявая старуха. От  нее
разило, словно она никогда не меняла исподнего, таких жутких платьев, как на
ней, мне прежде видеть не доводилось, вдобавок  она  ни  слова  не  понимала
по-английски. Один мой визит ко двору, один парадный обед в ее честь -  этим
наше знакомство и ограничилось: вскорости отцу удалось тихо-мирно спровадить
ее в Ричмонд с титулом "досточтимой королевской сестры". Мне не было до  них
никакого дела. Зато мне нравилось ездить ко двору; днем и ночью меня  возили
на носилках, люди останавливались и смотрели, а я махала им рукой.  А  когда
они кричали: "Бог  да  благословит  дочку  короля  Гарри!",  "Дай  тебе  Бог
здоровья, крошка Бесс!" - я по своей детской  наивности  полагала,  что  это
выражение любви ко мне, а не к нему.
   Однако, когда я приехала ко двору  в  следующий  раз,  кого  бы,  как  вы
думаете, я обнаружила рядом с отцом под парадным балдахином в присутственных
покоях?  Юную  хохотушку,  старинную  свою  знакомую.  Она  приходилась  мне
кузиной: мой дед Болейн взял жену из рода Говардов,  и  моя  бабушка  Говард
доводилась Екатерине теткой.  Этой  кузине  Говард  только  что  исполнилось
восемнадцать - на одиннадцать больше,  чем  мне,  -  она  была  миниатюрная,
живая, пухленькая, миловидная, с яркими карими глазами. Мы все веселились  -
она, я и король - ее нежный жених. Я была от нее без ума.
   И было за что ее любить - по крайней мере мне, ребенку.
   - Елизавета, я тебя избалую! - объявила она.
   Она дарила мне сласти  и  безделушки,  катала  на  королевской  барке,  я
гостила у нее в подаренном королем прекрасном доме с видом на реку в  Челси.
И главное, она взяла меня на самый свой большой пир, когда впервые сидела во
главе праздничного стола в качестве королевской супруги. Здесь,  в  парадной
зале Гемптонского дворца мы сидели  под  гербами:  королевским  -  ало-белой
розой Тюдоров <Герб Тюдоров был составлен из алой розы Ланкастеров  и  белой
розы Йорков.>.
   - и ее собственным,  позолоченным,  увитым  розовым  шелком,  с  девизом,
который выбрал для нее сам король: "Румяная роза без шипо