А  вскорости
обострилась  его  болезнь,  он  испражнялся  и   мочился   кровью,   его
лихорадило, по телу пошла  красная  сыпь,  и  все  поняли,  что  Господь
покарал его за похоть.
   И вдруг Рандольф сообщает, что  Мария  простила  беспутного  супруга,
примирилась с ним, уговорила переехать в ее дом в Кирк-Филд,  да  еще  и
пообещала, как только сойдут язвы, допустить на свое ложе. И, уложив его
в постель, в комнате над своей, она вдруг решила,  что  не  может  спать
здесь и должна вернуться в Холлируд.
   Дальнейшее вам известно: горестная повесть, как  и  история  убийства
Эми, трижды облетела мир.
   Перед самым закатом сильнейший взрыв разнес дом в щепки. Дом - но  не
его обитателя.
   Тело Дарнли нашли ночью в полях, он был голый,  задушенный,  рядом  с
ним лежали шуба и длинная веревка. Бедный глупец, он увидел или услышал,
что идут враги, с помощью слуги вылез  в  окно,  попытался  бежать,  был
пойман и убит.
   Мария  приготовила  для  меня  целую  повесть  о  якобы   проведенном
расследовании, отправила ее в Англию с  самым  быстрым  гонцом:  коронер
возложил всю вину на призрачного негодяя Nemo, господина Никто.
   Но глаза и уши Сесила и мои собственные  гонцы  оказались  честнее  и
проворнее. "Убийцами были люди Босуэлла, и все знают, что королева с ним
в связи", -  сообщал  торопливый  шифр;  так  что  мои  упреки  достигли
Эдинбурга раньше, чем Мариину ложь довезли до Лондона.
   "Мадам, - с ледяной холодностью писала  я,  не  "дорогая  сестра,  Ма
Chere Soeur", как обычно, настолько я была зла, - я  лишилась  бы  права
называться вашей верной сестрой и  другом,  если  бы  не  побуждала  вас
защитить свою честь и без всякого лицеприятия покарать тех,  кто  оказал
вам эту услугу!"
   Однако я писала и знала: она не последует моему примеру, когда  после
гибели  Эми  я  отослала  моего  лорда  и  начала   тщательное,   долгое
расследование. И она сделала как раз наоборот! Отец Дарнли возбудил  иск
против графа Босуэлла, обвинил его в смерти сына. Однако в день слушания
путь в суд  ему  преградили  четыре  тысячи  Босуэлловых  земляков  -  с
горскими саблями и кинжалами наголо, с  ножами  в  зубах,  они  орали  и
глумились над стариком. А вскоре стало ясно, как далека Мария  от  того,
чтобы выбраться из обступившего ее кромешного мрака.
   Падение ее все ускорялось. Однажды  во  время  верховой  прогулки  ее
подстерег - "похитил", как позже уверяла она, - все тот же Босуэлл.
   Она отправилась с ним в замок, и здесь он взял ее -  силой,  на  этом
она впоследствии строила свою защиту, - и они стали  любовниками.  Через
две  недели  она  вышла   за   него   замуж,   и   вся   Шотландия   под
предводительством  Морея,  Марииного  единокровного  брата,  взялась  за
оружие.
   "Они не  затем  убивали  Дарнли,  чтобы  получить  графа  Босуэлла  в
качестве лэрда и короля, - писал в своей депеше Рандольф. - Но  королева
клянется, что не отречется от него, даже если ей придется отказаться  от
своего королевства, Англии, Франции, всего мира и бежать за ним в нижней
юбке на край света".
   Заслуживает ли этого хоть один мужчина?
   Мария и Босуэлл выехали во главе войска. Он бежал, она была разбита и
доставлена назад в цепях, в грязи, с позором, а народ высыпал на улицу и
орал: "На костер шлюху!" Ее заставили отречься от трона,  отказаться  от
сына и заключили в мрачную островную крепость Лохлевен - пусть кается  в
грехах; а тем временем Морей и его совет объявили, что будут править  от
имени малютки короля Якова.
   Я в Англии вздохнула  с  облегчением,  что  не  мешало  мне  посылать
горькие упреки свергнувшим законную королеву лэрдам.
   "Я  намерена  отметить  за  оскорбление,  нанесенное  моей  сестре  и
кузине!" - писала я в притворном гневе и сама  собой  любовалась  в  эти
минуты.
   Усилия мои не пропали зря. Чтоб умилостивить меня. Морей предложил на
выбор любые из Марииных драгоценностей  меньше  чем  за  треть  цены.  Я
сдалась на уговоры Робина -  "жемчуга  для  девственниц,  мадам,  лунные
камни для вас, царицы наших небес" - и  приобрела  шесть  ниток  черного
жемчуга,  нанизанного  в  виде  четок,  несравненной   красоты,   каждая
жемчужина большая и блестящая, словно виноградина.
   Почти таким же приятным - нет, даже приятнее -  было  обещание  Морея
воспитать маленького Якова в протестантизме.  Морей  писал,  что  теперь
мальчик сможет вступить в истинное общение  с  английской  крестной,  то
есть со мной.
   "И моим народом?" - был мой невысказанный вопрос.
   Однако, даже начав  истреблять  все  следы  Марииного  пребывания  на
троне, лэрды понимали: от нее самой так просто не отделаешься. Что с ней
будет? Не только Шотландия, но и вся Европа  чесала  в  затылке.  Что-то
надо делать - со временем, разумеется, все прояснится.
   Однако Мария слишком высоко себя  ценила,  чтобы  покорно  дожидаться
исхода.  Она  засыпала  меня  гневно-патетическими  письмами,  требовала
сочувствия к ее жизни в заточении - "ежедневном  распятии",  как  писала
она, скуке, смерти душевной и  умственной.  Она  умоляла  ее  вызволить.
"Сжальтесь, о, сжальтесь, - молила она, - над своей  дорогой  сестрой  и
кузиной".
   Однако, даже сочиняя эти трогательные слова, она готовилась  выкинуть
очередную свою подлую штуку.
   Моя величайшая, моя неизбывная мука  началась  с  той  минуты,  когда
ранним майским утром  меня  разыскал  в  Виндзорском  лесу  запыхавшийся
гонец:
   - Королева Шотландская бежала из своей  страны  в  чем  мать  родила,
укрылась в вашем королевстве. Губернатор Карлайля взял ее под  стражу  и
просит спешно распорядиться, что с ней делать...

Глава 16

   Что с ней делать?
   Так впервые был задан вопрос, отравивший двадцать лет, которые  иначе
были бы счастливейшими в моей жизни.
   Все оказалось не совсем так, как представлялось вначале. "Прибежала в
чем мать родила" не следует  понимать  буквально.  Но  правда,  что  она
прибыла в одном платье, без гроша  в  кармане.  И  без  волос,  обритая,
словно из бедлама. Хотя и  без  роскошной  каштановой  шевелюры,  всякий
опознал бы в ней королеву по высокому росту - во всем остальном она была
грязна и оборванна, как старая шлюха.
   Знай я тогда, предвидь, как будут развиваться события, не согласилась
ли  я  бы  тогда  на  скорое  решение:  быстродействующий  яд,  поданный
преступным аптекарем, подушка в ночи, загадочное  падение  с  высочайшей
башни в крепости, где она тогда содержалась?
   Не спрашивайте!

***

   Сердце под шнуровкой бешено колотилось: я сразу поняла, что случилось
ужасное.
   - Дура, дура, трижды дура! - рыдала я в ярости. - Зачем она бежала  в
Англию? Почему не осталась сражаться за свое королевство?
   А если бежать, почему  не  во  Францию,  где  у  нее  земли,  деньги,
друзья-католики?
   Никто из собравшихся за столом не мог ответить, все  словно  онемели.
Сесил сидел рядом со мной, серый, осунувшийся после бессонной ночи -  он
читал все депеши по мере их поступления. Напротив него Бедфорд и Сассекс
требовали немедленно, без всяких переговоров, начинать войну.
   Сесил возражал:
   - Начать войну, чтобы  восстановить  на  троне  королеву-католичку  у
самых наших границ!
   - Если не мы, это сделают французы! - орал красный от злости Сассекс.
- Шотландия снова станет французским оплотом, французы снова введут туда
войска под предлогом возвращения законной королевы.
   - А для Англии лучше, чтоб она сидела в своем королевстве, -  вставил
кузен Ноллис, - чем она будет находиться  здесь,  в  Карлайле,  в  самом
сердце нашего католического севера, обольщать наших людей,  плести  свои
новые интриги и ковать измены.
   Обольщать наших людей.
   Не мелькнуло ли что-то в застывшем лице Норфолка при этих словах?  Не
знаю. Я думала тогда о другом; мое сердце замерло при последнем слове  -
"измены".
   С тех пор я лишилась сна.
   Вот какой подарок привезла мне в Англию "дражайшая сестра и кузина".
   А ее считают святой, католической мученицей?
   Она была дрянь, настоящая дрянь. Из  всех  женщин  она  более  других
оправдывала грубое словцо, которым в народе называют весь наш  пол.  Она
была, в полном, смысле этого емкого слова, - позвольте мне из скромности
перейти на французский, употребить три их буквы вместо наших пяти - con.
   Sauf  qu'elle  n'avait  ni  la  beaute  ni  le  profondeur,  за   тем
исключением, что в ней не было  ни  красоты,  ни  глубины,  как  говорят
французы.

***

   Май, цветущие зеленые изгороди, казалось бы, звали радоваться  вместе
с природой.
   Май - и тьма вокруг меня  сгущалась  по  мере  того,  как  окружающие
осознавали последствия Марииного бегства. Впрочем, Робин  бодро  убеждал
меня  покопаться  в  остатках  скорбного  пиршества  -  может,   сыщется
какое-нибудь утешение.
   - Хорошо уже то, что маленький  Яков  вырастет  в  истинной  вере!  -
говорил  мой  епископ.  -  Лэрды  и   дядя   Морей   воспитают   его   в
протестантизме.
   Мой архиепископ Паркер соглашался.
   - Раз маленький принц, то есть  уже  король,  в  руках  у  лэрдов,  -
говорил он, - позволю себе уверить вашу милость, он  станет  самым  ярым
ковенантером, хоть ему нет и года! Его  первыми  словами  будут  глаголы
непреложной истины, ибо, благодарение Богу, он  по  малолетству  не  мог
запомнить паскудного католического бормотания.
   Да,  это  и  впрямь  утешало.  Если  молодого  принца,  единственного
наследника Тюдоров,  удастся  воспитать  в  протестантизме,  уберечь  от
материнского влияния - что ж, тогда и посмотрим.
   - Своими ошибками и безумствами она сыграла как раз  на  руку  Вашему
Величеству, - заметил мой старый  казначей  Полет,  чьи  резкий  язык  и
острый ум отнюдь не притупились с годами. -  Она  настаивает,  чтобы  вы
посадили ее обратно на трон, если потребуется - силой, шотландцы так  же
яро клянутся, что умрут, но не пустят ее обратно. Королеву,  которая  не
справилась со своим королевством, можно  на  вполне  законном  основании
вычеркнуть из списка наследников! Тогда уж никто  не  будет  считать  ее
претенденткой на престол, разве что ее фанатичные единоверцы!
   Все собравшиеся согласно закивали. Может быть,  кучка  лордов  вокруг
Норфолка кивала менее рьяно, с меньшим жаром? Я не заметила.
   - Однако она - королева, - возразила я. -  Мне  следует  принять  ее,
утешить, поддержать!
   Сесил сказал, как отрезал:
   - Но если причина ее скорбей - в жестоком преступлении, вы не сможете
ей помочь; вам придется отомстить за смерть своего кузена Дарнли!

***

   На том и порешили.  Слишком  поздно  Мария  поняла,  как  опрометчиво
вверила себя, беззащитную, в сильные руки моих лордов.  Они  не  кричали
прилюдно: "Повесить ее!  Сжечь!  Утопить  шлюху!",  как  ее  собственные
любящие подданные. Но они решительно потребовали судить ее за  соучастие
в убийстве Дарнли -  так  решительно,  что  я,  поломавшись  немного  из
родственных чувств, вынуждена была возбудить против нее расследование.

***

   Однако кто знает, кто будет смеяться последним?
   В отличие от Марии, я сохранила свое  королевство,  свободу  и  моего
лорда, Робина, владыку моего сердца,  мою  любовь,  мою  жизнь.  Но  мой
возлюбленный лорд и шталмейстер доставлял мне теперь не радость, а  горе
- по крайней мере, поровну радости и горя. Любовь наша  летела  на  всех
парусах, я несла ее на всех мачтах своей души и  знала:  его  грот-мачта
тоже стонет от любви.
   Однако  между  нами  пролегла  тень  -  тень  уходящего   времени   и
неудовлетворенной любви.
   Мы часто ссорились, и плакали, и мирились -  до  следующего  раза.  И
все, кому, как Норфолку, не нравилась наша любовь, ждали случая  нанести
удар.
   Ибо Норфолку ударила в голову дурная кровь, гордая кровь деда и отца,
моей первой любви, моего покойного лорда Серрея, и, подобно отцу, он  не
терпел nouveau sang, nouveau rlche, новую кровь,  новое  богатство,  как
говорят французы. И он готов был с ними бороться, даже в игре его  кровь
бурлила, его голубая кровь, а  я  знала,  знала  по  каждому  из  тысячи
поцелуев, что у Робина кровь красная, красная, красная...
   Как-то в Гемптоне я  устроила  для  своих  лордов  теннисный  матч  -
наблюдая за королевской игрой, я надеялась  по-королевски  отдохнуть  от
бесчисленных забот. Мне казалось, что я вижу  отца,  как  он  скачет  по
корту с ракеткой в руке, - он всегда любил эту  игру.  Я  подала  сигнал
начинать. День был жаркий, в ложе, где я сидела с дамами, было  тесно  и
от зрителей, и от воспоминаний.
   В такой же июньский день, в этом же месте, Робин играл и  проиграл  -
потерял и награду, и свое сердце...
   Я одернула себя.
   Прочь, призрак Эми!
   Кто  это  там  выкрикивает  победителя  на  королевском  турнире?   Я
удивленно  взглянула  на  галерею.  Раскрасневшаяся,  смеющаяся,  Леттис
Ноллис - вернее, Херефорд, она же вышла  за  виконта  Уолтера  Девере  -
перегнулась через парапет, так что казалось,  ее  пышные  груди  вот-вот
вывалятся из корсажа, и азартно  трясла  рыжими  кудрями.  Рядом  с  ней
стояла моя новая фрейлина, Елена Снакенборг, улыбающаяся, искренняя, но,
в отличие от Леттис, совершенно спокойная.
   Я нахмурилась. Леттис отодвинулась от парапета, сделала книксен,  но,
похоже, ничуть не смутилась.
   Я подняла руку.
   - Парри, мой веер - и салфетку, смоченную розовой водой,  пожалуйста.
А потом поговорите с виконтессой Херефорд! - приказала я. - Скажите, что
мне не нравится такое мальчишество, особенно со стороны молодой замужней
дамы!
   - Ваше Величество!
   Словно большой галион под  всеми  парусами,  Парри  понеслась  прочь.
Освежая лоб душистым платком, я взглянула на корт. Кого там подбадривала
Леттис?
   С голой дощатой арены выходили  Хаттон  и  Хенидж,  входили  Робин  и
Норфолк.
   Хаттон, Кит Хаттон - он вошел во дворец  танцуючи,  как  дразнил  его
Робин, -  он  так  лихо  отплясывал  галиарду  на  празднике  корпорации
барристеров, что я велела ему со следующего же дня присоединиться к моей
свите.
   Хенидж,  юный  Том  -  протеже  Сесила,  выпускник  Кембриджа,  очень
толковый молодой человек.
   Хммм...
   Господи, есть же в нас, англичанах, порода!
   Хаттон - смуглый, Хенидж -  кровь  с  молоком,  Хаттон  -  высокий  и
стройный, Хенидж - крепко сбитый, но оба запросто вскружат голову  любой
женщине. Хенидж, впрочем, женат - а  развеселая  мадам  Леттис,  кстати,
замужем! Когда Парри закончит делать ей  выговор,  надо  будет  добавить
несколько слов от себя!
   О, мои добрые намерения...
   В следующие несколько минут и Леттис, и ее дерзость вылетели  у  меня
из головы. Матч  закончился,  Робин  выиграл,  я  спустилась  поздравить
игроков, и Робин шагнул ко мне, чтобы  помочь  спуститься  с  нескольких
последних ступенек. При этом он взял у меня из руки платок:
   - С вашего разрешения, миледи. -  Он,  собственно,  не  спрашивал,  а
просто широким жестом указал на потный лоб и взопревшую рубаху:
   - Я не решаюсь предстать перед вами в таком виде! - объяснил он и  со
смехом принялся вытирать лоб.
   Никто не заметил Норфолка, пока тот не вырос перед Робином, не вырвал
у него из рук платок и не бросил к моим ногам.
   - Негодяй! - взревел  он.  -  Как  вы  смеете  так  вольничать  с  Ее
Величеством?
   Мы онемели. Норфолк, словно взбесившийся бык, пер напролом.
   - И я слышал, что вы входите в спальню Ее Величества по  утрам,  даже
подаете горничным ее нижние юбки! - свирепел он.
   Робин побелел.
   - Низкие наговоры!  -  сказал  он  тихо.  -  Вы  оскорбляете  ими  Ее
Величество! Возьмите свои слова обратно, мерзавец, или я затолкаю их вам
в глотку!
   - Значит, дуэль! Мои друзья условятся с вашими о месте!
   И этот идиот Норфолк взглянул  на  меня  гордо  и  напыщенно,  словно
школьник, одержавший верх в потасовке.
   - Оставьте двор и не смейте со мной разговаривать! - заорала я в  его
длинное глупое лицо. - Не ваше дело - защищать мою честь!
   Я этого не потерплю, сэр, клянусь Богом, не потерплю!
   Да, он пытался оправдываться,  но  я  накричала  на  него,  заставила
согнуть жестокую выю.
   Однако теперь я видела ясно, как ненавидит он Робина, как моя  любовь
к Робину дает ему  повод  выставлять  свое  превосходство,  использовать
собственные силы. Каждый день я выказываю свою любовь к Робину, оказываю
ему явственное предпочтение перед другими лордами  -  этого  оскорбления
они никогда не забудут. Любить Робина  и  дальше  -  значит  делать  его
предметом бесконечной злобы, неистребимой ненависти.
   Так что же, отказаться от него? Ведь рано  или  поздно  мне  придется
ради Англии сговориться с кем-то из заморских женихов.
   Робин, однако, видел другой выход. Как-то вечером  мы  полулежали  на
шелковых подушках в павильоне на берегу реки, слушая  мадригал,  далекую
флейту и ласковый плеск воды. Пахло рекой, я была как в раю. Вдруг Робин
сел, наклонился ко мне и сказал странным, незнакомым голосом:
   - Моя бесценная, моя сладчайшая миледи, вы видите, что мне больше  не
уважать себя, не поднять голову...
   Он осекся и безмолвно вперил взор в темноту.  Высоко  над  горизонтом
над нашими головами сияла Венера. Я повернулась к нему. В глазах у  него
стояли слезы. Он схватил меня за руку, взгляд его пронзил меня  в  самое
сердце.
   - ..если вы не перестанете держать меня за болонку, если не  сделаете
своим господином...
   - Робин, не надо!
   - Если вы не выйдете за меня замуж!..

Глава 17

   В мае жениться - маяться,
   В июне жениться - каяться,
   В июле жениться - слезы лить,
   В августе - в грусти жить.

   Выйти за Робина...
   Было время, когда я мечтала об этом всем сердцем - целый час,  давным
давно, в ложе теннисного двора, когда впервые влюбилась в  Робина  и  по
глупости вообразила, что он тоже в меня влюблен.
   Но та девушка, далекая от власти и даже от мысли, что может сделаться
королевой,  осталась  в  давнем-предавнем  прошлом.  Он..,  я..,   мы..,
упустили то бесценное мгновение, оно больше не вернется. Не потому ли ею
слова причинили мне такую боль?
   Вновь и вновь я прокручивала б голове одно и то же. Как  могу  я  ему
отказать? А согласиться?
   Ведь  я  уже  сочеталась   браком   -   с   Англией,   сочеталась   в
Вестминстерском, аббатстве,  когда  почувствовала  на  обнаженной  груди
холодную прогорклую мирру и кольцо Англии на пальце. Любой  другой  брак
был бы нарушением супружеской верности, кощунством, прелюбодеянием...

***

   Однако плоть требовала другого, она бунтовала. Ведь я  любила  Робина
больше,  чем  когда-либо,  любила  его  смуглое  красивое  лицо  -  если
бесцветный Норфолк ревниво и злобно называет его цыганским, мне-то что с
того? - любила его гордый орлиный профиль, сверкающий ироничный  взгляд,
рот - о. Господи, его рот! - сильные загорелые руки, икры наездника, его
тело...
   О, довольно, довольно! Он был мужчина из мужчин, в  расцвете  мужской
красы, я - женщина в самом начале женской  поры,  едва  за  тридцать,  я
только вступала в самый свой лучший возраст...
   Я хотела быть с ним. Закон этому не препятствовал - я была королева и
могла идти, за кого хочу. А я хотела, еще как хотела! Я не  могла  перед
ним устоять. Тем летом наша страсть разгоралась день ото дня.
   - Неужто вы желаете жить и умереть девственницей? - не то упрекал, не
то подначивал он. - Неужто вам не хочется познать мужскую любовь, родить
детей?
   И тут же принялся целовать меня в ладонь, в сгиб локтя, за ухом, язык
его проникал в ушную раковину... Познать любовь этого мужчины..,  родить
ему детей...
   При этих словах перед моими глазами возникали счастливые картины. Как
устоять?
   Но разделить жалкую женскую участь, как сестра Мария, безвозвратно...
   Конечно, Робин - не король Филипп! Но в браке каждая  женщина  должна
чтить и повиноваться - страшное слово, повиноваться...

***

   Если я выйду за  Робина,  то  не  смогу  больше  вертеть  чужеземными
королями и герцогами! Я, женщина, не могу  угрожать  войною  врагам  ил