панский писец, повинный  в  содомском  грехе,  под  угрозой
разоблачения решился взять на  душу  еще  и  измену  со  шпионажем?),  -
которые разрешено вскрыть лишь при столкновении с нашим флотом и которые
предписывают победить или умереть.  Им  запрещено  возвращаться,  покуда
Англия не будет покорена, даже если они услышат, что  английские  войска
вступили на испанский берег!
   Я рассмеялась, немножко громковато:
   - Да будет так - победа или смерть!
   Кого  напомнил  мне   Уолсингем   серовато-поблескивающей   кожей   и
решимостью бороться в этой жизни и следующей?
   О, Господи, бедного священника Кэмпиона...
   Уолсингем улыбнулся почти светло:
   - Скоро мы узнаем, благоволит ли нам Бог, - моряки говорят, завтра.
   Робин ушел, с ним Эссекс, Рели ушел,  никого  со  мной  не  осталось,
кроме жалкого уродца Роберта Сесила, никого, кто бы защитил меня и спас.
   Кроме тех, кто всегда меня спасал, - Бога и моей смелости...
   В ту ночь я долго сидела перед зеркалом,  втирала  в  виски  борец  -
Господи, дай мне силу борца, чтобы выдержать испытание.
   Уединясь в опочивальне, я попыталась молиться:
   "Господи  Боже,  Бог-Отец,  Отче  любви,  которой  мне  не   довелось
изведать. Ты вознес меня высоко, но плоть моя слаба и лукава.  А  теперь
на нас надвигается ужасное, и негде спрятаться, и мне нужно быть сильной
ради других, не ради себя. И если в день битвы я забуду Тебя, не забывай
Свое дитя и дщерь, коснись моего сердца, чтобы мне вспомнить Тебя  и  то
великое дело, которое Ты мне поручил, мою страну и весь мой народ".
   Однако, если бы я смела, я бы  добавила  еще  молитву:  "0,  Господи,
дозволь мне быть с ними, не допусти меня умереть в одиночку!"
 
*** 
 
   - С берега заметили испанские корабли, мадам, гонец прискакал и  упал
замертво.
   - Спасибо, Роберт.
 
*** 
 
   Весь тот июль в Европе бушевали шторма, свирепствовали грозы, природа
негодовала на человеческую вражду.
   В три часа дозорные на мысе Лизард увидели надвигающийся от горизонта
ужас, море и небо почернели.  Из-за  края  земной  чаши  выползал  строй
боевых   кораблей,    необъятный,    необозримый,    -    корабли-башни,
корабли-крепости, корабли-цитадели, выстроенные в  правильный  полумесяц
рассекали волны, и столько их было, что рога зловещего серпа растянулись
на семь миль.
   Они шли под всеми парусами, с полным ветром, но так неспешно,  что  в
их чинном  неторопливом  танце  мерещилась  насмешка.  Под  тяжестью  их
стенало море, ветер с трудом влачил неповоротливые громады.
   И тогда же - первая жертва с нашей стороны - бедняга дозорный,  подав
голос, вскричал: "Господи, помилуй!", упал  и  умер.  Но  мой  коротышка
Дрейк, катавший шары по Плимутской набережной с другом и родичем, старым
девонским морским волком Хоукинсом, лишь остановился, взглянул на небо и
беспечно бросил: "Закончим игру! Испанский король любезно  позволит  нам
доиграть".
   Однако эти мужественные слова не могли скрыть  великую  невысказанную
правду.
   Все было против английских суденышек.
 
*** 
 
   - Господь нам улыбается, мадам! - твердо сказал Роберт, когда прибыли
вести из Лондона. - Наш флот здесь и обороняет берег, а не рыщет  где-то
в море, ловя свой хвост и проскользнувших мимо испанцев.
   "Как советовал кое-кто из ваших приближенных", - не сказал деликатный
Роберт, и не в последнюю очередь  ретивый  молодчик  лорд  Эссекс  -  он
хотел, чтобы мы сами искали битвы, а не дожидались, пока она  произойдет
в свое время и в наших собственных водах.
   В ту ночь страшный  гордый  полумесяц,  не  таясь,  бросил  якоря  на
Плимутском рейде. А когда на заре следующего дня испанцы проснулись,  то
обнаружили, что все наши кораблики выскользнули из гавани и обошли их  с
тыла. Как я хохотала!
   - Это послужит им  уроком,  Роберт!  -  ликовала  я.  -  Нечего  было
смеяться над нашими скорлупочками!
   Роберт улыбнулся, однако он был очень бледен.
   - Дай Бог, чтобы Ваше Величество оказались правы.
   Теперь  депеши  прибывали  через  каждые  полчаса-час.  Ко   мне   их
доставляли в считанные минуты - мокрые от морской воды, дождя  и  грязи,
пота или крови.
   "Мы знаем, что они возьмут курс на Кале, - писал со  своего  флагмана
кузен Говард, - чтобы  встретиться  с  герцогом  Пармским  и  обеспечить
прикрытие его баркам. До той поры  мы  можем  лишь  сопровождать  их  на
разумном расстоянии, дабы избежать потерь с нашей стороны".
   - Да, - говорила я, - и Бог ему в помощь!
   Роберт, прикажите ему держаться поодаль!
   Ибо потеря даже одного нашего корабля оказалась бы непоправимой.
 
*** 
 
   Как трудно вести морское сражение на суше.  Мы  держались  поодаль  и
ощущали всю убогость нашей артиллерии - ядро за ядром с грохотом и дымом
вырывалось из пушечных жерл, чтобы тихо плюхнуться в  море  без  всякого
ущерба для врага. Я рыдала с досады при мысли об этой  расточительности,
о напрасно потраченных деньгах, о бессмысленности происходящего.
   - Пусть сразятся! - рыдала я. - Может, уничтожим хоть один галион  по
пути к Кале!
   Или мы и на это неспособны?
   - Мадам, ваш вице-адмирал сэр  Фрэнсис  Дрейк  прислал  сказать,  что
именно это они намерены сделать.
   - Отлично! Господи, даруй нам победу!
 
*** 
 
   Как быстро Господь карает нас за самонадеянность, как быстро  смиряет
нашу гордость! Весть застигла меня в уборной, моя фрейлина Уорвик,  жена
Робинова брата Амброза, заколотила в дверь.
   - Мадам, беда!
   - Господи, помилуй! Что?
   - Кузен Вашего Величества, лорд-адмирал Говард, взял слишком круто  к
ветру и теперь окружен врагами!
   Выбираясь из нужника, я  увидела  себя  глазами  Уорвик:  старуха,  в
слезах, с перекошенным  от  ужаса  лицом,  лихорадочно  оправляет  юбки,
одергивает платье.
   - Глупец! - взвыла я. - Что? Что еще?
   - Теперь все ждут прилива, мадам, доложил гонец,  и  лорд-адмирал,  и
окружившие его галионы. А дозорные  на  берегу  говорят,  едва  начнется
прилив, испанцы протаранят флагман, потопят  его,  и  тогда  всем  нашим
людям конец!
   - Что?! - От моего вопля чуть не вылетели стекла. - Не пощадят нашего
великого лорда, первейшего из наших мореплавателей? Даже за выкуп?
   Но и крича, я слышала в голове зловещий шепот: победа  или  смерть..,
смерть или победа...
 
Глава 10 
 
   Победа или смерть...
   Смерть или победа...
 
   - Ваше Величество, вы еще не спите?
   - Да, да, Роберт, входите, какие вести?
   - Велеть вашим женщинам, чтобы принесли сластей  и  вина,  подкрепить
ваши силы?
   - Велите что хотите, только выкладывайте новости!
   - Из Плимута пока ничего о  судьбе  лорда-адмирала  и  его  флагмана,
однако прилив начался, и мы узнаем все от утреннего гонца.
   О, Господи.
   О, бедный мой кузен Говард, бедные его люди.
   И бедная моя Англия, подмятая львиной лапой.
   Господи, помилуй его, помилуй нас всех!
   Даруй нам победу - и сохрани моего кузена от смерти!
 
*** 
 
   Испанцы потешались над нашими суденышками - вам это известно?  -  все
потому,  что  их  громадины  не  могли,  в  отличие  от  наших  малюток,
поворачивать, лавировать, маневрировать при малейшем дуновении ветра.  С
высоты  могучих  галионов   наши   скорлупки   казались   маркитантскими
лодчонками, шлюпочками, рыбачьими шаландами. "Отрава в мелких склянках!"
- кричали испанцы моим морякам с палубы своих плавучих крепостей.
   Они   полагали,   что   мой    Чарльз,    мой    лорд-адмирал,    наш
главнокомандующий, у них в руках, а значит  -  победа  обеспечена.  Даже
благодарственную  мессу  отслужили!   Однако   Господь   справедлив.   И
англичанин без боя не сдастся!
   Покуда испанские увальни продирали сонные глаза, с первыми признаками
прилива три наших суденышка проскользнули у мощных галионов между ног  и
бросили флагману буксирный  конец.  В  два  счета  его  вытянули  кормой
вперед,  проявив  чудеса  мореходного  искусства,  о   которых   испанцы
вспоминают и по сей день.
   Пока на больших галионах выбирали якоря, наши  уже  увели  флагман  в
открытое море и были вне досягаемости!
   - Благодарение Богу! - вскричала я и тут же засыпала  кузена  Чарльза
депешами, где были и смех, и слезы, и брань, и ликование,  и  упреки,  и
приказы:  "Атакуйте  без  страха  и  рассуждений!",  "Будьте  осторожны,
действуйте  осмотрительно!",  "Вперед!",  "Назад!",  "В   наступление!",
"Возвращайтесь!" - покуда на моих писцов не напал столбняк.
   Но,  как  в  море,  в  нашем  счастье  были  приливы  и  отливы.   Мы
преследовали врага в Ла-Манше, мои матросы и командиры проявляли  чудеса
мужества. Сколько сердец билось за Англию, сколько имен  предстояло  мне
вспоминать в молитвах, а грядущим историкам - заносить  в  книги.  И  не
только моего кузена и его вице-адмиралов - Говарда Эффингема,  Дрейка  и
Хоукинса, но и заместителя  Дрейка,  Фробишера,  который  ни  в  чем  не
отставал от других.
   И еще тех, кто прежде не были моряками, но в трудный для  Англии  час
отдали ей все, - среди прочих я молилась и за некоего Хениджа - помните,
был такой юный танцор Том? - кто в числе многих за свой счет построил  и
вооружил собственные корабли. Мы не брезговали  ничьей  помощью;  другой
мой кузен Говард, тоже юный Том, сын предателя  Норфолка,  снарядил  для
меня корабль - я молилась и за него.
   - Какие новости, Роберт?
   - Пока ничего, Ваше Величество.
   А непогода по-прежнему бушевала, шторма и грозы не считались с июлем,
природа  словно  обратила  счет  времен  года  вспять,  карая   нас   за
преступления против мира и Бога.
   - Какие новости, Роберт?
   - Первая кровь,  Ваше  Величество,  -  один  из  вражеских  кораблей,
"Розарио", получил пробоину выше ватерлинии и вышел из строя, у  галиона
"Сан-Сальвадор" сбиты мачты - оба сдались.
   - Два корабля! Хорошо, клянусь Богом; наш Бог милостив! -  кричала  я
от радости, а Роберт тихо радовался рядом.
   Однако наши тревожные взгляды говорили:
   "Два? Всего-то? Что значит два из трехсот?"
   Кажется, я не ела и не спала - а кто в Англии ел или спал? Дни и ночи
превратились в  бесконечную  ходьбу  взад-вперед,  перемежаемую  редкими
периодами лихорадочного забытья, вызванного телесным изнеможением.
   А там, в разыгравшемся сером море, меж бурных валов, не зная ни дней,
ни ночей, под проливным дождем,  под  обезумевшими  ветрами  в  Ла-Манше
двигалось адское воинство испанцев, а вокруг, словно терьеры, мельтешили
английские суденышки,  наскакивали,  кусали,  выводили  из  себя  слепых
испанских медведей.
   - Какие новости, Роберт?
   - Как только что-нибудь сообщат. Ваше Величество, вы узнаете первой.
   - Который день? Я, кажется, сбилась со счета.
   - Шестые сутки битвы, госпожа.
   - И завтра...
   Роберт кивнул. Господи, он с каждым днем делается все бледнее!
   - Говорите, не молчите! - чуть не заплакала я. Однако я знала  и  без
слов. Что толку говорить?
   Завтра они должны были войти в Кале.
 
*** 
 
   Конечно,  мы  помнили  о  брандерах  <Брандер  -  судно,  нагруженное
горючими или взрывчатыми веществами,  которое  поджигали  и  пускали  но
ветру или течению на неприятельские корабли.>, мы думали о них с  самого
начала. Не кто-нибудь,  а  сам  Уолсингем  был  в  это  время  в  Дувре,
распоряжался тоннами дегтя,  просмоленными  шлюпками,  истинным  огневым
воинством, которое удовлетворило бы и саламандру.  Но  то  ли  Филипповы
молитвы, то ли круглосуточное завывание трех  тысяч  ручных  монахов  во
дворце-соборе притупили  Божий  слух,  сделали  его  нечутким  к  добрым
протестантским молитвам. Так или иначе. Он направил ветер нам в  лоб,  и
Уолсингемовы плавучие трутницы оказались запертыми в Дувре.
   И вот великий испанский флот мирно покачивался на якорях вблизи Кале,
а наши дозорные тщетно высматривали огнедышащую подмогу. Однако они были
не из тех, кто кусает локти и опускает руки. Говард кликнул  на  флагман
всех  командиров  и  капитанов.  И  на  военном   совете   они   приняли
судьбоносное решение, и скрепили его рукопожатием, и  поклялись  великой
клятвой рискнуть судьбой Англии в одном решительном броске.
   Слава Богу, меня с ними не было! Всемогущий в Своей великой  мудрости
закрыл мне глаза,  заткнул  уши  -  в  этом  я  уверена!  Я  никогда  не
согласилась бы с этим решением, не приняла бы эту жертву  -  я,  которая
стольким пожертвовала, столько отдала  самого  дорогого,  ради  того  же
самого дела, ради Англии, всегда ради этой нашей Англии...
   Говорят, Дрейк вздохнул, прикрыл свои голубые-преголубые глаза, потом
открыл их и объявил: "Я отдаю "Томаса". Хоукинс  рыдал  в  голос,  когда
сквозь слезы проговорил: "От меня пусть будет "Ястреб". Тогда слово взял
Фробишер, за ним остальные, и вскоре все десять  были  обречены.  Десять
лучших, быстрейших английских кораблей, добровольно отданные  теми,  кто
любил их и  кто  ими  владел,  стали  брандерами,  чтобы  выкурить  беса
испанской Армады.
   Итак, вместо старых развалюх, корабельных  остовов,  которым  уже  не
ходить под парусами, не держать строй, а только дрейфовать по воле ветра
и волн, - эскадра адских брандеров, направленная в сердце испанцам.  Они
шли во всей красе, с  них  не  сняли  мачт  и  парусов,  как  с  обычных
брандеров,  -  не  жалкие  просмоленные  лодчонки,  но   четырехмачтовые
красавицы шхуны; под всеми парусами, выдраенными втугую, неслись  они  к
стоящей на якорях Армаде, как мечта моряка о собственной смерти.
   И мнилось, то погребальный флот великого норвежского воителя из  дней
героев и саг в клубах дыма мчит  на  Валгаллу  могучего  конунга  и  его
дружину, ибо они шли безупречным строем и так ровно  держали  курс,  что
испанцы не верили - они без команды. И они врезались в самую  сердцевину
испанского флота, неся с собой пламень и серу, ужас и смерть.
   - Ну, сударь, какие новости?
   Дозорный стоял передо мной - лицо в крови,  разбито  при  падении  во
время бешеной скачки.
   - Ваше Величество, Господь взял-таки нашу сторону.  Он  топчет  наших
врагов, попирает их Своею  пятой!  -  Гонец  рыдал  от  обуревающих  его
противоречивых чувств, смеси горя и яростного ликования. -  Сам  Господь
умеряет их гордость Своими бурями, поражает ядрами, они обрубают якоря и
в панике топят друг друга... О, Господи, слышали бы вы их  крики,  когда
мы осыпаем  их  зажигательными  снарядами,  льем  на  них  расплавленный
свинец, рубим их на  куски,  -  мы  видели,  как  у  одного  галиона  из
подветренных шпигатов сочилась кровь, столько убитых истекали на  палубе
кровью, море почернело, словно вино, на милю вокруг...
 
*** 
 
   Победа или смерть...
   Смерть или победа...
   Даже Роберт немного порозовел:
   - От лорда-адмирала. Ваше  Величество,  -  что  до  битвы,  все  пока
хорошо.
   Я вырвала пергамент, сощурилась, как Горгона, на разбегающиеся слова:

   "Ваше Величество, Королева! Ваш слуга приветствует  Вас!  Этой  ночью
Ваши командующие, возглавляемые вице-адмиралом Дрейком,  который  теперь
воистину огнедышащий дракон,  изрыгающий  пламя  и  ярость,  распаляемые
праведным гневом, послали брандеры на врага,  стоящего  на  якоре  возле
Кале, испанцы разбиты  и  бегут.  И  хотя  Ваши  командиры  до  сих  пор
оплакивают свои корабли, они смеются от радости и торжества, и таков наш
день.
   Теперь, благодарение Богу, мы рассеяли врагов, и они бегут с попутным
ветром. Иные повреждены, команда затыкает пробоины телами убитых - мы не
спеша захватываем одно судно за другим. Вблизи Кале, где была  назначена
встреча с герцогом Пармским, нам пришли  на  помощь  голландские  боевые
корабли, дабы этой встречи не допустить.
   По три, по пять, а то и  по  шесть-семь  вражеские  корабли  покидают
Ла-Манш. Наши преследователи видят повсюду бочки и тюки, дохлых  лошадей
и мулов, даже корабельных  кошек,  которых  команда  покидала  за  борт,
стремясь облегчить корабли для  бегства.  Посреди  этой  неразберихи  мы
заметили флагманский галеас и загнали на  мели  вблизи  Дувра  -  теперь
зловещему полумесяцу уже не выстроиться.
   Последних беглецов видели вблизи Ярмутского рейда под всеми парусами,
они направляются в Северное море.  Мы  будем  преследовать  безжалостно,
пусть даже придется гнать их вокруг Шотландии и снова в море...
 
   Вашего Величества преданнейший ликующий родич и  слуга,  лорд-адмирал
лорд Чарльз Говард Эффингем".
 
   Они рассеялись.
   Высокие корабли побеждены. Армада развеяна и бежит от Божьего гнева.
   В трепещущем предутреннем свете мы смотрели друг на друга, мои  лорды
и я, не смея даже ликовать в  эту  бесценную  минуту  победы.  Из  Дувра
прискакал Рели - синие глаза потускнели от усталости, рот мрачно сжат.
   - Битва не выиграна! Она просто переместилась в  Ярмут,  где  испанцы
могут перестроиться и вернуться, чтобы высадиться на южном берегу...
   Берли кивнул:
   - Они и сейчас могут попытаться войти из моря в Темзу  и  напасть  на
Лондон, выполняя приказ короля, который велел им победить или умереть. А
герцог Пармский со своим воинством по-прежнему в Кале...
   - Лорд Лестер!
   Мы и не слышали, как церемониймейстер торопливо постучал, прежде  чем
открыть дверь, увидели только самого Робина, когда он  вошел,  срывая  с
головы шляпу. При виде него  сердце  у  меня  мучительно  встрепенулось,
потом упало. Он был весь зеленый от усталости, его  перекошенная  улыбка
без слов говорила: случилось что-то ужасное.
   - Да, наземная оборона. - Он набрал в грудь  воздуха,  его  печальные
глаза отыскали мои. - Дурные вести. Ваше Величество, я решил сообщить их
сам. Герцог Пармский несмотря  ни  на  что  намерен  доставить  из  Кале
войска. Наши корабли преследуют Армаду, Ла-Манш открыт. Враг не встретит
сопротивления - мы беззащитны.
 
Глава 11 
 
   Беззащитны...
   Я собрала остатки мужества:
   - Едем к войскам!
   А что еще оставалось?
   - Робин,  возвращайтесь  моим  лордом-наместником  к  нашим  войскам,
ободрите их от моего имени. Скажите, я прибуду в Тилбери и проведу смотр
для поднятия боевого духа.
   Чтобы вдохновить мужчин?  Или  чтобы  вдохновиться  одной  женщине  -
сиречъ мне? Или потому, что я так соскучилась  по  одному  мужчине,  что
рвалась непременно его увидеть?
   Одно точно - я умирала от бездействия, умирала от чего-то еще и после
мучительных дней и недель битвы с Армадой должна была сломать  ход  этой
войны нервов - или сломаться самой.
 
*** 
 
   Ни один священник не готовился так  к  свадьбе  с  Христом,  ни  одна
девушка не рядилась так под венец, как я к той встрече с войсками.
   - Даже на  коронацию,  мадам,  вы  наряжались  с  меньшей  любовью  и
заботой! - лепетала, качая седой  головой,  Парри.  -  А  этот  лимонный
оттенок всегда вам шел - может быть,  надеть  к  желтому  шелку  янтарь,
миледи? Или агаты, или ваши любимые жемчуга?
   Радклифф в это время пристегивала  мне  рукава:  мы  переглянулись  и
грустно промолчали. Бедная подслеповатая Парри зарылась  в  шкатулках  с
драгоценностями, а сама уже не отличает агатов от эгретов - и платье  на
мне не желтое, а белоснежно-белое...
   Оно  и  должно  быть  белым  -  Парри,  соображай  она,  как  раньше,
догадалась бы сама, - белым, как каша правота, как чистота нашего  дела,
как мое целомудрие, моя  девическая  сила.  И  к  нему  серебро  -  знак
царственного  достоинства,  золото  как  знак   божественности   и   еще
что-нибудь, что  символизировало  бы  королеву-воительницу;  пусть  люди
видят, я сражаюсь вместе с ними, я готова и хочу разделить их тяготы.
   Под конец я остановилась  на  белейшем  из  белых  бархатном  платье,
мягком, как кроличий хвостик.  Роба  и  корсаж  переливались  серебряной
вязью, по верхней юбке и пышным буфам рукавовиними звездами  рассыпались
сребротканые розы Тюдоров. Затем жемчуга - неизменные жемчуга, жемчуга к
слезам, непролитые слезы природы -  огромные  жемчужины  с  Востока,  из
далекой Индии, по три и по четыре в ряд вдоль выреза платья, по корсажу,
по парику, в ушах и на  пальцах,  под  горлом.  Вокруг