- Так что же делать с милордом?
 
*** 
 
   Действительно, что?
   Бросить в тюрьму - разумеется, однако, пока я в силах этому помешать,
его не казнят!
   Сколько ни возмущались Говард и Рели, сколько ни  писал  мне  Фрэнсис
Бэкон (бывший протеже и  соратник  моего  лорда,  державшийся  за  него,
покуда тот, словно Икар, не подлетел слишком близко к солнцу, после чего
люди поумнее поспешили отыскать покровителей  в  других  сферах),  я  не
могла лишить его жизни.
   - Ваше Величество, назовите мне хоть одну причину,  по  которой  этот
негодяй не достоин смерти! - взывал Рели.
   Я не могла назвать ни одной, кроме  твердого  убеждения,  что  он  не
совершил измены, не злоумышлял против  моей  короны.  Да,  он  по-детски
тщеславен и бесконечно обидчив, но совершенно не опасен, разве  что  для
моей гордости. Он оскорбил  меня  лично,  но  угрозы  державе  не  было.
Опрометчивость его поступков доказывала, на мой  взгляд,  что  он  не  в
себе. И впрямь,  недуг,  тлевший  в  нем  со  дня  приезда  в  Ирландию,
разыгрался не на, шутку. Заключенный в Йорк-хауз,  он  слег  с  болезнью
настолько тяжелой, что все удивлялись, как он вообще добрался до  Англии
живым.
   Дьяволовой задницей называют Ирландию - даже дизентерия там хуже, чем
где-либо еще.
   Господи, не дай ему умереть, как умер его отец!
   Он находится между жизнью и смертью, не ведая, что творится в мире  и
какое  ему  готовится  наказание.  Мне  показалось   излишним   издавать
королевский указ, подтверждающий его арест,  воспрещающий  ему  занимать
государственные посты, являться ко двору и  приближаться  к  моей  особе
ближе чем на двадцать миль, когда  у  него  сил  меньше,  чем  у  самого
слабого в помете суточного поросенка, и, подобно этому жалкому существу,
он не в силах даже открыть глаза.
   Суждено ли ему было умереть?
   Господь так не считал.
   Однако что-то умерло. Ибо тем поцелуем я с ним попрощалась,  и  лорд,
которого я любила, для меня умер.
 
*** 
 
   Однако не для него самого. В те дни, когда год  катился  к  Рождеству
Христову, раскручивая маховик следующего столетия, и  весь  мир,  затаив
дыхание, молился о наступлении новой эры, когда в 1600  году  обновлялся
век, мой лорд, подобно Лазарю, воскрес. Но что такое  жизнь  без  любви,
занятий, общества? А особенно без денег - теперь, когда  мои  щедроты  и
его кошельки истощились,  кредиторы  слетелись,  словно  стервятники  на
раненого зверя. Запертый в Йорк-хаузе, мой лорд гнил без употребления, а
мир шел вперед без него. Я мечтала его отпустить - нужно быть  извергом,
чтобы держать такую птичку в клетке. Ведь простил  же  Господь  блудного
сына! Однако меня и так бранили за опасную снисходительность, и едва  ли
хоть один из моих лордов не обрадовался бы, увидев его  в  гробу,  и  не
побежал бы босиком, приплясывая, за его катафалком.
   И все же я пыталась! Словно нежная мать, я не оставляла надежды,  что
непутевый отпрыск наконец исправится.
   Подходящее поручение, чтобы испытать одного из  моих  юных  лордов  -
того, кто никогда не был его врагом и может еще стать другом.
   - Передайте моему лорду в любезных выражениях следующее. Если он хотя
бы выкажет раскаяние,  проявит  искреннее  сожаление,  если  он  решится
служить мне, как я сочту нужным...
   - Будет исполнено, Ваше Величество!
   Юный  Вильям  Ноллис,  раскрасневшийся   от   спешки,   вернулся   из
Эссекс-хауза раньше, чем, я думала, он ушел. Я протянула  ему  руку  для
поцелуя:
   - Ну, что он сказал?
   Он замялся, изменился в лице, смущенно прошелся по комнате:
   - Ручаюсь, милорд не в себе, и телом, и духом! Когда я пришел...
   - Что он сказал?!
   Ноллис упал на одно колено.
   - Простите меня, мадам, - воззвал он. - Не  вините  за  грубость  его
языка!
   - Говорите!
   Он пробормотал так тихо, что я еле разобрала слова:
   - Ваше Величество, милорд Эссекс сказал:
   Клянусь Богом, ее условия так же кривы, как и ее стан!"
   Я улыбнулась. Почти так же кривы, мой сладкий лорд,  как  ваш  бедный
заблудший дух. Взглянула на  обмершего  от  ужаса  Ноллиса  и  ободряюще
хохотнула:
   - Ладно, сэр, посмотрим,  может  быть,  кривая  старая  черепаха  еще
обгонит молодого зайца! Благодарю за услугу...
 
*** 
 
   Жаль моего бедного лорда! Вместе с благоразумием он утратил теперь  и
ясность рассудка.
   - Он просыпается по ночам. Ваше Величество, и страшно кричит во  сне,
- докладывал человек, чьему надзору я его поручила. - Трепещет  за  свою
жизнь и ругает сэра Роберта Сесила виновником своих бед!
   Господи, за что? Как мой лорд, рожденный любимцем природы  и  королем
меж людей, отмеченный ростом, статью, лицом,  мог  так  забыться,  чтобы
ревновать к горбуну, бедному пигмею, выброшенному на свет  недоделанным,
уродцу, чью тень облаивает каждая собака!
   Ради его душевного и  телесного  здоровья  я  разрешила  моему  лорду
вернуться в собственный дом на набережной.
   - Пусть остается под надзором моих тайных советников! -  предупредила
я Бакхерста. - Однако я  позволяю  ему  получать  и  отправлять  письма,
принимать гостей и начинать жизнь снова, покуда он никому  не  причиняет
вреда.
   Воспользуется ли он этим шансом,  этой  отсрочкой?  На  следующий  же
день, как  я  и  ожидала,  от  него  пришло  первое  письмо.  Я,  словно
школьница, спрятала его на груди, под корсажем, и на  весенней  пойме  у
Ричмонд-парка, когда моя  свита  прогуливалась  в  отдалении,  дрожащими
руками развернула пергамент:
   Сладчайшая королева!
   Вашему всеведущему Величеству известно,  что  через  неделю  истекает
срок моего откупа на продажу в Англии сладких вин. Без него я  не  смогу
содержать себя, оплачивать кредиторов  или  держать  голову  прямо,  как
самый жалкий из людей.
   Если б я мог рассчитывать на милостивое продление..."
   От реки сильно тянуло вонью, жадные голоса дерущихся из-за корма птиц
резали слух.
   О мой лорд, мой корыстный пеликан! Я ждала любви, смирения, нежности,
а он просит денег.
   И  даже  не  просит,  а  громко  требует:  Возобновите  мои   доходы,
позаботьтесь о моих долгах, или я погиб!"
   Я в тупом отчаянии расхаживала по берегу.
   О, вы страдаете от эгоизма, мой лорд, и от неуемного аппетита. Голова
шла кругом, страхи и желания вились вокруг меня, словно  комары.  Неужто
никакой надежды?
   Однако что такое любовь, если  не  один  нескончаемый  акт  любви?  А
загубленная любовь, когда она возвращается,  становится  лучше  прежней,
сильнее, слаще. Из сильного  выходит  сладкое"  <Самсон  нашел  в  трупе
убитого льва пчелиный рой и мед, что дало  ему  повод  для  загадки:  Из
сильного вышло сладкое". (Суд. 14, 8 - 14)>,  учит  нас  Господь  устами
Самсона.
   Я сжала его глупое письмо в ладонях, поцеловала.  Я  не  брошу  моего
Самсона львам.  Я  буду  делать,  что  делала  всегда:  ждать,  ждать  и
надеяться.
 
*** 
 
   Весь тот год мир ждал  от  него,  от  меня,  что  мы  выскажем  нечто
недосказанное. За каждым моим приближенным, за каждым поступком  маячила
тень моего невидимого лорда, он не шел  у  меня  из  головы.  Что  греха
таить, мне было приятно угадывать его руку за каждым усилием его  друзей
напомнить мне о его существовании. На то  Рождество  в  моде  был  новый
сочинитель, очень остроумный каменщик Джонсон, Бен Джонсон или что-то  в
этом роде. На Крещенье он поставил пьесу под названием  Забавы  Синтии",
там пели прелестную песенку в мою честь:
 
   Час царице воссиять!
   Феб на отдых отошел,
   Так войди в чертог и сядь
   На серебряный престол.
 
   Однако и в этой бочке меда оказалась ложка дегтя, а именно  последние
две строчки:
 
   Как ты Гесперу мила,
   Превосходна и светла!
 
   Неужели мой лорд устами каменщика намекает, что  я  мила  ему  светом
своих  щедрот?  Ободренная  духом   нового   начала,   я   решила   быть
великодушной, снова стать  Синтией,  Дианой,  Юноной,  Глорианой.  Месяц
спустя, когда февраль начался новым Сретеньем, новым празднеством света,
новым величаньем Пресвятой Богородицы, я  пролила  свой  свет  на  моего
лорда, даровав ему полную свободу.
   Впрочем, я и сейчас не  верю,  что  к  нему  действительно  вернулись
здоровье и силы, что он вновь стал собой. А ухаживали за  ним,  распаляя
собственную ненависть ко  мне,  две  волчицы  -  мать  Леттис  и  сестра
Пенелопа.
   Леттис ревновала ко мне с младых ногтей. Она отняла у меня Робина, за
что поплатилась двадцатью годами позора.  Теперь  она  была  замужем  за
Китом Блантом,  ближайшим  другом  и  соратником  моего  лорда,  который
последовал за ним в Ирландию и разделил  тамошнее  поражение.  Ее  дочь,
наглая Пенелопа, познакомилась с Блантом у матери и воспылала преступной
страстью к  его  родичу,  другому  Бланту,  барону  Маунтжою,  став  его
любовницей. А сам Маунтжой в Ирландии - командует войсками вместо  моего
лорда и держит в руках ключи от ненадежной задней двери в Англию...
   Вот  какой  узелок  завязался,  вот  какое  гадючье  гнездо,  включая
отвратительного Саутгемптона и толпу ирландцев, в том числе  чудовищного
Ли,  того  самого,  что  прислал  мне  голову   казненного   бунтовщика,
обреталось каждый день в Эссекс-хаузе, питая  тщеславие  моего  лорда  и
раздувая его безумие.
   Да, безумие. Я сознательно употребляю это слово. Уж  если  кого  боги
желают погубить, лишают разума. И только безумец швырнул бы свою  жизнь,
как перчатку, под ноги женщине - тем  более  женщине,  которая,  как  я,
столько боролась за его бесценную жизнь.
 
*** 
 
   На что он употребит дарованную свободу?
   Как покажет мне свои замыслы, свои чаяния?
   Я по-прежнему надеялась и ждала с замиранием сердца.
   И вот оно пришло,  налетело  из-за  левого  плеча,  черное,  страшное
против солнца. Однако нацелено было точно в основание моего трона.
   Актерам, труппе лорда-камергера, заплатили, чтоб те поставили Ричарда
II",  разыграли  свержение  короля.  Я   потребовала   Хансдона,   моего
лорда-камергера, и, расхаживая по комнате, заливаясь гневными слезами  и
ломая веер, завопила:
   - Ваши актеры - изменники! А этот борзописец Шекспир, он же взял  мой
шиллинг, я заплатила ему из собственного кармана! Сочинители хуже  шлюх,
нет ни одного, кто бы не продался за деньги!
   Бедный честный Хансдон побелел от моего гнева.
   - Ваше Величество,  лондонские  театры  ставят  по  двадцать  пьес  в
неделю, в том числе из нашей истории. Ручаюсь, - продолжал  он  дрожащим
голосом, - в этой пьесе нет ничего опасного, никакой угрозы государству,
ровным счетом ничего предосудительного!
   Я не выдержала.
   - Ради всего святого, кузен, - простонала я, - откройте  ваши  слепые
глаза. Ричард Второй - это я! Разве вы не поняли?
   Когда ее ждать, попытку государственного переворота?
   Потому что теперь каждая собака на улице знала о неизбежности мятежа.
   Первым его вспугнул Рели, мой старый  морской  пес  и  землепроходец,
который чуял врага за милю. Он первый выбежал с криком мне навстречу тем
горьким воскресным днем после Сретенья, когда я выходила из церкви:
   - Ваше Величество, вооружайтесь! Милорд Эссекс поднял оружие на вас!
 
Глава 10 
 
   Я отдала бы обе жизни, и свою и его, чтобы этого не случилось. Но так
предначертал левой рукой Господь. А нам. Его  детям,  должно  склоняться
перед Его карой и, рыдая, целовать бич.
 
*** 
 
   - Меня предупредили за час до рассвета, миледи, - продолжал  Рели.  -
Старый офицер, служивший под моим началом в  Ирландии,  пришел  сказать,
чтобы я держался подальше от двора и Сити, ибо, клялся он,  сегодня  там
прольется кровь.
   Dies irae, dies  sanguinus...  День  гнева,  день  крови,  вот  ты  и
наступил?
   О, мой лорд, мой лорд!
   Мы стояли в замерзшем церковном  дворе,  мои  лорды  тихо  сомкнулись
вокруг меня.
   Роберт с жаром подался вперед:
   - И больше вы ничего не выпытали?
   - Когда они начнут? - подхватил Говард.
   - Клянусь Божьей кровью, я пытался!  -  взорвался  Рели.  -  Хотя  он
пришел как друг, я  приставил  ему  к  горлу  кинжал,  и,  даю  руку  на
отсечение, он больше ничего не знает! Однако не секрет,  где  в  Лондоне
собираются сбежавшие из Ирландии крысы!
   Вот уж действительно не секрет, кто привечает у  себя  бывалых  вояк,
будь то последняя мразь.
   - Так что я первым делом вскочил в  лодку  и  велел,  грести  к  дому
милорда Эссекса, -  торопливо  продолжал  Рели.  -  При  моем  появлении
дозорный поднял тревогу. В следующий миг рядом с нами просвистела пуля.
   Значит, вооруженный мятеж - неужто он все-таки замахнулся на  измену,
которую даже я не смогу простить! Я взглянула в бледное и  разгоряченное
лицо Рели и чуть не расцеловала его в васильковые глаза.
   - Благодарение Богу, что вы целы, сэр Уолтер! Его рука спасла вас  от
смерти!
   - Скажите лучше, крепкие руки моего доброго гребца., - мрачно отвечал
Рели. - После первого же  выстрела  он  быстро  развернул  лодку,  и  мы
полетели, словно за нами черти гонятся! Однако ошибки быть не может, они
там вооружены!
   - Кто зачинщики? Кто засел в Эссексхаузе?
   Роберт ответил без запинки:
   - Все -  хорошие  знакомые  Вашего  Величества,  все,  за  кем  мы  в
последнее время установили надзор: сам  милорд,  его  сподвижники,  лорд
Саутгемптон и сэр  Кит  Блант,  с  ними  ирландское  отребье,  сержанты,
капитаны и всякая мелкая сошка.
   О, мой лорд, мой лорд, ни один из них не достоин развязать завяжи  на
вашей обуви! И в таком-то худом решете вы отважились выйти в море?
   Они говорили, а я рыдала, не потому что, как они  думали,  испугалась
вашего мятежа, но потому что скорбела о  вашем  падении,  вашей  роковой
ошибке, вашей бесконечно обидной глупости.
   Запах страха сгущался. Мы сбились в кружок,  словно  дети,  ожидающие
возгласа Отомри!", когда вбежал гонец с раскрасневшимся  диким  лицом  и
криком, которого мы все страшились: Заговор против  королевы!  Мятежники
хотят отнять у нее корону, а затем и жизнь!"
 
*** 
 
   Я предупреждала его, я сказала прямо - личное оскорбление я  простить
могу, умысел против моего трона - никогда. Моего  трона?  Нашего  трона,
державного трона королей, наследия Тюдоров,  которое  досталось  мне  от
сестры, ей - от нашего брата, ему - от отца,  а  отцу  -  от  основателя
нашей династии. Как могла я простить подобное посягательство?
   За этот трон я в юности чуть не  поплатилась  жизнью.  За  то,  чтобы
продержаться на нем сорок лет, я заплатила жизнью, несбывшейся  надеждой
иметь детей, здоровьем, душевным спокойствием, кровью в моих жилах.
   Взять, удержать, сберечь - так говорят в  народе.  Ему  бы  следовало
знать это.
   Значит, никакой пощады  Икару,  которого  безумие  увлекло  к  самому
Солнцу. Однако даже сейчас, бессильный помочь себе и тем более  мне,  он
еще  может  помочь  Англии.  Он  покажет  нашим  заморским   друзьям   и
доморощенным недругам, что Англия верна Тюдорам, как в день Босворта,  в
день воцарения нашей династии. Пусть поднимает мятеж. Тогда мир  увидит,
что Англия признает лишь одну владычицу, Глориану, королеву Елизавету!
 
*** 
 
   - Сэр Роберт!
   - Ваше Величество?
   - Не будем действовать сгоряча - будем искать  мира  даже  на  острие
меча. Пошлите к моему лорду и его союзникам депутацию тайных советников,
пусть учтиво попросят его предстать перед советом и объясниться.
   - Будет исполнено, мадам.
   Я знала повадки моего лорда.  И  если  мой  зов  подействует  на  эту
мягкую, но яростную глину, как я рассчитываю...
   Ладно, посмотрим.
   Разгадал ли Роберт мой замысел, унюхал ли,  почувствовал  ли  нутром,
как это нередко случалось прежде? Ибо он осуществил его быстрее мысли.
   Однако не его рука качнула весы, нет, и не моя.
   То, что произошло, было предопределено силой, рядом с которой мы  все
- ничто.
   Ибо события устремились  по  предназначенному  пути,  в  направлении,
указанном на небесах до начала времен, до того, как земля обрела форму и
субстанцию, по пути, положенному нам в тот миг, когда Божья  рука,  лепя
человеческий род, подарила  нам  наше  обиталище,  сотворила  планеты  и
зажгла звезды.
   Мои лорды вступили в Эссекс-хауз и увидели, что  он  кишит  отчаянным
сбродом, а в воздухе висит безумие, словно в  охваченном  чумой  городе,
где каждый кричит: "Sauve qui pent! Спасайся кто может!"  Лорд-хранитель
печати  Эджертон,  сопровождаемый  королевским  герольдом,   остановился
посредине двора и  зычно  повелел  моему  лорду  распустить  соратников,
сложить оружие и немедленно явиться ко двору, и его примут со  всяческим
почетом. За эту любезность все  четверо  посланцев  в  пять  минут  были
схвачены моим лордом и заперты в Эссекс-хаузе.
   Итак.
   Сработало.
 
*** 
 
   И вот, пока мы  расхаживали  по  прихожей  Уайтхолла,  вбежал  другой
запыхавшийся гонец:
   Милорд поднял восстание, весь Лондон идет за  ним.  Сити  вооружается
против королевы!"
   Я коротко рассмеялась в бледные лица окруживших меня придворных:
   - Мужайтесь, милорды! Пусть восстает - за ним не пойдут! Против  меня
- нет!
   Самый воздух прошелестел общей молитвой:
   Дай Бог, чтобы она оказалась права!"
   Однако, подобно Кассандре,  которую  отвергнутый  Бог  наказал  даром
прозрения, я не радовалась своему предвидению. Ведь, если я  права,  мой
лорд бросается в пучину заблуждений столь глубокую, что самому Богу  его
не вызволить.
   Каждую минуту поступали новые вести.
   - Милорд вышел на улицу, за ним бежит его сброд!
   Я должна была убедиться.
   - Как он выглядит?
   - Дико, мадам, словно сбежал из бедлама.
   Думаю, так оно и было, им владело  исступление.  В  последующие  годы
будут  писать  о  восстании"  моего  лорда,  о  его  мятеже",  однако  в
действительности это больше походило на парад шутов  или  умалишенных  -
он, словно оглашенный, бегал по Сити, сопровождаемый своим разношерстным
воинством, и вопил: За королеву! За королеву! Ко мне, добрые люди!  Меня
хотят убить!
   Ради Бога, ко мне!"
   Безумие, безумие, он  был  одержим  семью  бесами,  его  пожирал  его
собственный нечистый дух.
   - И впрямь все нечистые духи взялись ему помогать! -  мрачно  заметил
Бакхерст, когда подоспели новые вести: сэр Кит Блант велел  своим  людям
убивать всякого, кто станет на их пути, свирепая Пенелопа раскатывает по
городу в экипаже, убеждает первых встречных поддержать брата.
   - Впрочем, один лорд, едва она затащила его  в  карету,  выпрыгнул  в
другую дверцу. Он поспешил сюда засвидетельствовать свою верность.  Ваше
Величество хочет с ним поговорить?
   - Позже, позже, успеется...
   Пенелопа. Без сомнения, она уже видит себя королевой рядом с братом в
этом новом королевстве-без-королевы.  Однако  она,  как  и  он,  мочится
желчью против ветра.
   - Новости, мадам, о войске милорда Эссекса: общим счетом меньше  двух
сотен.
   - Они направляются к собору Святого Павла с целью поднять народ после
службы...
   - Но они опоздали, прихожане разошлись по домам, нигде ни души...
   - И на каждой улице, где они ищут  поддержки,  к  ним  поворачиваются
спиной...
   О, Господи, я видела все так ясно, словно  сама  присутствовала!  Он,
перед которым открывались все сердца, все двери, бегает, словно  грешник
в аду, под дьявольский  стук  хлопающих  дверей  и  ставен,  а  женщины,
которые целовали его стремя и забрасывали его путь розами, прячут детей,
словно у него рога и раздвоенные копыта.
   Наконец он подбежал к дому лондонского шерифа, потребовал  ополченцев
из Сити и  свежую  рубашку,  потому  что  сильно  вспотел  (а  день  был
февральский, морозный).
   - Сию минуту, милорд, -  учтиво  отвечал  шериф,  а  сам  выскочил  с
заднего крыльца и поднял тревогу.
   Они прождали час с лишним, а потом, утратив всякую надежду, вернулись
в Эссекс-хауз.
   И здесь я потеряла его: потеряла чувство сострадания к нему, потеряла
человека, которого любила.
 
*** 
 
   Когда мой лорд понял, что побежден? Что проиграл  игру,  а  с  нею  и
жизнь? Что одним отчаянным пос