решив против порядочности?
   Ни за кого!
   "Ты повенчалась с Англией,  -  кричала  моя  душа,  -  и  каждодневно
печешься о ней, как верная  жена!"  Я  в  сердцах  повернула  на  пальце
золотое коронационное кольцо. На эту стезю направил меня  Сесил  в  день
моего восшествия на  престол.  А  забот  было  не  счесть.  Государство,
которому  я  отдалась,  гнило,  как  дуб,  от  сердцевины  к  краям.   И
сердцевиной этой были деньги.
   Безденежье - проклятие королей!
   Безденежье и войны!
   И долги! Мария оставила долги по всей  Европе,  и  под  убийственные,
безумные проценты: деньги, деньги, деньги...
   День и ночь мы говорили о деньгах,  Сесил  и  я.  Потом  Сесил  нашел
нужного  человека:   Томаса   Грешема,   европейского   финансиста,   но
англичанина до мозга костей; каждое его слово было серебро, каждое  дело
- золото. Спокойная компетентность Сесила успокаивала мой смятенный  дух
- да нет, он сам был моим духом, моим добрым духом, я  так  и  говорила:
"Что бы я делала без вашего незримого руководства, без вашего невидимого
присутствия, сэр Дух?"
   Через несколько дней Грешем  представил  свой  первый  доклад.  "Ваше
Величество, вам надо восстановить  национальную  валюту!  Она  в  полном
небрежении, и само имя Англии чернится каждой сомнительной монетой. Если
вы хотите вернуть доверие к нашей стране, здесь и  за  границей,  это  -
единственный путь".
   "Чтобы избежать войн, - сказал Сесил, - надо обороняться".
   А для этого надо покупать оружие и людей.
   А на это нужны деньги...
   Деньги...
   И Ваше Величество должны выйти замуж...
   Замуж...
   Выйти замуж ради денег?
   Но у кого они есть?
   Праздник Урожая прошел в слезах от рассвета и до заката; в Виндзоре я
мучилась  теми  же  невеселыми  мыслями,   что   преследовали   меня   в
Вестминстере и Уайт-холле. Как я ненавидела эти сырые августовские  дни,
когда нельзя ни гулять,  ни  ездить  верхом  -  остается  только  сидеть
взаперти. Даже жаркий, не по сезону, огонь в очаге не согревал дворец: в
комнате пахло сыростью, как в склепе.
   Замужество и деньги, Франция и Шотландия, деньги и замужество...
   Апатично раскладывая пасьянс (мысли  мои  были  заняты  все  теми  же
неотвязно мучившими меня проблемами), я услышала,  как  дамы  щебечут  и
хихикают над только что принесенным пакетом. "Идите сюда! -  раздраженно
крикнула я. - Над чем вы там смеетесь?"
   Екатерина  Грей,  выступив  вперед  на  коротких  ослиных  ножках,  с
реверансом протянула переплетенный в красную кожу томик и уставилась  на
меня пустыми желтыми глазами. Пусть она мне кузина, семейного духа в ней
ни на грош! А еще выставляет себя ближайшей  родственницей,  похваляется
правами наследницы и при всяком случае норовит уязвить. Я оскалилась.
   - Доставили книги,  -  сказала  она  своим  омерзительным  школярским
голоском, точь-в-точь как у покойницы Джейн. -  Вот  эта  -  из  Женевы.
Против Вашего Величества.
   - Что? Против меня?
   - Полоумный шотландец,  изгнанный  с  родины,  напыщенный  пустозвон,
бродячий проповедник, госпожа, - поспешно вмешалась  Кэт  Кэри,  которая
всегда замечала, что Екатерина хочет меня  задеть,  -  жалкий  попик  по
фамилии Нокс выпустил совершенно смехотворный памфлет...
   Анна Уорвик поторопилась ее поддержать:
   -  С  нелепейшим  названием  "Первый  зов  трубы  против  чудовищного
воинства женщин..."
   - Женщин?! - вскричала я.
   - Нет, мадам, - наставительно пояснила Екатерина, -  даже  не  против
нас, членов королевского рода, но исключительно против королев...
   Членов королевского рода? Во мне закипала злость. Осторожней, кузина,
не заносись!
   Я схватила книгу.
   - Так что он пишет?
   Екатерина не могла смолчать:
   - Пишет, что владычество женщин противно природе, мало того, противно
Божьей воле...
   Я взорвалась:
   - Значит, и я, и моя сестра, и все мои сестры-королевы по всему  миру
- значит. Господь со своим Провидением ошибся в нас?
   Я бросила карты Екатерине в лицо, книгу - в огонь.
   - Глупец! Этот человек - глупец!
   Конечно, глупец! Как бы я стала королевой, если б не  по  воле  Бога,
который избавил меня от сети ловчей и от словесе мятежна и  сквозь  тьму
опасностей привел на этот трон?
   Но вот она снова, эта вечная песня советников и ухажеров: я  не  могу
править, мне нужен мужчина.
   К чертям собачьим!
   Екатерина вцепилась в эти дурацкие доводы, словно терьер в  крысу,  и
продолжала вещать.
   - Он говорит, - нудела она, -  в  природе  лев  не  склоняется  перед
львицей, как и любой другой зверь, но петух  главенствует  над  курицей,
баран над овцой, самец над самкой.  Власть  королевы  разлагает  мужчин,
ставит их ниже скотов! - Она помолчала. - Но если Ваше Величество выйдет
замуж...
   - Господи Иисусе! - возопила я в  ярости.  -  Придержи  свой  дерзкий
язык. Еще одно слово, и, клянусь, я отправлю тебя в Тауэр!

***

   Власть королевы разлагает мужчин...
   - Я тебя разлагаю, Робин? - спросила я, кокетливо надувая губки.
   Робин был из тех, кто за словом в карман не лезет.
   - Разлагаете меня, мадам? Хорошо  бы!  Да  я  и  мечтать  не  смею  о
подобном счастье!
   Хоть один друг у меня есть! И чем больше умножались мои  заботы,  тем
больше он доказывал свою дружбу. Когда я  возвращалась  после  заседания
совета, наморщив от  тревоги  лоб  (Шотландия,  Франция,  деньги,  брак,
наследование - мысли вертелись в голове ловящими свой хвост кошками), он
ждал вместе с егерями, его светлое лицо и  лучезарная  улыбка  манили  к
себе  приветным  маяком  после  долгих  часов  с   их   старыми   серыми
сиятельствами, после долгих часов раздумий, сомнений, компромиссов.
   В то лето...
   Вы меня осуждаете?
   Выслушайте сперва, как все было, как легко, как сладостно...
   Потом, если хотите, осуждайте.
   "Охота,   -   убеждал   Робин,   -   единственное   противоядие    от
государственных забот, от  долгих  часов  в  жарко  натопленных,  дымных
комнатах, от поздних  бесед,  когда  глотаешь  лишь  перегретый  воздух,
ночные испарения и чад догоревших свечей". Так что у  него  всегда  были
наготове соколы и гончие, мишени для стрельбы из  лука,  новый  жеребчик
или кобыла для Ее Величества.
   - Любите своих четвероногих подданных, мадам, - настаивал он,  -  ибо
они все вас обожают и все служат вам верой и правдой!
   И я постепенно  узнавала  тайный  мир  саврасок  и  каурок,  сивок  и
буланок, коняшек и клячонок, как он их называл: только в  моих  конюшнях
мы держали больше трех сотен лошадей, не считая боевых коней, курьерских
скакунов, запряжных и вьючных лошадей, мулов и турнирных тяжеловесов.
   - Едемте, Ваше Величество, - настаивал Робин, будто он -  повелитель,
а я - горничная. - Мои загонщики видели кабана в молодой роще и оленя  с
оленихами в дальнем лесу - отсюда скакать час!
   - Кому час? - пытала я со смехом. -  Нам  или  тем  улиткам,  которые
плетутся сзади и воображают себя наездниками?
   - Мадам, о ком я могу думать, как не о вас?
   Когда я выходила с утомительной аудиенции,  он  был  рядом.  Когда  я
входила в присутствие, он был рядом. Когда я просыпалась утром,  он  был
уже на ногах, его паж ожидал у моей двери с вопросом,  как  я  почивала;
вечером он не смыкал глаз, пока Парри или Кэт не присылали сообщить, что
я отошла ко сну.
   Он был не один. Все мои лорды, все послы и посланники,  придворные  и
прислужники до  последнего  судомоя  оказывали  мне  всевозможные  знаки
внимания. Как я наслаждалась! Я питалась их обожанием,  потягивала  его,
как сладчайший напиток, и с каждым глотком все больше входила  во  вкус.
Зачем    отказываться    от    этого,     становиться     собственностью
одного-единственного мужчины? Первые герцоги  и  графы  Англии  склоняли
предо мною  колена:  наследственный  граф-маршал,  герцог  Норфолк,  мой
престарелый   обожатель    Арундел,    угрюмый    Шрусбери,    владетель
северо-западных низин, - все боролись за право поцеловать мой  мизинчик.
Однако звенящий смех  Робина,  его  бурлящее,  как  шербет,  искрометное
веселье затмевали все их потуги на галантное ухаживание.
   - Лорд Роберт - искусный льстец, - услышала я  как-то  слова  Сесила,
сказанные посланнику Габсбургов в паре шагов от меня.
   Я рассмеялась. Я понимала: он хотел, чтобы я услышала. Уловила  ли  я
нотку горечи? При всей свой одаренности Сесил не был говоруном, не  умел
заставить слова скакать и резвиться, парить, взмывать и падать, щекотать
ум, ухо, сердце смеющимся весельем, как умел Робин.
   Нельзя сказать, что его легкий язык был по душе всем.
   "Он слишком много говорит! - ворчал герцог Норфолк.  -  Его  болтовня
унижает ваше королевское достоинство, оскорбляет ваше королевское  ухо!"
Для новичка при дворе юноша был чересчур прямолинеен! Однако,  глядя  на
его бледное, некрасивое лицо с глазами навыкате и  оттопыренной,  как  у
всех Норфолков, губой, я понимала  его  ревность.  По  крайней  мере  он
говорил  открыто,  злобно  шипя,  за  спиной  же  у  Робина:  "Захудалый
дворянчик, выскочка, отродье предателей, плебей!"
   Вот она, кровь Норфолков! При моем отце его дед ненавидел  "выскочек"
Сеймуров, занявших, как он считал, его место возле короля. Но  где  были
Норфолки и Говарды, когда я так в  них  нуждалась?  Поддерживали  Марию!
Робин - мой друг, верный в самые трудные времена! Он принадлежит мне, не
Папе, не отцу, и, уж разумеется, не жене, он самый испытанный товарищ...
   Скрипки заиграли вступление к медленной  паване.  Ритмично  вздохнули
деревянные духовые инструменты. В другом конце залы я видела Робина:  он
выступал, яркий, как фазан, в шелковом прорезном камзоле  цвета  опавших
листьев на коричневой атласной подкладке, золотистое перо на  коричневом
бархатном берете нежно касалось жемчужной серьги в ухе. Он протискивался
сквозь толчею придворных, чтобы испросить честь повести меня в танце.
   Голос Сесила прозвучал, по обыкновению, тихо:
   - Барон фон Брюмер, посланник Габсбургов,  спрашивает,  как  означить
положение  лорда  Роберта  при  вашем  дворе  в  письмах  к   императору
Фердинанду?
   - Лорда Роберта? - Я смотрела, как Робин приближается  ко  мне  своей
упругой походкой, улыбаясь особой, только мне предназначенной улыбкой. -
Скажите, что он - мой друг.
   - Друг Вашего Величества?
   Бесцветные глаза Сесила были пусты, почти прозрачны. Дурацкий вопрос!
К чему он клонит?
   - Разумеется, дражайший секретарь. Кем ему еще быть?
   - Не знаю, мадам.
   Я отвернулась. Впервые Сесил меня упрекнул, и я не понимала за что.
   Разве он не видит наших отношений?
   Мы с Робином вместе выросли, вместе  пережили  трудные  годы,  вместе
пострадали при Марии. Он, как и я, в те  ужасные  времена  и  в  том  же
ужасном месте спал в обнимку со смертью. На его глазах  увели  на  казнь
отца и брата, на его глазах умер,  не  вынеся  страданий,  старший  брат
Джон, скончалась от горя мать. И он  потерял  младшего  брата,  Генриха,
последнего из сыновей гордого Нортемберленда, павшего при  Сен-Квентине,
в глупой войне, развязанной Марией против французов, куда тот отправился
в надежде вернуть семейную честь.
   Так стоит ли удивляться, что  он  так  влюблен  в  жизнь,  так  упоен
свободой, так исполнен  решимости  выжимать  каждый  день  до  последней
капли, словно виноградину на  языке,  покуда  косточки  не  взмолятся  о
пощаде? Теперь, когда наши муки остались позади  и  засияло  солнце,  он
клялся: раз нельзя вытянуть порванную леску прошлого, забросим удочку  в
будущее. И раз нельзя остановить солнце, ускорим его движение!
   Я холодно взглянула на Сесила, взяла загорелую твердую руку Робина  и
устремилась к музыке. Робин любит жизнь: жизнь кипит.
   Однако  в  светлых  глазах  Сесила  продолжал  таиться  невысказанный
вопрос.

***

   Если Робин любил жизнь, жизнь тогда любила всех нас.
   "Amor gignit amora, nescit ordinum,  omnibus  idem",  -  сказал  этот
великий древнеримский льстец, поэт Вергилий:  любовь  порождает  любовь,
любовь не знает запретов, это едино для всех.
   Послушайте, позвольте же вас  уверить:  то  было  время  любви,  лето
любви, медовый месяц любви...
   Подданные любили меня, потому что светлое зерцало небес не омрачалось
дымом костров и смрадом горящей плоти. Теперь в своих древних,  замшелых
часовенках и церквушках из золотистого камня они обращались  к  Богу  на
родном языке и знали, что Он их слышит.
   А я любила  их,  любила  всех  вокруг,  кокетничала  с  Арунделом,  с
Пикерингом, с послами Филиппа, со сватами из Швеции и Священной  Римской
империи, я купалась в обожании, принимала поклонение, как богиня.
   - И, подобно девственной  богине  Диане,  вы  живете  ради  охоты!  -
воскликнул галантный фон Брюмер,  главный  посол  Габсбургов,  глядя  на
Робина,  как  тот  подсаживает  меня  в  седло  и  выстраивает  лошадей,
всадников, егерей, гончих и ловчих для дневной потехи. День за  днем  мы
охотились по жаре, падали со взмыленных лошадей в  далекой  чаще,  одни,
ибо опережали в безумной скачке даже самых быстрых из  своих  спутников,
или подкреплялись вином и сладостями на очаровательной  поляне,  поодаль
от свиты.
   По всей Англии стояло дивное  лето,  перламутровые  зори  разгорались
солнечными днями, а затем, о, как медленно и как печально, огненный  шар
уходил за горизонт, обещая погожее утро, и ароматные  сумерки  сменялись
звездными вечерами.
   Но для меня...
   Что вам сказать?
   Да, я в совершенстве владела этой игрой в ухаживание, я играла в  нее
каждым прозрачным вечером, каждой ранней бархатной  ночью,  когда  языки
развязывались и каждый тщился превзойти соседа в похвалах моим красоте и
уму!
   Однако стоило проснуться поутру, а страхи уже  поджидали,  затаясь  в
уголке, как верные Екатеринины псы, ее маленькие гончие - и день ото дня
они все больше походили на гончих ада.
   Мария Шотландская, свадьба, наследники, Франция...
   У каждой - зубы рыси, челюсти мастиффа, какая накинется первой?
   Они накинулись разом, вцепились клыками все, как одна. Первый  курьер
в то утро предварил горничную с хлебом и пивом. От его  слов  в  желудке
моем начались спазмы:
   - Мадам, ваш секретарь Сесил молит о скорейшей аудиенции.
   Значит, дурные вести - ничто иное не заставило бы Сесила  вторгнуться
в мою опочивальню.
   Я была уже одета, правда не причесана: волосы в беспорядке лежали  по
плечам. Но Сесил - особая статья, да  и  было,  судя  по  всему,  не  до
церемоний. Я кивнула Парри:
   - Впустите его.
   Серое лицо Сесила, его тяжелая поступь и кипа депеш выдавали тревогу.
   - Дурные известия, госпожа. Французский король  погиб  на  турнире  -
наткнулся при падении на обломок копья. Мария Шотландская  стала  теперь
королевой Франции.
   Остался лишь один вопрос.
   И королева Англии? Насколько далеко простираются ее амбиции?

***

   Через час мы встретились на  совете:  я,  Сесил  и  горстка  поспешно
собранных лордов.
   Я сама слышала, как срывается и дрожит мой голос:
   - Будет ли она силой оспаривать мой трон?
   Лорд Бедфорд тряхнул седою гривой и проворчал:
   - Теперь в ее распоряжении все французское войско.  А  с  французским
гарнизоном, который уже в Шотландии, в распоряжении матери-регентши...
   - Мы в ловушке! - Я повернулась к Сесилу:
   - Нападет ли она? И когда?
   - Кто знает? - Сесил подался  вперед  и  постучал  по  столу,  требуя
внимания:
   -  Одно  очевидно,  ваша  милость,  вам  нужно  выйти  замуж,  и  без
промедления! Покуда вы одиноки и бездетны, ваш трон и наша  безопасность
висят на волоске  -  вы  даете  шотландской  королеве  прекрасный  повод
называть себя вашей наследницей.
   Теперь все наперебой заговорили о моем браке.
   Сесил поднял руку и резко оборвал спор.
   - Ее Величество должны сделать выбор, - сказал он почти сердито, -  и
как можно  скорее.  Ибо  у  королевы  Шотландской  есть  другая  причина
настаивать на своих притязаниях - да, и самая веская из причин!
   Я задохнулась:
   - Нет! Ведь она же не...
   И тут же поняла - да!
   - Она будет требовать вашу корону, возможно, даже вторгнется  в  наши
пределы, чтобы завоевать  ее  не  только  для  себя,  но  и  для  своего
наследника.
   Никто из лордов не шелохнулся.
   - Своего наследника? - Я с трудом узнала свой собственный голос.
   Сесил яростно кивнул.
   - Наши люди донесли, что еще до конца года  она  произведет  на  свет
мальчишку!
   Значит, и в Мариином грязном белье роются, как, я знаю, роются в моем
испанские и римские шпионы!
   И вновь мучители зажужжали:
   - Королева Шотландская беременна?
   - А наша королева не замужем!
   - Еще до весны...
   - Габсбург!
   - Эрцгерцог!
   - Никаких папистов!..
   - Тогда англичанин!..
   - Довольно! - завопила я. - Вы разорвете меня в клочья!
   - Погодим, милорды, погодим - давайте еще раз соберемся в полдень.
   Сесил быстро разогнал всех и приготовился уходить. Но на  прощание  и
он не преминул вонзить мне в сердце кинжал:
   - Мой совет, пусть это будет Габсбург, один из эрцгерцогов  Священной
Римской империи, в противовес Франции. - Он собрал бумаги. - У  вас  нет
друзей, мадам, а кругом враги.
   Подумайте о королеве Шотландской!
   А я-то считала это игрой, придворным ритуалом, не более? Какая  же  я
дура! Мария Шотландская теперь королева  Франции,  и  к  тому  же  скоро
родит? О, Боже, как меня принуждают, как торопят!
   Но должна ли я терпеть? Чтобы  меня  приперли  к  стенке,  выволокли,
словно преступницу на казнь?
   Нет, я этого не вынесу!

***

   Я не могла ни плакать, ни думать. Вчера я спала плохо,  третьего  дня
тоже. Ужели венчанной голове покоя не видать? Даже Сесил против меня!  К
чьей же помощи прибегнуть?
   Я в сердцах расхаживала по комнате, когда вдруг увидела  перед  собой
дверь и, не раздумывая, вышла.
   - Парри, за мной!
   Как летящий домой голубь, я,  сопровождаемая  по  пятам  Парри  и  ее
пажом, мчалась по лабиринту виндзорских комнат, пока не оказалась  перед
дверью, которую искала.
   - Постучите и ждите меня здесь!
   - Эй, есть кто?
   - Ваше Величество! - Только отличная выучка помешала  слуге  выразить
все изумление, которое он испытал при виде самой  королевы,  бледной"  и
дрожащей, у его порога.
   - Где твой хозяин?
   - Прочь, болван! Иди, оставь нас, я встречу Ее Величество!
   Из комнаты выбежал Робин, отмахнулся от служителей, взял меня за руку
и провел внутрь.
   Захлопывая дверь, он смущенно указал на чулки и рубаху:
   - Извините, мадам, я переодевался.
   Я, дрожа, сжимала его сильные загорелые пальцы.  В  зеркале  у  двери
отражались  два  лица:  бледное,  измученное  страданием,  и  другое   -
раскрасневшееся после утренней верховой прогулки. Я не узнавала ни  его,
ни себя.
   Комната была низкая и холодная, сюда никогда не  проникал  полуденный
зной. Если не считать разбросанного в беспорядке снаряжения для верховой
езды, стрельбы, псовой и соколиной охоты, в ней почти ничего не  было  -
чисто холостяцкое убежище. На  столе  у  окна  тазик,  бритва  и  смятое
полотенце -  причиндалы  ежедневного  мужского  обряда.  Сквозь  зеленые
стеклышки в  небольшом  оконном  переплете  робко  заглядывало  утреннее
солнце.
   У камина  уютно  примостились  два  или  три  больших  кресла.  Робин
заботливо усадил меня и  опустился  рядом  на  колени.  После  утреннего
туалета у него на лице остались капельки розовой воды, каштановые волосы
на висках были влажны и курчавились, словно венчики майорана.
   - Ваше Величество, скажите, что привело вас сюда? Что вас тревожит?
   И тут меня прорвало. Запинаясь, как последняя дурочка, я выложила:
   -  Мария  Шотландская  теперь  королева  Франции  и  скоро  родит  им
принца... - Я постаралась взять себя в руки. - Это была игра!
   Я считала это игрой! А теперь у меня отнимут... отнимут все! -  Я  не
могла сдержать слез. - О, Господи, Робин, посоветуйте мне, подскажите!
   - Госпожа, вы знаете, я всецело принадлежу вам! Приказывайте!
   Он опеши