тингса и Монтегью.
   Кому доверять?
   Кому, кроме себя?
   О, Боже, защити мои права!
   Ночь перед битвой я,  как  старинные  рыцари,  провела  в  бдении:  я
молилась перед открытием моего первого парламента, просила даровать силы
- без Божьей помощи мне было не обойтись.
   Я встретила этот день, как и день коронации" во  всеоружии  блеска  и
могущества.
   - Покажитесь во всей красе, - убеждал Робин. - Пусть видят,  что  вы,
королева, едете открывать свой парламент, чтобы утвердить там свою волю.
Доверьтесь мне!
   И  снова  его  стараниями  появились  мелочно-белые  мулы,  золоченый
портшез, золотой и серебряный балдахин, все великолепие  государственной
власти. На этот  раз  я  красовалась  в  алом  бархате,  отороченном  по
воротнику и запястьям  мягкой  белой  лисой,  с  высокими  манжетами  из
перламутрового  шелка,  собранного  в  безупречные  складки,  в  золотом
оплечье с жемчугами. На груди висел рубин  с  голубиное  яйцо,  свободно
распущенные волосы венчала шапочка из алого бархата, расшитая жемчугом и
золотыми бусинами. На ступенях палаты  лордов  стояли  все  мои  пэры  в
коронационных облачениях, и казалось, Вестминстер вновь готов чествовать
свою королеву.
   Как же я обманулась! Едва с  тоскливым  скрипом  распахнулись  старые
тяжелые двери,  как  до  меня  донеслись  звуки  хорала.  Грегорианского
хорала! Изнутри выползала  черная  безликая  масса:  монахи  в  клобуках
выступали по двое, размахивая целым лесом крестов, кадя ладаном,  каждый
с высоко поднятой по римскому обряду восковой свечой. Неужто я  не  могу
открыть свой парламент без этой Римской отрыжки?
   - Уберите свечи! - в ярости заорала я. - И без них видно!
   - Довольно папистских штучек! - взревела толпа за моей спиной.
   Однако в своем окружении я расслышала злобное шипение и поняла: чтобы
править церковью, как правил отец, придется выдержать бой.
   В палате общин они ждали меня, две  стаи  волков:  горящие  отмщением
протестанты, только что из Женевы, против неукротимых папистов,  которые
умрут, но не сдадутся. Я сидела на троне и оглядывала их ряды.
   Многих я  знала  если  не  в  лицо,  то  понаслышке.  Вот  белолицый,
красногубый, недоброй славы доктор Джон Стори, да, тот самый, что бросил
в огонь Латимера и Ридли. Стори говорил первую речь в парламенте.
   - Держитесь старой веры, истребляйте еретиков! - с  горящими  глазами
убеждал он. - Надо жечь, как  жгли,  нет.  Ваше  Величество,  надо  жечь
больше ради здравия вашей души и вашего народа! Да я сам,  -  похвалялся
он, - швырнул вязанку хворосту в лицо Уксбриджскому гаденышу, когда  тот
на костре затянул псалом, и бросил к  его  ногам  вязанку  терновника  -
жалко, что не больше!
   То же было и в верхней палате, когда  один  из  недавних  изгнанников
обрушился на "Кровавого Боннера", епископа Лондонского при Марии  -  тот
засек до смерти старика протестанта, которому шел уже девятый десяток.
   - А что, -  издевался  Боннер,  -  старый  ли,  молодой,  он  бы  сам
предпочел подставить задницу под плеть, чем все тело - огню.
   Тошнотворный запах ладана щекотал ноздри, меня мутило. Этих людей  не
исправить, не спасти, с ними не сговориться. И пядь за  пядью,  речь  за
речью мы теснили их: Сесил, и Ноллис, и я, и свояк  Сесила,  которого  я
нарочно назначила лордом-хранителем печати, пока наконец весь  парламент
не сплотился вокруг меня. И мы провели  закон,  чтобы  всякого,  кто  не
поддержит мои усилия по установлению истинной и  мирной  религии  вместо
старой  веры  с  ее  жестокостями,  отстранять  от  должности  или  даже
заключать в Тауэр - пусть на досуге поразмыслят об истинном учении.
   -  Славно  потрудились,  мадам,  -  поздравил  меня  Сесил,  когда  я
распустила собравшихся.
   Я кивнула.
   -  Славная  работа,  миледи,  -  согласился  Робин,   потом   коварно
улыбнулся:
   - А  теперь  что  вы  скажете  насчет  того,  чтобы  развлечься?  Мне
доставили из Ирландии  конька,  который  ждет  не  дождется,  когда  его
уздечки коснется женская рука, мечтает испробовать ваши  шпоры,  касание
вашего хлыста...
   Я рассмеялась в его притворно-невинные глаза.  Да,  я  показала,  что
умею парить, теперь можно царственно показать себя женщиной.
   И тут мой парламент все испортил, потребовав от меня платы.

Глава 4

   Плевое дело.
   Скажите лучше, дело о плеве, ибо они просили никак не меньше.
   За удачную сессию мне, похоже, предстояло  заплатить  девственностью.
Мой парламент,  признав  за  мной  главенство  в  вопросах  веры,  решил
укоротить мои девические деньки - попросил, нет,  потребовал  как  можно
скорее избрать себе мужа.  Лорд-хранитель  печати,  сэр  Николае  Бэкон,
явился  прямиком  с  последнего  заседания  в  Вестминстере  и   сейчас,
отдуваясь, стоял передо мною с прошением в руках.
   Он был краток: я должна выйти замуж, чем скорее, тем лучше -  в  этом
согласны все.
   А также подумать о преемнике - назвать наследника, которому  перейдет
мой трон.
   Я смотрела на Бэкона - не человек, а гора плоти,  этакий  стог  сена,
однако в этом сене таился острый, как игла, мозг. Он - свояк Сесила, ему
можно доверять. Но стоит ли рисковать, что меня завтра убьют, ради того,
чтобы сегодня успокоить парламент?
   - Назвать преемника? - обрушилась я на тихо стоящего рядом Сесила.  -
А они помнят или забыли, сколько я натерпелась при Марии?
   Когда все знали, что я - наследница, и все заговоры, все  козни  были
направлены на меня и я едва не лишилась жизни?
   - Не вы одна, мадам. - пытался  успокоить  Сесил.  -  Первое  лицо  в
королевстве всегда чувствует, что его жизнь - в руках второго.
   Возьмите хоть Древний Рим - Тиберий уничтожил всех, в ком текла  хоть
капля императорской крови, и не только своих родственников...
   Так же поступил английский Тиберий, мой деспот-отец, уничтоживший мою
первую любовь, моего лорда Серрея, за каплю крови  Плантагенетов  в  его
жилах; казнивший также двух королев, кардинала, лорда-канцлера, герцога,
маркизу, графиню, виконта и виконтессу,  четырех  баронов  и  с  десяток
мелкопоместных дворян...
   Мне ли  расставлять  себе  силки  и  ловушки,  плодить  преемников  и
претендентов, когда отец так тщательно расчистил мне путь?
   Однако парламент хотел в  первую  очередь,  чтобы  я  продолжила  род
Тюдоров - запугать меня, а потом не мытьем,  так  катаньем  отправить  к
алтарю, стреножить и окрутить.
   - Ваше Величество, это нужно для страны, - увещевал  Бэкон,  принимая
от слуги чашу с горячим вином и заглатывая ломоть хлеба, - для ее мира -
этому нас учат самозванцы вроде королевы Шотландской.
   - Еще вина, сэр?
   Он, не переставая говорить, кивнул слуге.
   - Это надо для спокойствия королевства, для его прочности!
   Взгляд Сесила подкреплял каждое его слово.
   Довольно войн Алой и Белой розы, нет, нет, никогда больше!
   - Это нужно и для  престолонаследования...  -  Лорд-хранитель  печати
проглотил остаток булки и  тщательно  вытер  пальцы  большой  салфеткой,
глядя при этом в потолок, чтобы не встречаться со мной взглядом.  -  Нам
как можно скорее нужен принц, наследник вашего королевского рода...
   Вот он опять, извечный вопль Тюдоров: Боже, даруй нам принца! Принца!
Призрачного мальчика, такого желанного, кого-то вроде еврейского Бога  в
Скинии, обожаемого, но незримого!
   И я знала, кем он будет запугивать меня дальше: ибо если не  королева
Шотландская, то за мной идет Екатерина Грей, а за ней  -  ее  неведомая.
младшая сестра, уродец с колыбели, горбунья, карлица!
   Я сидела в парадном кресле, вонзив ногти в ладони, а  Бэкон  вещал  и
вещал. И я знала, что говорят у меня за спиной: что это нужно мне - мне,
Елизавете, - ибо женщина не сможет править без мужчины, который снял  бы
с нее тяготы правления, - это известно всякому!
   И что это надо для моего здоровья - ибо женщина, не знавшая мужа,  не
прошедшая через соитие, не имеет достаточного выхода для дурных кровяных
соков, подвержена  бледной  немочи,  непроизвольным  сокращениям  тайных
органов и постоянной, щекочущей похоти - это тоже известно всякому!
   Но прежде всего это нужно им - ибо, будучи мужчинами, они  не  верят,
что можно обойтись без самца!

***

   Новые ухажеры наседали со  всех  сторон.  Рабыню  на  торгах  так  не
осматривают и не оценивают, как оценивали меня:  обсуждались  мой  рост,
здоровье, объем моих бедер, регулярность месячных - все, чтоб  убедиться
в моей способности рожать!
   Как мерзко было на это  смотреть!  Но  Робин  стал  моими  глазами  и
смотрел за меня. Для него это было игрой, и он ни разу не упустил случая
подметить что-нибудь смешное.
   - Посол Габсбургов пытался разузнать длину вашей стопы, - не моргнув,
докладывал  он,  преклонив  колено  в  моей  опочивальне   после   ухода
советников;  -  и,  кроме  того,  осведомлялись,   какого   цвета   ваши
августейшие глаза: карие, серые, голубые или черные.
   Я захлопнула ресницы, словно крышку табакерки.
   - И что же ваша милость ответили?
   Я ощутила прикосновение его пальцев к  своим  и  поднесла  их  к  его
губам. Его мимолетное лобзание было теплым, словно мартовское утро.
   - Ответил, что глаза у вас и серые, и голубые, и черные  временами  и
даже одновременно, ибо вы королева и  можете  все,  и  что  вы  -  целая
Вселенная!

***

   И вот  они  потянулись,  мои  ухажеры,  в  надежде  заполучить  целую
Вселенную. Поначалу я веселилась.
   - Подай мне хлеба, Кэт, и кусок ветчины,  чтобы  переварить  все  эти
предложения!
   Так почти каждое утро  за  свежими  депешами  я  дразнила  смеющуюся,
хмурящуюся Кэт, которая грезила о моей большой любви, и  Парри,  которая
размышляла теперь в терминах придворного бракосочетания  и  мечтала  для
меня о лучшей партии в приходе - что теперь означало весь мир.
   - Столько мужчин и такой маленький выбор - кого вы мне  присоветуете?
-  Я  перебирала  потенциальных  женихов,  как  девушка  на  ярмарке   -
разложенный товар. - Номер первый - король Испанский.
   Бывший зять, побывавший в  употреблении  как  муж  и  теперь  изрядно
поистасканный, однако за ним числится одна заслуга: он первый сделал мне
предложение, еще при живой жене. Можно сказать, почти двоеженец, зато он
писал чудесные любовные письма - или кто-то писал за него...
   Номер второй - король Шведский.
   Эрик Только Позови, он сватался ко мне еще  при  Эдуарде.  Теперь  он
слал духи и гранаты, ковры и горностаев, а под конец и  свата  -  своего
доброго братца, герцога Финляндского...
   Говорите, надо назвать преемника? Что ж, тот же  герцог  Финляндский,
вчерашний сват, очевидный наследник и официальный  преемник,  вернувшись
из Англии, с помощью яда отнял у брата  сперва  трон,  затем  зрение  и,
наконец, жизнь...
   А наследник Филиппа, юный  Карлос,  как  он  покушался  на  отцовскую
жизнь, покуда Филипп сам не отправил его к праотцам, помните?
   Я не буду назначать преемников!

***

   - Вы слышали, дамы? Еще хлеба, Кэт, и ломтик вот этого сыра... Номера
третий, четвертый, пятый - император Священной Римской Империи и два его
сына, оптом...
   - Кого ваша милость предпочитает? - В отличие от Кэт, Парри принимала
все за чистую монету. - Самого Римского императора  или  кого-нибудь  из
эрцгерцогов?
   - Парри, скажи, - без тени иронии  в  голосе,  -  поддержит  ли  меня
Англия? После мужа сестрицы получить еще одного  плюгавого,  уродливого,
кривоногого,  косомордого  паписта-Габсбурга  в   качестве   английского
короля-супруга?
   - Мадам, мадам!
   - О нет, миледи, фи, не надо так говорить!
   - Теперь номер пятый, герцог Саксонский...
   Из всех венценосцев мира проще было перечислить тех, кто не  попал  в
этот список!

***

   Нашлись  и  доморощенные  женихи,   почувствовавшие   возможность   и
поспешившие ею воспользоваться. О  первом  таком  претенденте  я  узнала
однажды во время аудиенции, когда граф Арундел вошел в зеленой мантии из
тафты и желтых чулках, сияющий, как Нарцисс.
   - Не сомневайтесь, госпожа, он  влюблен!  -  хихикнула  Мария  Сидни,
сестра Робина, которую я взяла фрейлиной по его рекомендации.
   Я вытянула шею, разглядывая его.
   - Влюблен, Сидни? В кого же, скажите на милость?
   Но едва старый козел приблизился к трону с коровьей  улыбкой,  бычьей
грацией и ослиной почтительностью, меня замутило - я угадала ответ.
   - Ваше Светлейшее Величество?
   - Рада вас видеть, милорд Арундел.
   - В желтых чулках является к Оливии влюбленный Мальволио. В. Шекспир,
"Двенадцатая ночь".
   Рада видеть?
   Рада видеть, как сырой день святого Свизина: пятидесятилетний, папист
до кончиков ногтей, лысый, пучеглазый, колченогий, с одышкой,  трусливый
и безмозглый, как видно из его разглагольствований в совете!
   Полная противоположность другому.., другому, которого я..,  довольно!
Хватит!
   - Мадам, отнеситесь к нему благосклонно! - Это вмешалась миловидная и
стройная Екатерина Кэри. - Ведь он потратил на  нас  и  горничных  около
шести сотен фунтов...
   - Чтобы мы нашептывали Вашему Величеству его  имя,  внушали  приятные
пустяки о нем, когда вы спите! - давясь от смеха, закончила Филадельфия,
сестра Екатерины.
   - Что он вам дал? - зашипела я. - Любые подарки по праву  принадлежат
мне! - И заставила их отдать все - и деньги, и  драгоценности  -  больше
чем на две тысячи крон! - золотой, инкрустированный  перламутром  аграф,
розу из рубинов, агатовое ожерелье и десяток прелестных колечек.  Вещицы
мне очень понравились в отличие от их дарителя. - При всем его богатстве
и связях, Кэт, - шепнула я Екатерине Кэри, пока граф расхаживал по залу,
- он уж, наверно, лет сто не пробуждал трепета в девичьем сердце!
   Нет таких денег, за которые бы я согласилась взять в  мужья  римского
католика, пусть даже затаившегося на время!
   Однако на  меня  поглядывали  и  другие;  моя  зоркая  защитница  Кэт
примечала их  всех.  Примечала?  Да  она  читала  будущее,  как  римская
Сивилла.
   - Посол вашего покойного  брата  во  Франции  шлет  свои  поклоны,  -
беспечно заметила она как-то утром. (Девушки готовили меня  к  парадному
выходу и уже застегивали манжеты.) - Он прибыл вчера  поздно  вечером  и
умоляет принять его как можно скорее.
   Вернулся из Франции.
   - По-прежнему добрый протестант, -  бросила  Кэт  как  бы  невзначай,
прибирая мои книги, - приятный человек, отлично  воспитанный,  неизменно
верный вашей семье.
   "Если уж говорить о женихах, - читалось между строк ее реплики, -  то
на этого стоит взглянуть серьезно".
   Я затаила дыхание.
   - Пусть войдет.
   Кэт кивнула одному из кавалеров свиты:
   - Попросите сэра Вильяма Пикеринга.
   - Сэр Вильям Пикеринг к услугам Вашего Величества!
   Пикеринг! Паж,  моего  отца,  придворный  моего  брата,  он  сохранил
верность  Марии,  когда  другие  переметнулись  к  Джейн,  однако  позже
ужаснулся ее жестокости и примкнул к  мятежу  своего  друга  Уайета.  Но
прежде всего он был ближайшим другом того, кто был мне тогда ближе  всех
- моего незабвенного лорда Серрея.
   Помнит ли он тот вечер на Темзе, когда я в последний раз видела моего
лорда?..
   - Искренно рада вас приветствовать,  сэр...  мы  пообедаем  вместе  и
поговорим о.., о многом...
   - Ваше Величество слишком добры...
   - Нет, нет, Пикеринг, встаньте, будьте как дома...
   Я могла бы полюбить Пикеринга  только  за  это,  за  ту  десятилетней
давности любовь. Его приход разбередил старую рану,  разбудил  в  сердце
былую боль и даже желание, чтобы он эту боль утолил.
   И он был высок, и красив той красотой, которую я всегда предпочитала,
- светлолицый, поджарый, ладный, пусть и не первой молодости.
   И моему парламенту он нравился, нравилась мысль об английском принце.
И еще больше нравилась мысль о моем сыне с такими же длинными  руками  и
ногами, с такими же русыми волосами, с тем же хладнокровным,  беспечным,
величавым обликом.
   Но орлица вьет гнездо с орлом, львица находит пару в своей  стае.  Я,
принцесса по крови, могу сочетаться лишь  с  принцем,  мне  не  пристало
ложиться с простым смертным.
   И к тому же...
   О, Господи, к тому же...
   Тес, послушайте...

***

   Посещение Пикеринга странным образом вывело  меня  из  равновесия.  Я
вновь и вновь прокручивала в мозгу всю головоломку. Разумеется, я должна
выйти замуж. И, разумеется, где-то в мире есть человек, которого я смогу
полюбить.
   Однако часто ли в королевских семьях женятся по любви?  Сколько  себя
помню, всегда считала, что в праве выбора мне отказано. При  всех  своих
богатствах, титулах и привилегиях я была менее свободна,  чем  беднейшая
молочница с подойником в руках. Ведь я должна выбирать не для себя - для
Англии!
   Но ведь и в династических браках  случается  любовь,  разве  не  так?
Сестра Мария любила Филиппа, любила до самозабвения. А он ее - нет.
   - Бывают ли счастливыми королевские браки? - со слезами  вопрошала  я
Кэт. - Есть ли у королей и королев надежда на любовь?
   Она бросила уборку и удивленно вытаращилась на меня:
   - А как же, миледи! Ваш отец влюбился двенадцати лет  от  роду,  хотя
свадьбы ему пришлось дожидаться еще шесть!
   По приказу отца, после смерти старшего  брата  и  отцовского  решения
помолвить младшего с бывшей невесткой, у Вестминстерского алтаря,  перед
толпой епископов и архиепископов в синем и белом, в  золоте  и  пурпуре,
принося клятву жениться на незнакомой испанке,  ставшей  женщиной  в  то
время, когда он еще оставался ребенком?
   Члены  парламента  были  в  восторге.  Они  любили  Екатерину  за  ее
приданое, за то, как долго  она,  словно  бедная  терпеливая  Гризельда,
сносила все тяготы ради желанного мужа.
   Но больше всех любил ее сам Генрих. И она любила его - любила  редкой
и сильной любовью, тем более странной, что их обвенчали  только  что  не
насильно.
   "Воистину, - писал ее отцу чрезвычайно довольный испанский  посол,  -
браки заключаются на небесах".

***

   К свадьбе Генрих украсил весь  летний  Лондон  их  общей  эмблемой  -
переплетенными розой и гранатом, и все  фонтаны  в  Сити  били  сладким,
золотистым испанским вином.
   Как-то вечером они ужинали в Вестминстерском дворце, и  вдруг  Генрих
исчез. Через несколько секунд грянули трубы, слуги отдернули занавес,  и
взорам гостей предстала беседка, из которой открывался вид на  роскошный
цветник.
   В саду стояли шестеро господ в алых камзолах, у  самого  высокого  из
шестерых, у Генриха, на груди  сиял  девиз,  выложенный  пластинками  из
чистого золота: "Мое сердце не лжет".
   "Если я изменю, - пел он, - значит, верности нет на земле". Потом  он
положил к Екатерининым ногам золоченое сердце, и вместе, рука  об  руку,
они открыли бал.
   Любила? Конечно, любила. Какая бы женщина не полюбила?
   Но кого мне с той же силой полюбить теперь, когда пришло мое время?

Глава 5

   Хочу ли я выйти замуж?
   Могу ли?
   Могу ли выйти замуж, если я влюблена -  в  жизнь,  в  Англию,  в  мою
корону, в себя самое?

***

   Дни удлинились, зима растаяла и утекла ручьями, огонь в очаге поутих,
а я все раздумывала. Уж если говорить о браке, я предпочла бы роль мужа,
не жены! Я прекрасно видела на примерах Марии и  Екатерины,  что  значит
быть женой, покоряться мужу, его  воле.  В  браке  мужчина  приобретает,
женщина теряет. И еще кое-что я узнала о браке от моего покойного лорда,
барона Тома: в любви женщина проигрывает, потому что мы всегда любим, мы
не выбираем, выбирает мужчина! Так должна ли я выходить  замуж?  Да  еще
без любви?
   Чтобы  брак  был  по  всем  правилам  -  должна;  королева  не  может
руководствоваться только  своим  сердцем,  как  простая  телятница.  "Но
женщина, которая отдается мужу без любви, - протестовала  моя  плоть,  -
торгует собой, как последняя уличная девка!"
   Однако если женщина испытывает  этот  трепет,  этот  жар  в  чреслах,
мужчины считают ее шлюхой! А дочери Анны Болейн  следовало  бы  помнить,
что ожидает шлюху...
   Так за кого я могу выйти замуж, не сог