наршей  компании.  И  все
это - едва достигнув двадцати четырех лет!
   Нападаю ли я на дедушку Генриха?
   Нет,  рукоплещу  ему,  так  же,  как  рукоплещу  его  выбору  будущей
королевы, единственной  женщины,  способной  исцелить  раны,  нанесенные
Войною  Алой  и  Белой  розы,  -  моей  бабушки-тезки,  юной   принцессы
Елизаветы.
   От нее пошло червонное  золото  Тюдоровских  волос,  бледная  кожа  и
точеные черты, которыми, что греха таить, мы так тщеславимся.
   И это было больше, чем брак по расчету. "Я люблю тебя, милая, - писал
он весенней порою их любви, - и томлюсь по тебе больше, чем сердце умеет
выразить".
   И это  была  хорошая  пара,  а  он  -  хороший  король.  Он  возродил
измученную землю, опустошенную войною и сильными мира сего.  Он  подавил
мятеж, низвел его до  состояния  вши,  ползущей  по  телу  политики.  Он
боролся с интригами. Он не заводил фаворитов.
   И он берег свои чресла не для любовников того или иного пола. У  него
не  было  ни  Марии  Болейн,  ни  Бесси  Блант,  ни   Пирса   Гавестона,
возлюбленного Эдуарда П. Ни один из его детей не корчился  от  боли  под
бичующим "ублюдок!" - о, если б мой отец был так же осмотрителен,  когда
расплескивал свое семя!
   Он не расточал понапрасну свое естество; и точно так же  не  расточал
понапрасну деньги. Он крепко держал свою казну  -  "крепче,  чем  сжатый
кулак, как выразился граф Сент-Джон, его лорд-казначей, и  ни  капли  не
утекло сквозь пальцы"! Таким образом, он оставил государство в прибыли.
   И Генрих был миротворцем - он всегда больше миловал, чем  казнил.  За
двадцать четыре года Генрих ни разу не вторгся в чужие пределы и ни разу
не покинул своих. Он  оставил  по  себе  чистую  совесть  и  безупречные
балансовые ведомости - неплохое наследство.
   И неплохой урок для свежеиспеченной королевы Я дала обет усвоить  его
целиком. Клянусь, в тот день в Хэтфилде он  явился  рассказать  мне  это
все. А я обещала помнить - помнить и следовать...

Глава 1

   "Золотые слова - взять, удержать, сберечь", - говорят в народе.
   Взять, удержать, сберечь...
   Это - обо мне.
   Я задыхалась от радости. Но хотя голова  у  меня  кружилась,  а  душа
трепетала в эти первые  минуты  опьянения,  внутренний  голос  оставался
трезвым и нашептывал: "Взять - самое простое; сумей  теперь  удержать  и
сберечь".

   В прозрачном ноябрьском воздухе я слышала свой собственный  сбивчивый
голос - он доносился как бы со стороны:
   - Благодарение Богу! Это  Его  дела!  Обнародуйте  новость!  Сообщите
императору Священной  Римской  Империи,  испанскому  королю,  английским
послам,  лорду  Роберту  Дадли,   королям   французскому,   датскому   и
шведскому...
   Лорду Роберту Дадли? Как затесался он среди великих мира сего?
   Не спрашивайте. Не знаю.
   Жидкая грязь, на которой я стояла, пропитала чулки и холодила колени.
Вслед за гонцами в парк набился  народ.  Их  сиятельства  встревожились:
"Ваше Величество, ради всего святого, пройдите в дом!"
   Величество...
   Есть ли слово слаще?
   С большой галереи я смотрела  на  волнующуюся  толпу,  что  запрудила
двор, и от полноты  сердца  не  могла  даже  плакать.  Воздух  гудел  от
колокольного  трезвона,  далеко  на  горизонте  горел  сигнальный  маяк,
передавая от одной сторожевой башни к другой весть о моем восшествии  на
престол. Служители выкатывали из погребов бочки и бочонки,  обрадованные
гуляки под гром здравиц распивали светлый искристый эль.
   И вдруг посреди толпы чистый, высокий голос запел:

   Молились мы в годину бед:
   Господь, храни Элизабет!
   Когда детей терзают плоть,
   Даруй нам нашу Бесс, Господь!
   В раю их дух, в могиле плоть;
   Молитвам нашим внял Господь!

   И тут я разрыдалась.
   Дрожащая, бессловесная Кэт цеплялась за мою руку,  Парри,  окрыленная
видением  будущего  могущества,  вдохновенно  тарахтела  о   платьях   и
драгоценностях, уборах и белилах,  корсажах,  гофрированных  манжетах  и
шлейфах в сорок  футов  длиной.  Каждый  из  моих  приближенных  ликовал
по-своему. Эскам стучал кулаком по ладони и  цитировал  древних  греков,
казначей Парри орал по-валлийски,  Чертей  без  стеснения  рыдал  то  на
одном, то на другом плече онемевшего, сияющего Вернона.
   Вайн с горсткой слуг сдерживал в  дверях  напор  охрипшей  от  криков
толпы. Впрочем, одного тихого человека пропустили сразу.
   - Моя милостивейшая владычица!
   Преклоненные колени, строгий наряд, мягкая черная судейская  шапочка,
сумка со свитками и актами - мой Сесил!
   Смеясь и плача, я подняла его с колен.
   - Мой дорогой, добрый друг!
   Он тряхнул головой, улыбаясь пронзительными серыми глазами.
   - К вашим услугам, мадам.
   Его слова, его тяжелая сумка с документами, его рвение - все говорило
об одном.
   - Ладно, сэр, - отвечала я, - раз так, служите мне изо всех сил!
   Мы приступили в тот же вечер у  меня  в  комнате,  сдвинув  колени  у
очага, похожие больше на школьницу и  учителя,  чем  на  королеву  и  ее
советника.
   - Перво-наперво следует замириться с  Францией,  мадам,  покончить  с
войной, - настаивал Сесил, - укрепить границы - а для этого восстановить
флот, - но ограничиться обороной. Ведь война стоит денег,  денег  у  нас
нет, казна истощена. Чтобы все  это  осуществить,  ваша  милость  должны
установить свое правление  через  Тайный  совет  и  далее  через  судей,
должностных  лиц,  судебных  исполнителей   и   приставов,   клерков   и
околоточных надзирателей по всей стране.
   Мне стало страшно. Справлюсь ли я со всем этим? Сама, одна?
   Сесил, похоже, угадал мои мысли, потому что улыбнулся и добавил:
   - Но первым делом ваша коронация!
   Моя коронация!..
   - С которой вам помогут члены вашего Тайного совета.
   Члены моего Тайного совета...
   Мои тайные советники...
   Мои, мои советники...

***

   Они  ждали  меня  в  большом  сводчатом  зале  Хэтфилда,  мои  тайные
советники,  усталые  и  сумрачные,  с  лицами  пустыми,  белыми,  словно
пергамент, ожидающий моей подписи и печати.
   Я вошла в алом с головы до ног, все на мне пламенело  рубинами  -  от
обруча на волосах до пряжек на туфлях,  однако  сама  была  бледна,  как
зимний рассвет.
   Сердце мое замирало, к горлу подступала тошнота, когда  я  оглядывала
ряды коленопреклоненных мужчин: вот мой двоюродный дед, лорд  Говард,  с
ним юный герцог Норфолк, вот лорд-казначей Полет, вот Сассекс,  Дерби  и
Бедфорд, рядом  с  ними  Арундел,  Гастингс  и  Шрусбери  -  эта  троица
неизменно сопровождала Гардинера, когда сей  добрейший  епископ  являлся
меня запугивать, вот Клинтон  и  Норфолк,  Пембрук  и  Паджет,  да,  да,
Паджет, а рядом с ним эта гадина Рич - палач Анны Эскью и орудие Ризли -
хотя сам Ризли, слава Богу, счел за лучшее оставить двор,  -  и  все  их
присные, разряженные в пух и прах,  чтобы  засвидетельствовать  почтение
королеве.
   Кому из них можно доверять?
   Тишина стояла гробовая, казалось, дрожал  сам  воздух.  И  немудрено!
Немудрено, что у смело глядящих лордов в душе  тряслись  их  благородные
поджилки! Последний раз я видела их всем скопом,  когда  они  отправляли
меня в Тауэр. Могли ли и я, и они это забыть?
   И все же забыть надо.
   Я должна забыть, я, королева, - сейчас или никогда...
   Я сжала руками резные львиные головы  на  подлокотниках  -  они  были
холодные.
   - Милорды, - начала я,  -  Господь  свидетель,  я  скорблю  о  смерти
сестры.., но Он возложил на меня это бремя, и я не вольна отказаться. Мы
все - рабы Божьи и должны  быть  покорны  Его  воле.  И  коли  я  должна
править, я буду править!
   Если  они  ожидали  услышать  робкую   зеленую   девчонку,   то   они
просчитались. Кто-то шумно выдохнул, кто-то испуганно сморгнул - да, это
была сладкая месть. Я ликовала.
   Однако мой долг - не мстить за прошлые обиды, а  глядеть  в  будущее.
"Прежде всего подберите себе совет", - сказал Сесил. При  отце  в  совет
входило двадцать лордов; Мария по слабости, а также из  желания  угодить
мужу, возвышая его людей, раздула их число почти до пятидесяти.  Слишком
много - подсказывало мне чутье. Мой совет будет меньше.
   Кому можно доверять?
   Все пятьдесят советников Марии  стояли  передо  мной  на  коленях,  с
непокрытыми головами, готовые по моему слову вывернуться наизнанку.  Еще
бы, ведь место в совете или при дворе - безусловно власть.  А  власть  -
это уважение, уважение - это деньги, деньги - это власть, для тех,  кого
я пожелаю к себе приблизить.
   Кому можно доверять?  Как  поведут  себя  Дерби,  Шрусбери,  Арундел,
Нортемберленд, Уэстерморленд, великие лорды Севера,  католики  до  мозга
костей, враждебные ко всему, что связано с именем "Болейн", - станут  ли
они служить женщине и еретичке? Я не могу разом прогнать  всех  Марииных
людей.  Но,  быть  может,  выход  -  разбавить  их  своими  родичами   и
единоверцами, ввести в совет моего  двоюродного  деда  Говарда,  кузенов
Фрэнсиса Ноллиса и Генри Кэри, столь же крепких в новой  вере,  как  эти
лорды - в старой? Кого-то я могу возвысить сама - Сэсил упомянул  своего
свояка, умного законоведа и члена парламента, сэра  Николаса  Бэкона,  -
надо бы с ним поговорить...
   Кому-то из старых знакомцев придется уйти -  тому  же  Паджету,  этой
ядовитой жабе, Ричу!
   А как с остальными?
   Это не к спеху!
   - Милорды, - промолвила я со сладчайшей улыбкой,  -  вы  видите  меня
перед собой - простую девушку, Божью девственницу, руководимую нынче  Им
одним. Многолюдство порождает сумятицу - мне нужен совет,  с  которым  я
сумею сладить, маленький совет по моим скромным нуждам. И вскоре  я  его
назначу.
   К вашим услугам, милорды, я прибегну по мере надобности. Однако  вам,
сэр Вильям, - я шагнула к Сесилу и  взяла  его  за  руку,  -  я  поручаю
возглавить совет и, не щадя живота,  трудиться  на  благо  мое  и  моего
королевства.
   Я  знаю  -  вы   неподкупны   и   всегда   будете   руководствоваться
соображениями полезности.
   Знаю и то, что могу положиться на вашу  деликатность,  и  обещаю  вам
свою. Разрешаю вам вести переговоры по своему  усмотрению,  здесь  и  за
границей, с врагом и с другом, представлять меня во всех делах.  Облекаю
вас соответствующей властью.
   Позже мой Сесил написал: "Тайны,  сохраняемые  меж  принцессой  и  ее
секретарем, можно уподобить нежному чувству влюбленных, скрываемому даже
от друзей". Так оно и было: в важнейших делах государства, как  в  делах
любви,  в  брачном  союзе  умов.  Я  знала,  что  его  рассудительность,
кропотливость, изобретательность, преданность  мне  не  изменят.  Теперь
предстояло испытать его патриотизм - и мой...
   Дом - начало всего: прежде наведи порядок в собственном доме.
   Попивая сладкое золотое вино и жуя засахаренные вишни, я сражалась  с
новой непомерной задачей: кто будут мои приближенные дамы.
   Первый  шаг  сомнений  не  вызывал:  Кэт   и   Парри   станут   моими
гофмейстеринами, обер-фрейлинами, хранительницами гардероба, августейших
книг и безделушек, августейшего спокойствия!
   Что до остальных...
   - Вам  надо  окружить  себя  дамами,  миледи,  и  обязательно  самыми
лучшими! - поучала Кэт, вполне освоившаяся со своей новой ролью. -  Вот,
например, леди Екатерина  Грэй,  кузина  вашей  милости,  и  леди  Джейн
Сеймур, дочь покойного лорда-протектора, леди Анна Рассел, дочь  герцога
Бедфорда, - все добрые протестантки, мадам, вполне достойные быть  рядом
с королевой.
   Екатерина, кузина Екатерина  -  тощая  бледная  лисичка,  точь-в-точь
покойница Джейн, только без ее ума. Зато, надо полагать, с гонором,  еще
бы, ведь теперь она старшая в роду! Мало  радости  постоянно  видеть  ее
рядом с собой, принимать ее услуги днем и ночью!
   И все же теперь она - моя очевидная наследница; она при мне выполняла
ту же роль, что я - при Марии. Лучше пусть будет рядом, под  присмотром,
чем невесть где и невесть с какими мыслями. Ладно, я согласна.
   - Кэт...
   - И другие ваши родственницы, мэм, хоть и дальние: свояченицы  вашего
кузена Генри, сына Марии Кэри.
   Урожденной Марии Болейн.
   Да, я не забыла Генри. Я покажу миру, что родная кровь -  это  родная
кровь, добрая кровь Болейнов...
   Кэт не унималась:
   - У вашего двоюродного  зятя,  Фрэнсиса  Ноллиса,  есть  две  дочери,
Леттис и Сесилия, от вашей кузины, дочери вашей  тетушки  Марии,  и  еще
одна Мария - леди Мария Говард, дочь лорда Говарда,  вашего  двоюродного
деда...
   Как она их всех помнит?
   - Довольно, Кэт! Теперь ты обер-фрейлина, вот и выбирай кого  хочешь,
лишь бы были молодые, здоровые, пригожие  и  стойкие  в  вере...  Только
папистских гадюк я рядом с собой не потерплю!
   И это только начало.  Предстояло  еще  разбираться  с  придворными  и
челядью, постельничьими и дворецкими, камеристками,  лейб-гвардейцами  и
телохранителями...
   А от Марии мне досталась  чета  придворных  дураков  -  Вил  и  Джейн
Сомерс, отцовские карлики, итальянский жонглер, две итальянские карлицы,
Ипполита и Томасина, да  еще  арапчонок,  наряженный,  как  мартышка,  в
широкие штаны и черную курточку с золотой мишурой...
   Куда их всех деть?
   Близилось обеденное время, и я чувствовала, что  верный  Сесил  опять
расхаживает в галерее со своими бумагами. Голова раскалывалась,  в  ушах
звенело, все тело было натянуто, как струна. Коронация, казна,  воинство
и флот, Испания и Франция - волнами проносилось в мозгу. Но  одна  мысль
господствовала над всеми.
   Доскакал ли гонец до Норфолка? Из  всех  моих  посланий  европейским,
монархам это - самое для меня дорогое, его  везет  гонец,  посланный  по
моему личному приказу на самом резвом коне...
   Сколько миль от Хэтфилда до Фрамлингхэма!
   Когда его ждать?

***

   Вечерний воздух  лучился  золотом  и  багрянцем,  закат  догорал,  на
небосводе проступила бледная облатка луны. Окрестный  народ  по-прежнему
валил валом: кто предлагал  товар,  кто  -  услуги,  кто  пришел  просто
порадоваться вместе с нами. Но даже сквозь гул толпы я различила четкий,
нарастающий звук, мерный четырехтактный топот мчащегося галопом коня.
   А вот и он сам: огромный, безупречно-белый скакун с грохотом пронесся
по дороге и одним  прыжком,  словно  крылатый  Пегас,  перемахнул  через
ограду в парк. Лишь один  человек  в  Англии  может  совладать  с  таким
скакуном, отважиться на подобный прыжок...
   А вот и он, в самую нужную минуту, о, Господи! Господи Боже, ведь это
он, у моих ног, целует мне руки...
   - Ваше Величество!
   Он плакал: по его тонкому, красивому лицу  текли  слезы..,  из  глаз,
которых я уже не чаяла в этой жизни увидеть, разве что во сне...
   Он стал старше - смуглее, серьезнее...
   ...это был...
   ...это был...
   ...это был...

Глава 2

   - Робин!
   Мой Робин.
   В залог своей любви он привез мне дубовые листья (знаете ли  вы,  что
его имя происходит от латинского robur - дуб?).  Дуб  -  символ  Англии,
символ крепости, символ верности и несгибаемости!
   А я давно придумала и мысленно пообещала  ему  придворную  должность,
идеальную должность для идеального наездника.
   И на следующий день, когда я выехала в Лондон, рядом со мной гарцевал
на белом жеребце новый смотритель  королевских  конюшен.  За  нами  ехал
Сесил, слегка огорченный тем, что  его  лошадка  оказалась  на  двадцать
дюймов ниже Робинова скакуна и моей длинноногой кобылы.
   Нас провожала  тысячная  толпа,  и  чем  ближе  к  Лондону,  тем  она
становилась больше. А я сидела  на  золотисто-гнедой  кобыле  в  лиловом
бархатном платье, пышном, словно распустившаяся пармская фиалка, в венце
из аметистов, с развевающимся на ветру  золотистым  шарфом,  и  рядом  с
двумя такими мужчинами чувствовала себя воистину королевой.
   Однако на подъезде к Тауэру меня затрясло, как в лихорадке,  из  глаз
брызнули слезы. Здесь мучилась Джейн, здесь умерла моя  мать,  здесь  на
глазах у Робина казнили его брата и отца,  здесь  я  готовилась  прожить
свою последнюю ночь. "О, Господи! - рыдала я. - Многих наследных принцев
низринули до здешних узников, но мало кто из  здешних  узников,  подобно
мне, возвысился до принцессы! Боже  Всемогущий,  Ты  избавил  меня,  как
Даниила изо рва львиного; во всю мою  жизнь  не  устану  возносить  Тебе
хвалу!"
   А  знаете,  что  отец  Робина  перед  смертью  был  вынужден  принять
католичество? Отречься от своей веры, стерпеть унижение на  глазах  тех,
кто пришел поглумиться над ним у ступеней эшафота,  -  чтобы  спасти  от
лютой смерти сыновей. И все же  старший,  лорд  Джон,  сложил  голову  в
темнице. Ему  не  было  и  двадцати  двух.  Удивительно  ли,  что  Робин
ненавидит папистов и льнет ко мне?
   И в это Рождество в Уайт-холле Робин не упустил случая показать всем,
что папизм мертв.
   "Ибо старая римская шлюха, - дерзко заявил  он,  -  в  последний  раз
задирала юбки на этой земле!"
   Поэтому мы устроили  пантомиму  в  ярких  нарядах  и  под  развеселую
музыку, где попы и монахи выступили жадными черными шутами,  епископы  -
жирными свиньями  и  тупыми  ослами,  кардиналы  -  волками,  стригущими
простодушных овечек - народ. Славное получилось угощенье  для  испанцев,
которые еще оставались при моем дворе. У Ферии глаза вылезли  из  орбит,
словно его сейчас хватит удар, но пришлось ему терпеть.  Мы  с  Робином,
спрятавшись за моим веером, потешались над его смятением не меньше,  чем
над выходками ряженых. А потом плясали, плясали, плясали самую  быструю,
самую стремительную гальярду, какую когда-либо отплясывали при дворе.
   А что же Эми, грудастая смуглянка Эми, его жена!
   Он не говорил, я не спрашивала, voila.

***

   А потом была моя коронация.
   Ш-ги-ш, я и сейчас  их  слышу:  колокольный  звон,  пальбу,  возгласы
толпы: вся Англия до хрипоты выкликает пятисложное Е-ЛИ-ЗА-ВЕ-ТА!..
   Я знала: мне следует венчаться на царство с  такой  пышностью,  чтобы
никто не усомнился в законности моих прав. Уже и так католики, и попы, и
миряне, беспокоились и злились - тревожились за свою власть  и  пугались
возвращения наших изгнанников, таких, как Эшли, муж Кэт, или мои  кузены
Ноллис и Кэри, тех, кто при Марии бежали от гонений в мирную Швейцарию.
   -  Вот,  волки  сбегаются  назад  из  Женевы,  этой   выгребной   ямы
протестантизма! - ярились они со своих кафедр.
   В Рождество Господа нашего Иисуса Христа громогласный епископ  посмел
по римскому обряду поднять Святые Дары передо мною, своей королевой!
   - Прекратите комедию! - рявкнула я на него.
   Однако он не унялся. И я знала, что  многие  -  кто  шепотом,  кто  в
открытую - говорят, мол, я не та королева, потому что прижита вне брака,
а значит,  престол  должен  перейти  по  линии  старшей  сестры  отца  к
шотландской королеве, моей католической кузине Марии.
   Поэтому я решила  закатить  такую  коронацию,  чтобы  поразить  своим
могуществом даже врагов. "Предоставьте  это  мне,  мадам,  -  уговаривал
Робин, - и я, ваш церемониймейстер, явлю вас народу, как ни ему, ни  вам
даже не снилось. Только доверьтесь мне!"
   И я согласилась.
   Он хотел, чтобы все было самым лучшим  образом,  я  же  -  чтобы  все
прошло как можно скорее, и наши люди сбивались с ног в  попытке  угодить
нам обоим.
   - Ваша милость, парча из Антверпена, пурпур из Браганцы,  шелк  цвета
слоновой кости из Китая...
   - Мадам, честью ручаюсь, это паутинка, бабочкины крыльца,  трепетание
мотылька, дыхание ангела!
   Бог весть как им это удалось, но к середине января у Парри и Кэт были
готовы четыре церемониальных платья. Дату назвал  ученый  астролог  (его
нашел Робин): он составил мой гороскоп и пообещал мне долгую  жизнь  под
знаком восходящей - всегда восходящей Девы.

***

   В назначенное утро  Дева  встала  после  бессонной  ночи,  но  в  том
состоянии, когда усталость пропадает и чувствуешь себя бесплотной.
   - Нет, не надо ничего взбадривающего, Кэт,  ни  вина,  ни  пива,  мне
ничего не надо!
   Взглянув в мои сияющие глаза, Кэт оставила меня питаться  воздухом  и
восторгами.
   И вп