н тогда любил меня, а не ее.
   Я знаю, знаю, она была хорошая девушка, хотя, конечно, очень простая, мне
все это говорили и тогда, и потом. Но я не могла  простить  ей  ее  животную
бессловесность и, более того, ее  неприкрытую  чувственность,  незатейливую,
как у коровы, такую же неотразимую для мужчин, как и ее пышные груди. А  те,
кого Бог создал, чтобы мыслить и чувствовать, чьи тонкие натуры постоянно  в
напряжении, как струны арфы, должны довольствоваться меньшей  аудиторией,  -
их музыку дано понять не всем.
   Поэтому я  спрятала  гордость  подальше,  ибо  у  меня  не  было  желания
признаваться в собственной глупости, и выполнила его просьбу.
   - Ее зовут Эми Робсарт, - холодно сообщила ему я через неделю  или  через
две. - Она дочь одного норфолкского джентльмена, члена парламента от  своего
графства.
   Я заставила его подождать, потому что всякий,  кто  использует  принцессу
крови  в  качестве  посредника,  должен  смириться  с  тем,  что  она  будет
заниматься его делами, когда этого будет хотеться ей, а не ему. Я  также  не
сочла нужным сообщить,  что  она  -  единственная  наследница  своего  отца,
владевшего обширными имениями вокруг Фрамлингэма. А саму девушку я отправила
обратно в Норфолк, для этого достаточно было намекнуть одной  из  придворных
дам, что сестре короля она не по нраву. Я  надеялась,  что  он  ее  забудет.
Однако этого не случилось.
   - Эми! Моя милая, любимая, - совсем обезумел он. - А как дальше?
   - Робсарт, - произнесла я со всем презрением, на которое была способна.
   - Она завладела сердцем Робина! - Он заливался соловьем. - И клянусь, мое
сердце принадлежит ей по праву!
   Про себя я злорадно подумала, что до его сердца она не достает: ростом не
вышла, и не смогла удержаться от ехидного замечания:
   - Если вы на ней женитесь, у вас будут низкорослые дети.
   - Неважно, пусть все наши дети будут маленькими, как  она!  -  Теперь  он
совсем размяк от переполнявших его нежных чувств. - Пусть даже  все  девочки
будут высокими, как я, а все мальчики - маленького роста, как она,  лишь  бы
они были похожи на нее, на само совершенство!
   Я была в отчаянии. Но его уже было не спасти:  он  закусил  удила,  сломя
голову ринулся ухаживать за ней,  и  не  прошло  и  трех  месяцев,  как  они
поженились.  Ему  было  восемнадцать,  а  ей  пятнадцать  -  возраст  вполне
подходящий для брака, но слишком молодой, чтобы давать  пожизненные  клятвы.
Счастливица Эми была на седьмом небе от радости, заслонившей  все  вокруг  и
лишившей ее последней капли ума, которым она и раньше не  блистала.  Даже  в
день свадьбы, когда она шла от алтаря, опираясь на руку  жениха  и  хор  пел
гимны, по ее цыганского вида лицу с еле заметными усиками над верхней  губой
- что они там  у  себя,  в  Норфолке,  не  слыхали,  что  ли,  о  солях  для
обесцвечивания, ромашке и лимонном масле? - было заметно, что она все еще не
может поверить в свое счастье. Еще бы!.  Поймать  самую  лучшую  добычу  при
дворе!
   А с его стороны все  ворчали,  так  как  почувствовали  тут  мезальянс  и
угадали его причины. За свадебным столом Сесил сидел рядом со мной, захватив
себе блюдо с линем и осетриной. Что до меня, то я не могла есть. Вино лилось
рекой, ночь приближалась, и жених с каждой минутой  становился  все  нежнее,
пока невесту не отвели в постель.
   - Браки,  порожденные  вожделением,  поначалу  сулят  радость,  -  мрачно
заметил Сесил, - но их ожидает печальный конец.
   Рыба способствовала пробуждению в нем провидческого дара -  он  предвидел
будущее. Я не могла на все это смотреть. Я ненавидела ее, а больше  всего  -
его, и вскоре после их свадьбы, сославшись  на  домашние  дела,  требовавшие
моего внимания, покинула  двор  и  на  шесть  месяцев  удалилась  в  Хэтфилд
зализывать глубокие раны, нанесенные моему самолюбию.
   Но как бы я ни любила Хэтфилд, теперь мне было ясно одно: жить там  я  не
смогу. В последний год я привыкла жить при дворе, и мой дом теперь был  там.
Отпраздновав Рождество в Хэтфилде,  я  послала  Эдуарду  письмо,  в  котором
просила разрешения вернуться. Вместо ответа  он  прислал  отряд  королевских
гвардейцев с приказом отправляться немедленно. Таким образом,  я  вернулась,
как королева, в  сопровождении  почетного  эскорта  из  двухсот  человек,  и
поселилась в собственном доме в Сент-Джеймсе, через парк от Уайтхолла.
   В ту пору придворная жизнь  была  для  меня  всем,  нигде  я  столько  не
каталась верхом, не танцевала так увлеченно и не смеялась  так  весело,  как
там. Когда первые уколы ревности прошли, я обнаружила, что почти  совсем  не
скучаю по Робину. Ибо теперь моего общества постоянно искали послы, и  среди
них послы великих держав, - я была весьма важной особой. И  со  мной  всегда
были мои кузены. Генри Кэри и Фрэнсис Ноллис,  к  которым  я  все  больше  и
больше привязывалась по мере того, как узнавала поближе,  не  говоря  уже  о
других мужчинах, оспаривавших друг у друга право занять место Робина в  моем
сердце.
   Робин только однажды появился при дворе со своей новобрачной. Он  повсюду
таскал ее за собой, похваляясь новой игрушкой, как  это  обычно  делают  все
мужчины с их первой женщиной, давшей им возможность пустить в  ход  то,  что
они носят между ног, но бедная дурочка просто стояла, раскрыв рот,  и  часто
дышала, как телка перед случкой, руки  у  нее  болтались,  как  у  тряпичной
куклы, коровьи глаза смотрели тупо, без всякого выражения. В конце концов он
вынужден был увезти ее обратно. Как долго чары этой сельской простушки будут
иметь  над  ним  власть,  я  не  знала.  Но  к  своему  стыду,  я   получала
удовлетворение от мысли, что  теперь  ему  придется  спать  в  той  постели,
которую он сам себе постелил.
   Был еще один человек, чье присутствие незримо чувствовалось, - это Мария,
которая теперь была как никогда отдалена от  короля  и  двора.  Еще  раз  ей
повелели явиться ко двору и держать ответ, разыгралось  еще  одно  сражение:
Эдуард пытался заставить ее покориться,  но  снова  потерпел  поражение.  От
страха Мария уговорила своего кузена  Карла,  короля  Испании  и  императора
Священной Римской  Империи,  пригрозить  Англии  войной,  если  его  близкой
родственнице не разрешат католической мессы.  Под  давлением  совета  Эдуард
скрепя сердце отступился, и теперь в  глазах  людей  Мария  стала  героиней,
спасительницей добрых старых порядков.
   - И не только  религии,  -  доверительно  сообщил  мне  Сесил  с  тяжелым
вздохом. - Боюсь, переход  власти  от  одного  великого  герцога  к  другому
взбудоражил всю страну.
   А теперь, когда Сомерсет был выпущен на свободу и  возвратился  в  совет,
многие не знали, что им и думать.
   - Кто правит  страной?  -  вопили  бродячие  проповедники,  бунтовщики  и
пропойцы. - Два злых герцога или король?
   И все это время Мария безвыездно сидела в своей норфолкской твердыне и  с
каждым днем завоевывала все больше людских сердец.
   Но в ту пору все это находилось как  бы  на  обочине  моего  внимания.  Я
царила при дворе как первая леди и ничто  другое  не  интересовало  меня.  Я
знала,  если  мой  брат  женится,  мое  положение  некоронованной   королевы
изменится, и мысль об этом терзала мое сердце. Я не в силах была смириться с
тем, что Эдуард собирался жениться на Джейн Грей. Уступить свое место Джейн,
ходить за ней следом, приседать перед ней в  реверансах,  носить  ее  шлейф,
подчиняться любым ее прихотям, раз уж она будет английской королевой, - нет,
я не могла этого пережить! Кто угодно, только не Джейн!
   Я была тогда абсолютно уверена, что моя жизнь в моих собственных руках. Я
была звездой при дворе, но не знала, что звездам случается падать.  День  за
днем протекали в почете и удовольствии, весь мир плясал под мою дудку, жизнь
была весела и беззаботна.  Но  мудрейшие  девы  умеют  слышать  за  грохотом
победных барабанов тихие шаги подкрадывающейся смерти.
   Первым пал Сомерсет, который уже однажды был низвержен в ад, как Люцифер,
но потом  снова  восстал,  как  Лазарь,  что  все  приняли  за  возрождение,
свершившееся волей Господа или Нортемберленда, и сочли,  что  ему  ничто  не
грозит. Теперь же выяснилось, что черный лорд строил козни против совета  и,
более  того,  против  самого  герцога  Нортемберленда  -  своего  соперника,
который, один раз пощадив его, не желал, чтобы его во второй раз  кусала  та
же самая собака. Однако знающие полагали, что  Нортемберленд  сам,  приложил
руку  к  этому  заговору,  чтобы  отделаться   от   своего   могущественного
противника. И кто бы на его месте не рискнул отплатить ему той  же  монетой?
Смерть пришла за "добрым  герцогом",  как  несведущие  по-прежнему  называли
бывшего лорда-протектора, в начале лета Господня пятьдесят второго.  Процесс
над ним закончился перед самым Рождеством, и приговор  поверг  весь  двор  в
страх и тоску. Эдуард не был близок с лордом-протектором, он гораздо  больше
любил другого своего дядю, моего злого гения - лорда Тома, с которым  всегда
было весело и которым он восхищался. Но с той поры Эдуард сильно изменился.
   Беда, как это нередко случается, пришла поначалу незамеченной. Эдуард был
на удивление здоровым ребенком; его так  берегли,  что  он  избежал  детских
болезней. Может, это и было ошибкой? Ибо  теперь,  взрослым  юношей,  он  на
следующую весну подхватил корь, а едва оправившись от нее, слег с оспой.
   Как прочие англичане, я молилась об Эдуарде всякий раз, как  приходила  в
церковь. Однако за жизнь его я не опасалась: он  молод  и  крепок,  от  кори
умирают только младенцы, а от  оспы  -  только  хилые  с  рождения.  Роковая
беспечность!  Он  своими  голубыми  глазами  видел  гораздо  дальше;  он   и
Нортемберленд. И обоим было, что терять.
   Однажды,  когда  король  болел,  я  читала  у  себя  в   комнате.   Вдруг
нежданно-негаданно - его не было при дворе уже  несколько  месяцев  -  вошел
Робин. Но это был не тот Робин, которого я знала. Бледный, встрепанный,  он,
казалось, постарел лет на десять и, преклоняя колено, прятал глаза.
   - Ну, Робин, - сказала я с нервическим смешком.  -  Как  вы?  И  как  вам
живется с молодой женой?
   - Простите, мадам.., давайте не будем об этом.
   Что? Неужели с пряника уже сошла позолота? О, мой бедный Робин...
   - Тогда к делу, - сказала я как могла сухо. - Что привело вас сюда?
   - Его милость герцог, мой отец, шлет вам это.
   Он махнул стоящему в коридоре слуге, и тот внес  полированную,  окованную
медью шкатулку. Внутри лежали написанные по-латыни документы на  владение...
"усадьбой Хэтфилд..." и другие  на  "...строения  по  Набережной,  именуемые
Сомерсет-хауз..."
   - Что это значит?
   - Герцог Сомерсет позволил вам жить в Хэтфилде, и вы решили, что  усадьба
принадлежит вам. Но это не так: он владел документами и мог  выгнать  вас  в
любую минуту. Теперь мой  отец  дарит  ее  вам  -  в  полную  собственность,
навечно. А с дозволения короля он передает вам  и  городской  дом  покойного
герцога на Набережной.
   - Ас какой стати?
   - Вы - любимейшая сестра короля, и его милость желает...
   Я понимала: он, как актер, повторяет, что ему велели.
   - О, Робин, умоляю вас, скажите, что это значит?!
   Он замялся.
   - Намечаются.., перемены, - с каменным лицом произнес он. -  Если  бы  вы
согласились поспособствовать.., поддержать.., или хотя бы тихо оставаться  в
Хэтфилде...
   - Какие перемены? И зачем  мне  уезжать  в  Хэтфилд?  Почему  мне  нельзя
остаться при дворе?
   - Вы узнаете в свое время. Я  взглянула  на  документы,  потом  на  этого
холодного незнакомца.
   - А если я откажусь.., способствовать?
   - Носилки готовы - они ждут у дверей. По  приказу  короля  вы  немедленно
покидаете двор.

Глава 13

   По приказу короля?
   - Позвольте мне поговорить с Его Величеством!
   - Мадам, это невозможно...
   - Я поговорю с королем!

***

   Лицо его сильно исхудало, он был очень бледен. Я-то думала, у него просто
недомогание. Теперь я видела болезнь  в  его  глазах,  в  тонких  посиневших
губах, недуг чувствовался даже в атмосфере комнаты. И что еще хуже: я  вновь
видела Эдуарда, внушавшего мне страх, холодного фанатика  моих  первых  дней
при дворе.
   Однако начал он приветливо, хотя его словам и недоставало теплоты:
   - Итак, сестрица, ваших владений прибыло! Хэтфилд,  и  Сомерсет-хауз,  и,
как я полагаю, еще усадьба или две - разве не так, милорд?
   Он слегка обернулся к Нортемберленду, который предупредительно  склонился
над постелью. Тот ответил без промедления:
   - Да, сир.
   Я собрала все свои силы.
   - Сэр, я хотела бы знать, чем заслужила столь щедрый дар  из  рук  Вашего
Величества. Он взглянул мрачно.
   - Король, наш отец, завещал вам Хэтфилд. Вы его не  получили.  Я  считаю,
лучше устроить все, пока мы можем.., пока мы еще живы.., чтобы  после  нашей
смерти дьявол не воспользовался нашими грехами  недеяния,  поскольку  и  так
придется расплачиваться за содеянные.
   Что за всем этим скрывается? Я попыталась ободрить его, а заодно и себя:
   - Я надеюсь, Ваше Величество  не  помышляет  о  смерти!  Мы  каждый  день
молимся о вашем здоровье, и я с радостью вижу, что вы идете на поправку.
   Он посмотрел мне прямо в лицо.
   - Мы все должны умереть, когда пожелает Господь; и я в том числе.
   Его глаза были пусты. В лице не  было  ни  кровинки,  он  лежал  в  белой
рубахе, безжизненно вытянув руки и ноги, словно уже и не  живой  человек,  а
мраморное изваяние.
   Я почувствовала себя на краю пропасти. Если Эдуард умрет... Но и сейчас я
не могла помыслить немыслимое.
   Нортемберленд, хваткий, как терьер, воспользовался паузой:
   - Его Величество сделали этот подарок, мадам,  чтобы  показать  вам  силу
своей щедрости... И силу своей власти надо мной?
   - ..награждать тех, кто  чтит  его  богоугодную  политику,  кто  искренно
старается следовать его заповедям...
   - И подчиняется моим законам!
   Голос Эдуарда  резанул,  как  скальпель  хирурга,  оставив  в  моей  душе
кровоточащий порез.
   - Мы все повинуемся вам, сир, вы - король.
   Но и король может ошибаться, как ошибался отец.
   Я принудила себя продолжить:
   - Господь повелел нам слушаться вас - во всем, что не противоречит закону
и соответствует слову Божьему...
   Нортемберленд сдержался, чтобы не  вздрогнуть,  и  повернулся  к  королю.
Эдуарда  свела  судорога,  он  закашлялся.  Они   обменялись   молниеносными
взглядами; грозовой диалог между ними продолжался  некоторое  время,  но  ни
слова не было произнесено вслух.  У  меня  упало  сердце,  но  я  продолжала
лепетать:
   - Не то чтобы Ваше Величество могли преступить закон...
   Я не договорила. Наступило молчание. Вот тут-то я и  поняла,  что  Эдуард
намерен вступить на путь, который для меня заказан; что он не остановится ни
перед чем в осуществлении своей воли. А Нортемберленд,  надо  полагать,  его
вожатый и лоцман; оба стремятся к одному. А  без  короля  или  без  каких-то
ухищрений,  которые  продлили  бы  правление  Эдуарда,   Нортемберленду   не
удержаться.
   Но что Эдуард задумал? Я терялась в  догадках.  "Беги  отсюда,  -  взывал
страх. - Спасайся, беги!" Меня  не  было  при  дворе,  когда  лорд-протектор
оступился в этой властной игре, пусть не будет и сейчас. Я упала на колени:
   - Сир, если вы  позволите  мне  оставить  двор..,  позаботиться  о  своих
поместьях, вашем щедром даре...
   Я уехала в тот же день. Знала ли я, как сильно изменится мир, как  сильно
изменится к худшему, прежде чем я снова окажусь при дворе? И что мне  больше
никогда-никогда не суждено видеть Эдуарда?

***

   Я знала так мало - да и откуда в моей сельской  глуши  было  узнать,  что
происходит? Скоро,  очень  скоро  мои  страхи  подтвердились  самым  ужасным
образом. Сперва сообщили, что Эдуард оправился от  оспы  и  снова  в  добром
здравии. Мало того, он проехал по лондонским улицам в полном  вооружении,  а
затем бился на ристалище, как в лучшие свои дни. Однако за  новым,  здоровым
фасадом сохранялась его хрупкость. В ноябре у него появился спутник,  теперь
уже до конца жизни - сильный кашель, который тряс его днем и  ночью.  Семена
гнили  глубоко  укоренились  в  его  легких.  Больно  было   смотреть,   как
содрогается его тело; теперь он постоянно держал одно плечо выше другого.
   Узнав об этом, я сменила ежедневные молитвы на  ежечасные.  Однако  самое
страшное было впереди. "Сейчас мы знаем, чего хочет король, или  по  крайней
мере опасаемся, - писал мне Сесил, теперь сэр Вильям, посвященный за заслуги
в рыцари; когда я оставила двор, именно он стал моими глазами и ушами. - Его
главное и единственное желание - спасти  королевство  от  папизма  и  власти
Рима. Посему он разбирает вопрос  о  престолонаследии,  кто  должен  править
после него".
   О престолонаследии? Если Эдуард  умрет,  следующая  наследница  -  Мария.
Мария - на троне? Она - женщина, это немыслимо.
   Однако если не Мария, то значит - другая женщина?
   Если Эдуард умрет, значит, сам Господь помыслил  немыслимое,  мало  того,
указал нам.
   Если Эдуард умрет...
   Когда безболезненное знание - "мы все умрем" превратилось для  Эдуарда  в
"я умру и умру  раньше,  чем  сумею  произвести  наследника,  которого  ждет
Англия" - столь неотвратимое, что все  его  поступки  обрели  исступленность
закусившего удила жеребца, мчащегося тем  быстрее,  чем  ближе  разверзшаяся
впереди тьма?

***

   В Хэтфилдском одиночестве я  постоянно  размышляла  над  этим.  Насколько
болен Эдуард? Бодрые заверения двора были полны  притворства  и  не  внушали
никакого доверия. Однако даже если Эдуард болен смертельно, не станет же  он
вопреки воле короля, нашего отца, менять установленный порядок наследования?
А если  станет,  то  как?  Конечно,  всякий  мужчина  предпочтет  наследнице
наследника - пусть ленивого, невежественного и порочного, лишь бы то была не
Мария, не я и не кто-нибудь из нас - главное,  чтоб  у  него  было  то,  что
делает мужчин мужчинами. Но нет таких, нет! Ведь после  Марии  и  меня  идет
опять-таки женщина, дочь  младшей  сестры  отца,  мать  Джейн  и  Екатерины.
Следующая претендентка по крови - а в глазах католиков единственная законная
претендентка - это малолетняя Мария, маленькая королева Шотландская, которую
в настоящую минуту воспитывают во всех католических  мерзостях  французского
двора, - она не может стать наследницей. И не станет.
   Меня кидало из стороны в сторону, как перышко на бурных волнах. Как-то  в
ноябре, после ночи мучительных раздумий, я приняла решение. Надо увидеться с
королем. Писать ему и просить дозволения вернуться  я  не  решалась  -  была
уверена, что Нортемберленд мне  откажет.  Поэтому  я  послала  за  Ричардом,
вернейшим из моих джентльменов. "Завтра  мы  отбываем  ко  двору  -  никаких
носилок, только несколько спутников из ваших людей. Я поеду верхом на чалой,
она  самая  резвая  и  выносливая.  Постарайтесь,  чтоб  об  этом  знало  по
возможности меньше людей".
   Тем, кого он выбрал, я доверила свою жизнь. Даже Кэт до последней  минуты
не знала о готовящемся  отъезде.  Однако  кто-то  видел  и  другие  ускакали
вперед, быстрее, чем мы. Ибо у Нортемберленда тоже были глаза и уши  в  моем
доме. Мы не проделали и половины пути до Гринвича, где расположился  король,
когда,  перевалив  через  вершину  холма,  увидели  их:  вооруженный  отряд,
преграждающий нам дорогу.
   При нашем приближении  офицер  выехал  вперед:  "Вашей  милости  придется
вернуться домой!"
   Слова его были учтивы, но свиток, который он мне протянул, говорил сам за
себя. Мне не обязательно было видеть печать, почерк, слова Эдуарда: я знала,
что он пишет. Его это рук дело или  Нортемберленда?  Какая  теперь  разница?
Словно разбитый галион, ползущий в порт под убранными парусами, я развернула
лошадь и, тихо плача, шагом поплелась к Хэтфилду.
   Письма Сесила оставались теперь единственной ниточкой, связывающей меня с
жизнью,  единственным  источником  новос