жающегося золотыми бусинами, - даже волосы его  в  тот  день  были
надушены лилией и белой жимолостью.  Вот  он  встает  навстречу,  вот  я
наклоняюсь  к  нему,  наступает  самый  торжественный   момент.   Сперва
церемониальная перевязь, затем его  собственный  золотой  церемониальный
меч, затем тяжелое бархатное облачение - знак его нового сана.
   Застегивая золотую пряжку  на  плаще,  я  коснулась  его  шеи.  Какая
теплая.., какая теплая и гладкая. Я не удержалась и, еще не понимая, что
делаю, скользнула рукой под  снежно-белый  жесткий  воротник,  погладила
кожу. Он выглядел таким серьезным, меня так и подмывало вызвать одну  из
его обворожительных улыбок - и плевать, что на нас смотрят  Мариин  лорд
Мелвилл, испанские и французские послы. Робин долго крепился, но наконец
невольная улыбка расцвела у него на губах. Глаза говорили:  "За  это  вы
заплатите позже - поцелуями..."
   Теперь-то она перед ним не устоит! Когда процессия двинулась  дальше,
я перехватила брошенный на Дарили взгляд сэра Джеймса и, не сомневаясь в
ответе, поддразнила:
   - Что, сей вьюноша кажется вам пригляднее?
   Сэр Джеймс пожал плечами, заломил бровь.
   - Мадам, моя  госпожа  рассудительна  и  осмотрительна.  Как  же  она
предпочтет вашему лорду безусого женоликого юнца?
   Я довольно кивнула. И впрямь, как? Мария уже побывала  за  мальчиком,
теперь ей наверняка нужен муж. А кто из мужей сравнится с моим Робином?
   В тот же вечер, когда мы пировали в моих покоях, подоспела  еще  одна
радостная весть - такая важная, что архиепископ  Кентерберийский  прибыл
сообщить ее лично.
   Я поднялась ему навстречу, протянула обе руки:
   - Входите, милорд архиепископ, входите!
   Я с нежностью глядела на его озабоченное морщинистое чело,  стиснутые
руки, плотно  сжатый  рот.  Паркер!  Маленького  Мэтью  Паркера  я  сама
назначила на эту должность за то, что он был духовником моей  матери,  а
еще больше - за то, что остался верен ее памяти, когда другие не  знали,
как громче от нее отречься. Но еще больше я полюбила его в  эту  минуту,
когда он торжественно произнес:
   -  По  просьбе  вашего  секретаря  Сесила  Верховный  церковный   суд
рассмотрел  спорный  матримониальный  случай.   Леди   Екатерина   Грей,
называющая себя графиней Гертфорд, всего лишь  Грей,  поскольку  она  не
венчана.
   - Екатерина не венчана? - задохнулась я и тут  же  вспомнила,  как  в
день ее бесчестья Сесил невинно обронил: "У нас будет время  вникнуть  в
обстоятельства их бракосочетания".
   Какой умница! Снова он оказался  прав!  Да,  конечно,  Екатерине  всю
жизнь чудовищно не везло, сама судьба ополчилась против нее! Видимо, они
поженились второпях, наверно, в тот самый  день,  когда  она  отказалась
ехать со мной на охоту, за суматохой им удалось  скоренько  обвенчаться.
Чтобы сохранить тайну, они  пригласили  первого  попавшегося  священника
невесть откуда  -  теперь  невозможно  сыскать  ни  его,  ни  каких-либо
записей.  Единственной  свидетельницей  была  сестра  Гертфорда,   Джейн
Сеймур, а она, бедняжка, умерла от  оспы.  Ни  церковной  церемонии,  ни
оглашения, ни священника, ни свидетелей, ни записи в приходской книге  -
так что остается от их законного венчания?
   Екатерина  направо  и  налево  вопила,  что  у  нее  есть   документ,
составленный ее мужем, определяющий ее вдовью долю в случае его смерти и
подтверждающий их брак. Но где он в таком случае? Пропал, видите  ли!  И
женщина, которая не сумела сберечь клочок бумаги, считает себя  в  силах
управлять королевством? Я смеялась до упаду!
   Теперь она клялась своей бессмертной - своей  бессмертной!  -  душою,
что они обвенчаны по-христиански.
   - Пусть удавится  вместе  со  своею  бессмертной  душой!  -  довольно
заявила я. - Налейте вина архиепископу! Пусть доводит до  конца  дело  о
признании брака недействительным.
   И пусть со всех  амвонов  во  всеуслышание  объявят,  что  ребенок  -
незаконный. Еще вина! За здоровье моего лорда и  моего  архиепископа  и,
разумеется, за здоровье моего секретаря!

***

   В ту ночь мы славно повеселились. Однако меньше чем, через  минуту  я
получила  жесточайший  урок,   жесточайшее   напоминание,   что   черный
пес-Крушенье всегда бежит следом за своим золотым братом-Торжеством. Ибо
вскоре страшные вести из Франции вытеснили из моей головы всякую мысль о
Екатерине - вести о поражении и смерти. В этой войне  мы  потеряли  кучу
денег, мне до сих пор больно об этом  вспоминать.  Мы  потеряли  Гавр  и
надежду вернуть Кале. Мы потеряли тысячи английских храбрецов  и  доброе
имя Англии, лишь жалкие остатки  нашего  воинства  вернулись  назад  под
изорванным и окровавленным стягом Амброза. Я рыдала у Робина на плече  и
слегла с мигренью, с болью в животе и в половине  лица,  где  мучительно
ныл и дергал еще один зуб.

***

   Тогда ли я недодумала, недослушала, когда  граф  Леннокс  прислал  из
Шотландии человека с просьбой отправить ему в помощь сына, чтобы  вместе
требовать от королевы Шотландской  возвращения  отнятых  в  приграничных
войнах земель? Или просто сдалась на уговоры, когда все  вокруг  просили
отпустить Дарнли в Шотландию?
   - Чего вы боитесь, миледи? Что  королева  Шотландии  выйдет  за  него
замуж? - смеялся Робин, замедляя шаг, чтобы подать мне руку, когда мы по
мокрой гальке шли из дворцовой церкви с праздника святого Стефана. -  Да
она  никогда  не  выйдет  замуж  без   вашего   согласия,   ведь   тогда
прости-прощай обещанное преемство!
   -  Но  она  наверняка  хочет  взглянуть  на  него!  -  возражала   я,
старательно  обходя  мокрые  декабрьские  сугробы,  чтобы  не   замочить
лайковые башмачки и узорчатый бархатный плащ. - Брак с ним укрепил бы ее
притязания на английский трон и помог бы усидеть на шотландском, ведь  в
нем кровь Тюдоров и Стюартов!
   - Весьма вероятно, - заметил идущий слева от меня Сесил.  -  Но  даже
если ей занятно  на  него  взглянуть,  в  наших  интересах  окружить  ее
возможно большим числом искателей. Хотя Филипп Испанский по-прежнему  не
торопится женить дона Карлоса,  Трокмортон  пишет  мне  из  Парижа,  что
королева-регентша   сватает   королеву   Шотландскую   за   французского
мальчика-короля, своего сына Карла.
   - За ее бывшего деверя?!
   Тень моего отца и его первой Екатерины, Екатерины Арагонской,  -  как
он взял тогда за себя вдову брата Артура, преступил записанный  в  книге
Левит запрет и какие горести из этого проистекли!
   - Ах, французы! - Возмущению моему не было предела. Я тоже  полагала,
юнец Дарнли рубит сук не по себе, что Мария не обратит на него внимания,
а если и обратит, то, здраво поразмыслив, откажет.
   "Пусть едет", - говорили все.
   Никогда еще  два  слова  не  воспламеняли  такой  огромный  пороховой
погреб, как в тот миг, когда я согласилась с этим "пусть едет".

Глава 14

   Чье ты, дитя-Желанье?
   Отец мой - пышный Май.
   Кто мать твоя, мой сладкий?
   Гордыня, почитай.

   Ужель тебя, Желанье,
   И годы не убьют?
   Умру и вновь рождаюсь
   По тыще раз на дню...

   Как мужчины теряют голову от любви?
   А женщины?
   Нет, не спрашивайте меня, не знаю. В жизни не теряла даже  наперстка,
а головы и подавно. Когда я любила Робина, я  обретала  любовь,  любовь,
которая была со мною всю жизнь, которой я дышала, как  воздухом,  с  той
поры,  когда  мы   вместе   резвились   в   Божьем   саду,   покуда   по
прародительскому примеру не впали в греховную человеческую страсть.
   Но терять голову от любви?
   Нет.
   Так что такое любовь?
   Если не безумие, может быть, голод? Вкус к неведомому яству,  аппетит
к еще неиспробованному,  влечение  к  неизвестному,  но  узнаваемому  по
первому сладкому дуновению?
   Одно я знаю - величайшая любовь в  жизни  приходит  не  первой.  Есть
разные роды любви - девическая влюбленность, телесная страсть,  телесный
голод,  потом  зверский  голод  любви,  -  и  все  их   надо   испытать,
испробовать, вкусить, покуда придет величайшая.
   Кэт рассказывала, как терзался голодом мой отец -  когда  угасла  его
любовь к первой королеве, когда он спал один в Расписном покое Уайтхолла
и не входил на королевину  половину;  когда  стала  сказываться  роковая
разница в годах. Королева уже и без зеркала видела, какой глубокий  след
оставили сорок зим на  ее  желтоватой  коже  испанки.  Жестокая  природа
состарила ее до срока; она  похоронила  всех  своих  детей,  кроме  моей
сестрицы Марии. Ей пришлось пережить все семь проклятий  женского  рода:
младенцы умирали и  разлагались  в  ее  утробе  и  появлялись  до  срока
бесформенными выкидышами. Хуже  всего  было  рожать  мальчиков,  которые
проживали по несколько дней,  успевая  заронить  надежды  -  всякий  раз
ложные. Немудрено, что спина ее согнулась от бесконечных  беременностей,
от горя, сгорбилась от покорности судьбе.

***

   А Генрихов голод требовал удовлетворения.
   Неприкаянный, словно планета на небосводе, король переезжал  с  места
на место, из дворца во дворец по пыльным дорогам и  узким  аллеям  между
Вестминстером, Ричмондом и другим его излюбленным  приютом  -  Савойским
дворцом.
   За ним следовали послы и посланники, тайные советники  и  придворные,
добрые друзья Сеффолк, Кари, Норрис и другие.  Сейчас  они  были  королю
гораздо ближе королевы и уж конечно он любил их не в пример больше.
   Смеясь, дурачась, возясь, как мальчишки,  они  отвлекали  Генриха  от
горестных мыслей, Екатерина  же  всем  своим  скорбным  и  жалким  видом
напоминала о его беде.
   - По коням! - кричал он на заре; сражался на ристалище, гонял  зайцев
и борзых как одержимый. По ночам плясал, словно у  него  пляска  святого
Витта, без устали прыгал и подскакивал выше всех придворных весельчаков.
   - Еще! - приказывал он. - Еще! Больше!
   Больше!
   Или метал кости,  словно  в  него  вселился  сам  дьявол,  проигрывал
золото, как медяки. И обжирался. Смотрители  королевских  кухонь  тщетно
пытались наполнить эту прорву - говядина, барашки, перепела,  каплуны  и
аисты, павлины,  пеликаны  и  поросячьие  ножки  царственной  процессией
устремлялись в разверстый монарший зев.
   И с каждым проглоченным куском его величие только возрастало.
   "Когда он  шествует,  земля  дрожит  и  люди  дивятся!"  -  восклицал
путешественник, племянник немецкого графа.
   "Красивейший и утонченнейший из земных властителей!" - вторил  другой
поклонник.
   Однако голод его не унимался.

***

   Этот голод могла насытить только женщина.
   Ранним  утром  первого  мая  1526  года,  когда  королевины  фрейлины
возвращались с веселья, Генрих  приметил  одну,  державшуюся  особняком.
Сквозь оконный переплет он подглядел, как она бросила букет алых и белых
майских цветов, отвернулась от веселых подруг и пошла сама по себе.
   В тот вечер он велел, чтоб ее к нему подвели.  Миниатюрная,  не  выше
его жены Екатерины, по-мальчишески стройная. Но у  мальчиков  не  бывает
таких глаз - больших, темных, сияющих в приглушенном свете свечей, таких
волос, черных, бархатистых, словно струящаяся тьма, и ни  один  мальчик,
да и не одна женщина при дворе не выглядели  бы  так  обворожительно  во
французском, изумрудного шелка платье.
   - Недавно из Франции, мадам? - мягко спросил Генрих, присмиревший под
спокойно-величавым взглядом огромных черных очей, в  которых,  казалось,
таится самая ночь.
   Она кивнула.
   - И вам не по нраву майское гулянье в доброй старой Англии?
   Она не спросила, откуда ему известно про утреннюю пантомиму с майским
цветом. Человек помудрее  заключил  бы,  что  она  разыграла  всю  сцену
нарочно - в конце концов, каждый знал,  куда  выходят  окна  королевской
опочивальни  и  в  какой  именно  час  король  встает,  потягивается   и
приказывает  постельничьему  распахнуть  окно,  чтоб  впустить  утреннюю
свежесть!
   Человек более мудрый - или менее значимый... но великий Гарри  всегда
самоуверенно полагал, что женщины любят его самого, а не его сан.
   Она смело выдержала его взгляд.
   - Это гулянье... - Здесь она медленно потупила огромные оленьи глаза,
взглянула  на  Генриха  искоса,  из-под  ресниц  -  уловка  из  арсенала
заправской кокотки.
   Так они говорили, ее враги,  но  если  это  уловка  кокотки,  значит,
каждая женщина - кокотка.
   ...За этой уловкой последовала вторая, тихий шепот, так  что  Генриху
пришлось наклониться к самому ее лицу:
   - Этакие пустяки меня не радуют.., не доставляют мне.., удовольствия.
***

   Птиц ловят за ноги, как  гласит  пословица,  охотников  -  за  другое
место.
   Разумеется, он попался, словно камбала в невод,  запутался  в  чем-то
таком, чего прежде не знал.
   И это была любовь.
   А любовь не считается с политикой.
   Я знала: Мария горда, может, и почище моего. И твердо верила,  что  в
царственной заносчивости она не пожелает в супруги безродного мальчишку.
   И все же...
   За Дарнли следовало приглядеть.
   Перед отъездом  он  подошел  к  руке,  и  я  воспользовалась  случаем
взглянуть на него еще разок. Да, к нему и впрямь стоило  приглядеться  -
вот кто был поистине хорош собой. Выше всех  присутствующих,  даже  выше
Робина,  в  черных  шерстяных  дорожных  чулках,  которые   подчеркивали
безупречную форму икр, тонкий в талии, широкий в плечах,  он,  казалось,
не вылеплен кое-как  старушкой  природой,  а  высечен  умелым  ваятелем.
Правда, чувственное лицо, прямой нос, большие глаза и маленький рот были
на мой вкус чересчур  женственными;  зато  золотисто-каштановые  волосы,
светлая кожа и безупречная учтивость, словно позаимствованная у  старого
Арундела или сумрачного Норфолка, делали его похожим на молодого бога.
   И все же, как заметила позднее некая шотландская особа,  в  нем  было
больше от Пана, чем от Аполлона. Я с любопытством  разглядывала  острые,
как у сатира, уши, чуть раскосые карие глаза - что за  ними  скрывается?
Непроницаемые  они  или  просто  пустые?  Что  там,  за  этими   наглухо
заколоченными окнами души, - тайный враг или просто никого?
   - Прощайте, милостивая государыня! - Голос у него был более  хриплый,
чем я ожидала, громкий, неприятно режущий слух.
   - Езжайте с Богом! - Я рассеянно махнула ему рукой. Мне  было  жарко.
Где веер? Мои  дамы,  Анна  Рассел,  Леттис  Ноллис  и  Мария  Радклифф,
сгрудившись у основания помоста, болтали с  Кэт.  Я  подозвала  ее.  Как
медленно она взбиралась на две невысокие ступеньки!
   Боль сжала мне сердце - а ведь Кэт состарилась! И за мыслями о Кэт  я
совершенно забыла про юного искателя.
   Разговоры о Мариином замужестве воскресили интерес к моему. На службе
в соборе Святого Павла, перед открытием парламентской сессии, настоятель
в проповеди осудил безбрачие и обрушился на меня лично.
   - Если бы ваши родители придерживались ваших взглядов, - вопросил  он
язвительно, - где бы вы были сейчас?
   Вот грубиян! Мне  хотелось  его  ударить  -  громогласный  долгополый
невежа, подумать  только  -  сказать  такое  королеве!  Однако  все  мои
парламентарии были с ним заодно, и  я,  повздыхав,  вновь  принялась  за
брачные игры.
   Так  кто  у  нас  на  примете?  Габсбургов  мы  по-прежнему   кормили
обещаниями. После смерти отца, старого императора Фердинанда, его сын  и
наследник эрцгерцог Максимилиан вновь посватал "прекрасную  Елену",  как
он лестно именовал меня, "с таким прекрасным приданым", за своего брата,
эрцгерцога Карла.
   Я  ответила  уклончиво-обнадеживающим  письмом  -  мы   нуждались   в
союзниках  против  Испании.  Однако  положение  было   не   из   легких:
Максимилиан и так уже предупреждал, что "не позволит водить своего брата
за нос и предлагает в последний раз".
   Целую неделю я раздумывала об этом долгими ночами,  в  канун  летнего
равноденствия, когда спустя два часа после ухода ко сну небо по-прежнему
брезжило призрачным светом и казалось, ночь не наступит никогда. Кого бы
найти в противовес Габсбургам, какого нового  искателя  ввести  в  игру,
чтобы выиграть пространство для маневра, выиграть время...
   Я  задумчиво  жевала  засахаренные   лимонные   дольки,   привезенные
Трокмортоном из Парижа, когда шальная мысль заставила меня расхохотаться
вслух.
   А что, если...
   Не могу же я!..
   Могу ли я и впрямь?..
   Да, кажется, могу!
   Что, если ему - Господи, помилуй! - без малого четырнадцать,  а  мне,
ну, вдвое больше, да еще несколько годков накинь...
   Где зеркало? Я всмотрелась в свое отражение. Ни мягкое пламя  свечей,
ни наложенные Парри белила не скрывали морщинок у глаз.
   Но он женится на мне не ради лица! Что  до  него  -  мой  дядя  Артур
женился в четырнадцать, а  всем  ведомо,  что  в  делах  природы  пальму
первенства держат как раз французы...
   Я  намекнула  французскому  послу,  последовал   обмен   шифрованными
письмами, и у меня появился новый жених - бывший Мариин деверь, мальчик,
который прежде сватался к ней, король Франции!
   Не следовало мне так радоваться, отбивая у нее ухажера, но  я  ничего
не могла с собой поделать. "Это покажет ей, как воротить нос от  первого
пэра Англии - от моего Робина!" - ликовала я.
   Отдала бы я Робина, согласись она за него выйти?
   Неважно, это мне было решать, не ей!
   Брак ее с доном Карлосом Испанским расстроился - его отец Филипп  дал
понять, что все кончено. Теперь расстроился и брак  с  королем  Франции!
Скоро она поймет, что синица в руках лучше, чем журавль в небе!
   А помимо  Франции  у  меня  оставалась  Швеция,  король  Эрик  хранил
верность мне и своей мечте объединить две великие протестантские державы
Северной Европы. В то лето он прислал  ко  мне  свою  сестру,  принцессу
Цецилию, бледную красавицу, высокую, вровень со мной, и лучезарную,  как
северный рассвет. Мы устраивали балы, маскарады, игры, мы веселились все
лето. Вместе мы съездили на восток  от  Лондона,  посетили  Кембриджский
университет, послушали тамошних ученых и нагрянули к Берли подивиться на
его новый замечательный дом в Теобалдсе.
   Справили мы и крестины - принцесса приехала уже  на  сносях,  ее  сын
родился у нас, и я была крестной матерью! Справили свадьбу: Робинов брат
Амброз женился на моей фрейлине, маленькой  Анне  Рассел,  дочери  лорда
Бедфорда; потом другую - моя троюродная племянница Леттис  Ноллис  вышла
за юного Девере, виконта Херефорда, и все мои молодые подруги  сражались
на турнире в их честь. Я рада была сбыть ее с рук: для хорошей  фрейлины
Леттис всегда была слишком самовлюбленной.
   Однако к ее жениху -  доброму,  верному  малому  -  я  всегда  питала
некоторую слабость, так что вполне искренно пожелала молодым счастья.
   Принцесса привезла с собой целый  выводок  юных  красавиц,  таких  же
высоких, белокурых и милых, как она сама. Одну из них,  молодую  графиню
Елену Снакенборг, я так полюбила, что попросила  принцессу  оставить  ее
мне. Сама девушка  была  не  против,  потому  что  у  нее  тоже  завелся
воздыхатель - мой старый маркиз Нортгемптон, Эдвард Парр, брат  покойной
Екатерины, влюбился!
   - Как вы поступите? - спросила я, затаив дыхание.
   Она улыбнулась своей степенной улыбкой.
   - Ваше Величество, мне уже не шестнадцать! Поблагодарю  за  оказанную
честь - и подожду.
   Вот девушка в моем  вкусе.  Подожду!  Ее  нордический  здравый  смысл
придал мне сил.
   Я тоже подожду!
   - Ждите!  -  говорила  я  Робину  почти  ежедневно  и  "не  торопись,
повремени" - напоминала себе. Ибо наша любовь  разгоралась,  как  лесной
пожар, мне все труднее было не уступать на его поцелуи,  на  его  нежные
прикосновения.., и на его ласковые уговоры...
   Ждать.., чего мы ждали?
   - Мадам, я принадлежу вам и должен верить, что когда-то и  вы  будете
принадлежать мне! - проговорился он на свадьбе своего брата.  -  Неужели
весь мир будет спешить к алтарю, только не мы?
   Брак...
   В  тот  день  это  слово  впервые  прозвучало  между  нами.   А   раз
произнесенное...
   Однажды мы  катались  по  Темзе  с  испанским  послом,  епископом  де
Квадрой. Варка была убрана весенними цветами