теткой  и  матерью  осужденной
изменницы Джейн, и, что еще хуже, склоняться и приседать перед торжествующей
графиней и ее гаденышем. Гордость моя была уязвлена, и Мария это знала.
   И это было только начало. В следующем месяце испанский посол Симон  Ренар
и лорд-канцлер,  ненавистный  Гардинер,  протолкнули  парламентский  акт,  в
котором  обвинения  в  незаконнорожденности  снимались  с  Марии,  но   зато
подтверждались в отношении меня.
   Снова незаконнорожденная - в который уже раз?
   И каждый новый удар больнее.
   Однако во всем остальном парламент решительно отказывался идти у Марии на
поводу. Потому что все видели, как Ренар втерся  к  ней  в  доверие  и  дает
советы по любому поводу. И все не хуже моего знали, что у Его  Католического
Величества короля  Испанского  есть  сын,  весьма  завидный  жених,  недавно
овдовевший инфант Филипп...
   - Она не выйдет, не может выйти замуж за иностранца и паписта! - бушевали
горячие головы на каждом углу. Однако  все  понимали,  что  королева  выйдет
замуж - после долгого, одинокого, безрадостного  девства  она  всем  сердцем
стремилась к браку.
   И не просто выйдет - должна.
   - В нашей истории не было  царствующих  королев,  -  сокрушался  Сесил  в
личной беседе со мной - Господи, сколько мне еще слушать эту старую песню? -
А те королевы-супруги, что нами правили, приносили нам только смуту!
   - Смуту? - Мне не понравилось слово. Он беспомощно потряс головой.
   - Свирепая  Матильда  и  та  не  сумела  удержать  трон  -  она  породила
гражданскую войну и жестокое безвластие. Пока Ланкастеры воевали с  Норками,
две королевы-супруги  узурпировали  мужскую  власть,  и  страну  захлестнула
кровь! Нельзя допустить повторения! Спору нет, королева должна выйти замуж -
нам нужен принц! А для этого необходим король, но только, ради Бога, не  сын
испанского короля.
   В одиночестве я обдумала его слова. Если бы дело было только  в  Марииной
вере, то Кортни - католик. Однако правитель вплетает в государственную ткань
не только одну нить. Она обещала парламенту не выходить за иноземца. Значит,
Кортни? Я не завидовала ее выбору. А ей было уже тридцать восемь,  ее  время
уходило быстро, быстрее, чем виделось со стороны, но  не  настолько  быстро,
чтобы остановить реки крови, реки огня...
   За множеством хлопот и треволнений Мария  тем  не  менее  находила  время
бороться с дьяволом за мою душу. Неделями мы ссорились и препирались, она то
подкупала меня алмазами, то грозила опалой и даже хуже, если я  не  смирюсь.
При дворе я была бессильна и понимала, что  единственный  путь  для  меня  -
отступление. Пока Мария металась от одной крайности к другой, я все твердила
свое: "Молю Ваше Величество о дозволении уехать к себе".
   Наконец она сдалась, и я отправилась в Хэтфилд. Новое зимнее  путешествие
отнюдь не прибавило мне веселья. Мария  -  восходящее  солнце,  а  я  кто  -
закатившаяся звезда?  Мы  добирались  до  Хэтфилда  словно  разбитые  в  бою
солдаты, которым предстоит восстановить силы или потерять все.  Однако  и  в
Хэтфилде мне не удалось укрыться от интриг  Марииного  двора.  Не  прошло  и
недели с моего приезда, как нас посетил гость.
   - Сэр Джеймс Крофтс к вашим  услугам,  принцесса!  -  представился  он  с
низким поклоном.
   - Что вам угодно, сэр Джеймс?
   В последний раз я видела его в Уонстеде в числе тех, кто поздравлял Марию
с восшествием на престол. Жилистый, низкорослый,  он  был  придворным  моего
брата; больше я о нем ничего не знала. Однако, преклонив колено и целуя  мою
руку, он сдавил мне пальцы, заглянул в глаза и прошептал:
   - Отпустите всех, кроме самых доверенных служителей, миледи, - то, что  я
должен сказать, предназначено только для ваших ушей.
   Не первую ли встречу с милордом Сеймуром, не его ли вольность в обращении
с моей рукой напомнило это пожатие? Меня прошиб озноб.  Даже  в  Хэтфилде  у
стен есть уши. Я кивнула.
   - Давайте поговорим в парке.
   На улице было сухо, солнце мужественно пробивалось сквозь тучки, никто не
мог подслушать наш разговор.
   - Итак, сэр?
   Его голос дрожал от ярости.
   - Ваша сестра обнародовала свой выбор.  Она  нарушила  данное  парламенту
обещание - английским королем-супругом станет Филипп Испанский!
   Горчайшая новость для каждого англичанина. Я чуть не потеряла  дар  речи.
Он гневно продолжал:
   - Наша страна окажется в подчинении у Папы и  Испании,  станет  форпостом
Священной Римской Империи! Англия этого не потерпит! Это недопустимо!
   Мои губы напряглись.
   - Что должно быть, будет.
   - Есть лекарство. Лекарство.
   "Но не для Марии", - слышалось в его тоне. Что,  заговор  против  нее  со
мной в качестве пешки?
   - На все воля Божья. Он снова вспыхнул.
   - Однако если народ встанет на свою защиту.., поднимет оружие  за  правое
дело.., разве это будет против Божьей воли. Его заповедей?
   Я почуяла недоброе.
   - Замолчите!
   - Выслушайте меня, мадам! Если вас позовут править.., спасти  новую  веру
от гнусностей старой...
   - Господь может позвать меня, как позвал мою сестру.., препоручаю все Его
мудрости!
   Я пошла прочь, не слушая больше ни слова. Я  чуяла  заговор,  чувствовала
дуновение холодного ветра  от  его  смертоносных  крыл,  реющих  близко,  до
опасного близко. Если догадка моя верна, даже говорить об этом - измена.
   Непрошеный секрет все равно что поцелуй постылого ухажера. Я не могу,  не
буду посягать на дочь моего отца и законную королеву!  Однако  безопасно  ли
оставаться в неведении?  Нет,  надо  все  разузнать.  На  следующий  день  я
отправила вдогонку Крофтсу верного  Чертей  с  поручением  прощупать  нашего
посетителя и как можно скорее сообщить мне новости.
   Через два дня вернулся мрачный Джон.
   - У сэра Джеймса  тайная  квартира  в  Лондоне,  в  неприметном  доме  за
Поултри, далеко от двора.  Джентльмены  приходят  туда  по  двое,  по  трое,
прикрыв лица и низко надвинув шляпы. Но всех их я знаю.
   - И кто же они?
   - Это сэр Вильям Томас, он был клерком совета при вашем батюшке и  теперь
боится возрождения папизма. Сэр Вильям Пикеринг служил при нашем  посольстве
во  Франции  и  страшится  испанского  господства.  Сэр  Николае  Трокмортон
преданно служил вашему брату; он говорит, что  не  позволит  свести  на  нет
усилия доброго  короля.  А  сэр  Томас  Уайет  страшится  брака  королевы  с
испанцем; он утверждает, что при жизни его отца, ничего хорошего не вышло из
брака короля с арагонской инфантой, и клянется отцовской памятью, мадам, что
посадит на престол дочь Анны Болейн! Уайет.
   - Значит, он их вожак?
   - Да, миледи.
   Уайет!
   У меня сжалось сердце: все возвращается на  круги  своя!  Я  знала  этого
Уайета, я и сейчас видела его на  ночной  гулянке  с  моим  покойным  лордом
Серреем и Вильямом Пикерингом в ту ночь у Темзы. Но я  слышала  и  многое  о
другом Уайете, носившем эту фамилию прежде него: отец нынешнего Уайета любил
мою мать.

***

   Стоило ей впервые появиться при дворе, как  мужчины  устремились  к  ней,
словно мотыльки на огонь. Еще до того, как король, ослепленный личным горем,
ее заметил, она успела подпалить крылышки двум лучшим молодым придворным.
   -  Осторожнее,  дочка,  юный  Гарри  Перси  положил  на  тебя   глаз,   -
предостерегал ее отец, умный Томас Болейн.
   - Глаз? - со смехом отвечала она. - Скажите уж, все сердце!  Он  клянется
мне в любви!
   Как и сам король, Гарри Перси, наследник одного  из  древнейших  северных
графств, полюбил ее с  первого  взгляда.  И  если  б  не  ненависть  отца  к
выскочкам Булленам - так назывались они до того, как переделали свою фамилию
на французский манер, - ни за что бы с ней не расстался.
   Другому ее обожателю тоже пришлось изведать горечь  разлуки.  Юный  поэт,
сын кентских соседей Болейнов, Том Уайет полюбил Анну еще в детстве.  Теперь
ему пришлось поневоле уступить ее королю.
   Доведенный  любовью  до  исступления,  он  рискнул  жизнью,  скрестив   с
августейшим соперником клинок гневного стиха:

   Стрелок, я к лежке лани приведу! Что ж до меня, я  выхожу  из  гона...  У
лани по ошейнику горят Алмазные слова предупрежденья:
   "Noli me tangere", я цезарева стада.

   Noli me tangere - не тронь  меня.  Уайет  никогда  ее  больше  не  видел.
Вынужденный жениться на  нелюбимой,  отправленный  королем  на  чужбину,  он
сгинул молодым, оставив после себя лишь одного сына, мальчика Тома.
   А теперь юный Уайет решил  посадить  на  английский  престол  дочку  Анны
Болейн, чтобы таким образом отомстить за разбитую отцовскую любовь?
   - Когда они хотят это сделать? - прошептала я, не разжимая губ.
   - На Вербное воскресенье, мадам, в этот  день  в  Англию  должны  прибыть
испанский инфант и его свита. Народ будет гулять, дороги опустеют, ничто  не
помешает мятежникам войти в Лондон. Но боюсь...
   - Чего же?
   - Заговор течет, как решето! - с жаром произнес Чертей. - Сейчас  декабрь
- до марта что-нибудь да просочится наружу!
   Он оказался прав. Мы получили всего три недели  передышки  -  если  можно
назвать передышкой тревожные дни  и  пронизанные  страхом  ночи.  На  исходе
третьей недели из Уайтхолла прискакал  падающий  от  усталости  гонец  -  он
привез вести от того же доверенного человека, что сообщил  мне  про  кончину
Эдуарда.
   - Все кончено.., они проиграли.
   Рассказ был короток.  Совет  проведал  о  заговоре,  мятежникам  пришлось
выступать немедленно, слишком рано. Их не спасли и два громких имени. Первое
- лорда Генри Грея, герцога Сеффолка,  который  усмотрел  в  этом  последнюю
возможность усадить на престол свою дочь Джейн. Вторым был не кто иной,  как
отвергнутый король-супруг Эдвард Кортни, который  решил  все-таки  сделаться
королем, но с другой королевой, а именно - со мной.
   Итак - королева Елизавета, жена короля Эдварда?
   Я должна была придать  красоту  и  завершенность  их  замыслу:  соединить
последнего Плантагенета с последней  Тюдор  -  значило  бы  довести  чистоту
английской королевской  крови  до  последнего  возможного  градуса  -  цель,
достойная такого риска. Кто бы все-таки занял престол, удайся их  восстание,
- я или Джейн? Они и сами не знали.
   А теперь? Гонец повертел в руках забрызганную грязью шляпу и ответил:
   - Народ остался верен королеве  Марии,  восстание  подавлено.  Сэр  Томас
Кортни, герцог Сеффолк и прочие  мятежники  в  Тауэре.  Идут  поиски  тайных
пособников.
   Пособников.
   Я не участвовала в заговоре. Но это меня не спасет - ведь я была в  самом
центре изменнических планов!
   Вот теперь мне стало по-настоящему  страшно,  как  и  тогда,  когда  лорд
Сеймур впутал меня в свои предательские козни. Дрожа, я позвала Кэт и  легла
в постель.
   Однако я уже знала - спрячься я хоть в мышиную нору, меня оттуда вытащат.
***

   И вытащили. Весь дом услышал тяжелую поступь вооруженных людей за  десять
миль по дороге. С ними прибыли посланцы Марии, тайные советники, с  приказом
отвезти меня в Лондон. Пришлось сказаться больной; Мария  это  предвидела  и
прислала своих врачей. Я просила времени привести в порядок свой дом  -  мне
отказали, при этом лорды обменялись такими взглядами, будто говорили: "И  не
спрашивайте, когда вернетесь домой".
   Тут мне действительно стало дурно. Живот раздуло, я  не  могла  сесть  на
лошадь. Неважно: добрая королева прислала свои личные  носилки.  "Угодно  ли
Вашему Высочеству приготовиться к отъезду в Лондон - немедленно?"
   Я поняла: теперь я пленница, такая же как кузина  Джейн.  Мы  выехали  на
следующее утро, когда вспыхнул первый проблеск зари и  вместе  с  ним  погас
последний проблеск надежды. Перед поворотом на большую дорогу я  не  посмела
даже оглянуться - когда-то я вновь увижу тебя, мой милый, милый Хэтфилд?

***

   Когда этим страшным февралем я въезжала в Лондон, другая покидала  его  -
та, кому невиновность до поры служила защитой,  но  лишь  до  поры.  Бедная,
несчастная девятидневная Джейн, - казнить только  за  то,  что  честолюбивый
отец вновь провозгласил ее королевой.
   Однако и сейчас Мария готова была ее простить,  она  никогда  не  убивала
своих личных врагов, только Божьих. Удастся ли Джейн избежать топора?  В  ту
ночь под стражей в одном из самых мрачных покоев Уайт-холла я и сама была ни
жива ни мертва от страха и все же плакала и  думала  только  о  Джейн  -  ее
судьба самозваной королевы может стать и моей.
   Весть  принес  Чертей,  когда  пришел  прислуживать  мне  за  ужином.   Я
отодвинула блюдо с вареной зеленью, поставленное передо мной  Кэт,  схватила
кубок и уставилась на кроваво-красное вино. Лицо Чертей  было  красноречивее
всяких слов.
   - Значит, она умерла? Как?
   Голос его осип, словно от простуды.
   - Очень мужественно, мадам, в отличие от своего мужа  Гилдфорда,  который
кричал и плакал, пока его волокли на эшафот. Но она умерла, как...
   Как королева.
   Сумею ли я умереть так же?
   И придется ли мне?
   Если они докажут, что я знала о заговоре Уайета, меня отправят на  эшафот
вслед за Джейн раньше, чем ее  кровь  высохнет  на  топоре!  Первую  попытку
сделал мой старый недруг Гардинер, который направлял  Марию  в  совете,  как
Ренар - в ее личных покоях. Он вошел ко мне, облизывая толстую нижнюю  губу,
и я поняла: он считает, что я уже у него  в  зубах.  Его  улыбка  смотрелась
приглашением на кладбище.
   - Итак, мадам Елизавета, приступим? Господи, как я его боялась! Боялась и
ненавидела. А как ему нравилась его работа! День за днем он играл со мной  в
кошки-мышки, и все это время я  знала,  что  Уайету  выкручивают  сустав  за
суставом, добиваясь показаний против меня. И вот пришел день, когда  сияющий
торжеством Гардинер победно объявил:
   - Предатель Уайет сознался, что вы знали и одобряли его замыслы! Я была к
этому готова.
   - На дыбе вам скажут что угодно. Я невиновна!
   Он был глух.
   - Вам остается лишь молить Ее Величество о снисхождении... Как Джейн?
   - ..и просить прощения за ваши гнусные злодеяния.
   - Как может невинный просить прощения за то, чего не совершал?
   И так далее, и так далее. Разве могла я винить Уайета?  Даже  если  б  он
ничего не сказал, даже если б против меня не нашлось и одного свидетельства,
то и тогда мне было не видать безопасности и свободы.

***

   Тени сгущались день ото дня. Когда Уайета вели на суд, народ открыто  его
приветствовал. В Лондоне разбрасывались листовки и слагались баллады, где он
провозглашался героем и мучеником. В  Истчипе  случилось  чудо  -  говорящая
стена (Бог знает, кто за ней прятался) громко произнесла:
   - Да здравствует королева Мария! Молчание.
   - Да здравствует принцесса Елизавета!
   - Аминь! - последовал ответ.
   - Что такое месса? - спросил голос. Шепот:
   - Идолопоклонство!
   - Берегитесь идолопоклонства! - жутким голосом предостерегла стена. Потом
она принялась вопить:
   - Испанцы! Испанцы идут! - покуда жители не разбежались в страхе.
   Хуже всего была история с собакой. Дохлую дворнягу,  одетую  в  шутовское
подобие монашеского платья и с выбритой тонзурой, забросили в окно  Марииной
опочивальни. Королева молилась в одиночестве:  от  страха  и  отвращения  ее
начало  рвать,  и  рвало,  пока  она  не  лишилась  чувств.   Теперь   Мария
окончательно  уверилась,  что  по  стране  бродят  Антихрист  и  его  темные
приспешники, а значит, надо со всей суровостью гнать его прочь.
   Поскольку Нортемберленд,  Сеффолк,  Уайет,  Джейн  и  Кранмер  -  все  ее
противники-еретики - были либо казнены, либо томились в  тюрьме,  оставалась
одна я. А приезд ее "мужа" (она мысленно обвенчалась с  Филиппом  в  тот  же
миг, как решила, что Бог назначил им соединиться) ожидался со дня на день, и
она желала приветствовать его на Священной Римской земле,  а  не  в  гнусном
гнездилище еретиков.
   Все эти недели я сидела взаперти,  а  тьма  вокруг  сгущалась,  сгущались
страхи. Я жила глухим  жужжанием  слухов  и  крохами  несвежих  сплетен,  за
отсутствием другой пищи днем, и ночью пережевывала их высохшие кости.
   "Епископ Гардинер намерен уловить вас в сети и подвести под топор палача,
- говорили сегодня, - ибо он видит в вас дьявольский камень преткновения  на
пути восстановления старой веры!" А назавтра  шептали:  "Вы  нужны  королеве
живой, чтобы показать инфанту Филиппу, что и  величайших  еретиков  возможно
вернуть в лоно Матери-Церкви!"
   Кому верить? Что мне назначено - жить или умереть? Я знала одно,  что  не
хочу умирать! Отчаяние превратилось в моего каждодневного спутника. И все же
я оказалась не готова к тому  мгновению,  когда  мой  враг  Гардинер  вошел,
хлопая полами длинного одеяния, словно огромная черная летучая мышь.
   - Отошлите женщин!
   Кэт, Парри и горничных вытолкали вон. Вслед за Гардинером  вошли  главные
тайные советники: лорд-казначей Полет,  лорд  Бедфорд,  граф  Сассекс,  лорд
Паджет и даже мой родич Говард, а с ними еще человек десять.
   Комната наполнилась мужчинами, их  мехами,  шляпами,  сапогами  -  воздух
сперло от запаха власти. У них  были  повадки  палачей  и  такие  же  глаза.
Гардинер дождался своего часа. Его так и распирало от радости, он только что
не брызгал ядовитой слюной. Я чувствовала, что его челюсти смыкаются на моей
шее.
   - Королева повелела, чтобы вас препроводили в Тауэр.

Глава 17

Conserva me, Domine... Храни мя, Господи, яко на Тя уповаю...
   Чертей сказал, что  Джейн,  обнимая  плаху,  твердила  "Miserere"  -  так
молятся все погибающие: miserere mei, Dens, помилуй мя. Боже, помилуй мя...
   Помилуй мя... (Пс.56, 2)

   А что до тебя, черная шапка, черное сердце, черный епископ, певец псалмов
сказал и про тебя:
   Quis gloriaris, tyranne saevissime? Что хвалишься злодейством, сильный?
   Что хвалиться... (Пс.51, 3)

   Гардинер вышел. Я осипшим от страха голосом прошептала ему вслед:
   - Дозвольте мне увидеть королеву! Тишину нарушил лорд-казначей Полет:
   - Королева предвидела вашу просьбу и отказала заранее.
   Я оглядела  их  каменные  лица,  надеясь  найти  хоть  проблеск  жалости.
Грустные глаза Говарда, казалось, говорили: "Я ничем не  могу  вам  помочь".
Рядом с казначеем стоял лорд  Сассекс,  дальше  Паджет,  склизкий  секретарь
совета времен моего отца. Не они ли провожали Джейн в ее последний путь?
   - Тогда позвольте мне ей написать. Полет покачал головой.
   - Идет прилив, на реке ждет барка из Тауэра. У вас нет времени писать.
   Граф Сассекс тяжело переступил с ноги на ногу.
   - Милорд! Право каждого...., осужденного?
   - ..каждого подданного обратиться к своему монарху!
   Послышался одобрительный гул. Они вышли, я села за стол и взяла перо.  От
того, что я сейчас напишу, зависит моя жизнь - но что сказать?  Спасти  меня
может лишь моя невиновность, в которую никто не верит, - в противном  случае
меня бы не отправили в Тауэр.
   Однако что писать: "Пощади меня, сестра, ради всего святого!  Я  не  хочу
умирать"?
   Я заплакала и плакала довольно долго.
   Внезапно меня осенила слабая догадка. Если протянуть время, мы  пропустим
прилив. Может быть, за ночь ее сердце смягчится?
   Но даже если я напишу, увидит ли она письмо? Призраки обступили меня, они
шептали:
   "Нет". Лорда Сеймура обрек на смерть собственный брат,  как  меня  -  моя
сестра; я твердо знала, что его  последнее  письмо  так  и  не  передали  по
назначению.
   И еще более печальный призрак женщины, которой, как и мне, не исполнилось
и тридцати и которая, как и я, проделала этот путь, чтобы не вернуться.
   Лорд Говард - дядя моей матери,  вспоминает  ли  он  сейчас  о  ней,  как
вспоминаю я?
   Из-за двери доносились голоса лордов. Винчестер, похоже, был доволен.  "В
конечном счете, когда леди окажется в Тауэре, все вздохнут спокойнее".
   - Надо надеяться, ей там будет безопаснее, и от врагов, и от обвинений  в
заговоре! - спокойно отвечал лорд Говард. Значит,  он  сохранил  родственные
чувства ко мне, раз думает об опасности, которой я подвергаюсь.
   - Однако нам следует быть ос