ся.  Ее, вероятно, удивляло, что она
не дома, не у Плавтиев.
     - Это ты,  Акта?  -  спросила она наконец, разглядев в полумраке лицо
гречанки.
     - Да, я.
     - Уже вечер?
     - Нет, дитя мое, но время уже после полудня.
     - Урс не вернулся?
     - Он и не говорил,  что вернется, он только сказал, что будет вечером
вместе с христианами поджидать носилки.
     - Да, верно.
     Они встали и обе пошли мыться.  Акта помогла Лигии в бане и повела ее
завтракать,  а  потом -  в  дворцовый сад,  где  можно было  не  опасаться
нежелательных встреч,  так  как  император и  его  приближенные еще спали.
Лигия впервые в  жизни видела эти великолепные сады,  где в изобилии росли
кипарисы,  пинии,  дубы,  оливы  и  мирты,  меж  которыми белело множество
статуй,  блестели  спокойные  зеркала  прудов,  красовались  заросли  роз,
орошаемых водяной пылью фонтанов;  где  входы в  чарующие гроты были увиты
плющом или виноградом;  где в прудах плавали серебристые лебеди, а посреди
статуй и  деревьев бродили прирученные газели из пустынь Африки да порхали
разноцветные птицы, привезенные со всех концов света.
     В  садах было пустынно,  только здесь и  там  трудились с  лопатами в
руках рабы,  вполголоса напевая;  другие поливали розы и  бледно-сиреневые
цветы шафрана,  а те, которым разрешили минуту отдыха, сидели у прудов или
в тени дубов,  сквозь листву которых пробивались солнечные лучи и ложились
на всђ дрожащими бликами.  Акта и Лигия гуляли довольно долго,  осматривая
всяческие диковины,  и хотя дух Лигии был угнетен,  она была еще настолько
ребенком,  что  интерес,  любопытство и  восхищение взяли верх.  Она  даже
подумала,  что, будь император добрым человеком, то в таком дворце и среди
таких садов мог бы чувствовать себя очень счастливым.
     Наконец, слегка утомившись, они присели на скамью, скрытую в зарослях
кипарисов,  и заговорили о том,  что более всего волновало их сердца,  - о
предстоящем вечернем побеге Лигии.  Акта была гораздо меньше,  чем  Лигия,
уверена в  успехе.  Минутами ей  даже казалось,  что  это  безумная затея,
которая не может осуществиться. Ее все сильнее томила жалость к Лигии и не
покидала мысль,  что во сто крат безопасней было бы попытаться переубедить
Виниция.  И  она принялась выспрашивать у  Лигии,  давно ли  та  знакома с
Виницием и  не  думает ли,  что  он  мог  бы  склониться на  их  просьбы и
возвратить ее Помпонии.
     - О  нет,  -  сказала  Лигия,  печально  покачав  темноволосой  своей
головкой.  -  Дома, у Плавтиев, Виниций был другой, очень добрый, но после
вчерашнего пира я его боюсь и лучше хотела бы бежать к лигийцам.
     - Но в доме Плавтиев он был тебе мил? - продолжала спрашивать Акта.
     - Да, - ответила Лигия, потупившись.
     - Все же  ты не рабыня,  как была я,  -  молвила Акта после минутного
размышления.  -  Виниций мог бы на тебе жениться. Ты заложница и дочь царя
лигийцев.  Авл и его супруга любят тебя, как родное дитя, и я уверена, что
они охотно бы тебя удочерили. Да, Виниций мог бы на тебе жениться, Лигия.
     На это Лигия ответила совсем тихо и еще печальней:
     - Лучше я убегу к лигийцам.
     - Скажи,  Лигия,  хочешь, я сейчас пойду к Виницию, разбужу его, если
он спит,  и скажу то, что говорю тебе в эту минуту? Да, дорогая, я пойду к
нему и скажу:  <Виниций,  она царская дочь и любимое дитя достойного Авла.
Если ты ее любишь, возврати ее Авлу, а потом возьми как жену из его дома>.
     Но девушка ответила уже так тихо, что Акта с трудом расслышала:
     - Лучше к лигийцам.
     И на опущенных ее ресницах блеснули две слезы.
     Беседу их прервал шум приближающихся шагов,  и прежде чем Акта успела
разглядеть, кто идет, вблизи их скамьи появилась Сабина Поппея с небольшой
свитой рабынь.  Две из  них держали над ее головой пучки страусовых перьев
на  золотых прутьях и  слегка  шевелили этими  опахалами,  заодно  защищая
госпожу от  еще жаркого осеннего солнца,  а  черная,  как эбеновое дерево,
эфиопка с торчащими,  набухшими от молока грудями несла перед нею на руках
младенца, завернутого в пурпур с золотою бахромой. Акта и Лигия привстали,
полагая,  что Поппея пройдет мимо их скамьи,  не обратив внимания, но она,
поравнявшись с ними, остановилась.
     - Акта,  -  сказала Поппея, - бубенчики, которые ты пришила на куклу,
были плохо пришиты -  ребенок оторвал один бубенчик и  поднес ко рту,  еще
счастье, что Лилит вовремя заметила.
     - Прости,  божественная,  -  отвечала Акта,  скрестив руки на груди и
опустив голову.
     - А это что за рабыня? - спросила Поппея, глядя на Лигию.
     - Она не  рабыня,  о  божественная Августа,  а  воспитанница Помпонии
Грецины и дочь царя лигийцев, который отдал ее как заложницу Риму.
     - Она пришла к тебе в гости?
     - Нет, Августа. С позавчерашнего дня она живет во дворце.
     - Она была вчера на пиру?
     - Была, Августа.
     - По чьему приказанию?
     - По приказанию императора.
     Поппея  стала  еще  внимательнее разглядывать Лигию,  которая  стояла
перед  нею,  склонив голову,  то  с  любопытством вскидывая свои  лучистые
глаза,  то  опуская веки.  Вдруг брови Августы сдвинулись,  лоб  прорезала
вертикальная складка.  Ревниво оберегая свою красоту и власть, Поппея жила
в постоянной тревоге, что какая-нибудь счастливая соперница может погубить
ее  так,  как  сама она погубила Октавию.  Поэтому всякое красивое лицо во
дворце пробуждало в  ней подозрения.  Опытным глазом она вмиг охватила всю
дивную фигуру Лигии,  оценила каждую черточку лица и  испугалась.  <Да это
нимфа!  -  сказала она себе.  -  Ее родила сама Венера>.  И  в  уме у  нее
мелькнула мысль,  никогда еще не посещавшая ее при виде других красавиц, -
что она намного старше!  Самолюбие Поппеи было больно задето, беспокойство
пронзило  душу,  и  тревожные  предположения вихрем  закружились в  мозгу.
<Может быть,  Нерон ее не видел или,  глядя сквозь изумруд,  не оценил. Но
что будет, если он встретит ее днем, при свете солнца, такую прелестную? К
тому же она не рабыня!  Она царская дочь,  правда, из племени варваров, но
все же царская дочь!  О бессмертные боги! Она так же хороша, как я, но она
моложе!>  И складка между бровями стала глубже,  а глаза из-под золотистых
ресниц блеснули холодным огнем.
     С   притворным  спокойствием,   обращаясь  к  Лигии,   она  стала  ее
расспрашивать.
     - Ты говорила с императором?
     - Нет, Августа.
     - Почему же ты хочешь жить здесь, а не у Авла?
     - Я не хочу, госпожа. Это Петроний уговорил императора забрать меня у
Помпонии, но я здесь против воли, о госпожа!
     - И ты хотела бы вернуться к Помпонии?
     Последний вопрос Поппея произнесла более  мягким и  ласковым голосом,
так что в сердце Лигии затеплилась надежда.
     - Госпожа,  -  сказала девушка,  простирая руки к Поппее, - император
обещал отдать меня,  как рабыню,  Виницию, но ты заступись за меня и верни
Помпонии.
     - Стало быть,  Петроний уговорил императора,  чтобы он  забрал тебя у
Авла и отдал Виницию?
     - Да,   госпожа.   Виниций  уже  сегодня  пришлет  за  мною,  но  ты,
милосердная, пожалей меня.
     С  этими словами она  поклонилась низко и,  ухватясь за  подол платья
Поппеи,  с  бьющимся сердцем ждала  ответа.  Лицо  Поппеи  осветилось злой
усмешкой, она в упор поглядела на Лигию.
     - Ну,  так я тебе обещаю, что уже сегодня ты станешь рабыней Виниция,
- промолвила Поппея.
     И она удалилась -  восхитительное, но злобное видение. До слуха Лигии
и Акты донесся лишь крик ребенка, который почему-то вдруг заплакал.
     У Лигии глаза тоже налились слезами,  но минуту спустя она взяла Акту
за руку и сказала:
     - Пойдем  обратно.  Помощи надлежит ждать  только оттуда,  откуда она
может прийти.
     И они вернулись в атрий, где и остались уже до вечера. Когда стемнело
и рабыни внесли светильники,  каждый с четырьмя большими языками огня, обе
были очень бледны.  Разговор ежеминутно прерывался, они все прислушивались
не идет ли кто.  Лигия твердила,  что ей,  конечно, жаль покидать Акту, но
ведь Урс там,  в  темноте,  ждет,  и  ей бы хотелось,  чтобы все произошло
сегодня же.  Дыхание ее выдавало тревогу, оно становилось все более частым
и напряженным. Акта лихорадочно собирала свои драгоценности и, увязывая их
в  узелок,  заклинала Лигию  не  отказываться от  ее  дара,  который может
сгодиться при побеге. Временами воцарялось мертвое молчание, и тогда обеим
чудилось,  будто они слышат шепот за  завесой,  или плач ребенка,  или лай
собак.
     Внезапно отделявшая прихожую завеса бесшумно отодвинулась,  и в атрии
появился высокий,  черноволосый мужчина с изрытым оспою лицом.  Лигия вмиг
узнала Атацина, вольноотпущенника Виниция, - он бывал в доме Авла.
     Акта испуганно вскрикнула, но Атацин с низким поклоном сказал:
     - Привет божественной Лигии от Марка Виниция, который ждет ее на ужин
в убранном зеленью доме.
     Губы девушки побелели как полотно.
     - Иду, - промолвила она.
     И на прощанье обвила руками шею Акты.


                                 Глава Х

     А дом Виниция и в  самом  деле  был  убран  зеленью  мирта  и  плюща,
развешанной  по  стенам  и  над  дверями.  Колонны были увиты виноградными
лозами. В атрии, где над верхним отверстием натянули для защиты от ночного
холода пурпурно-красную шерстяную ткань, было светло как днем. Ярко горели
светильники с восемью и двенадцатью  огнями,  они  имели  форму  кувшинов,
деревьев,  животных,  птиц  или  статуй,  поддерживавших лампы с ароматным
маслом,  сами же лампы были из алебастра, мрамора, позолоченной коринфской
бронзы,   не  такие  великолепные,  как  знаменитый  светильник  из  храма
Аполлона,  которым пользовался Нерон,  но весьма красивые и  изготовленные
знаменитыми  мастерами.  Некоторые  лампы  были  прикрыты  александрийским
стеклом или  прозрачными  тканями  с  берегов  Инда,  красными,  голубыми,
желтыми,  фиолетовыми,  -  весь  атрий  переливался  разноцветными огнями.
Воздух был напоен ароматом нарда,  полюбившегося  Виницию  на  Востоке.  В
глубине дома,  где сновали фигуры рабов и рабынь, тоже было много света. В
триклинии стол был накрыт на четырех человек  -  кроме  Виниция  и  Лигии,
ужинать должны были Петроний и Хрисотемида.
     Виниций во всем следовал советам Петрония, который убедил его не идти
за Лигией,  а послать Атацина с полученным у императора разрешением, - сам
же Виниций должен был принять ее дома, и принять любезно, даже с почетом.
     - Вчера ты был пьян, - говорил Петроний. - Я тебя видел, ты вел себя,
как каменотес с  Альбанских гор.  Не  будь слишком настойчив,  помни,  что
хорошее вино надо пить медленно.  Знай также,  что желать приятно,  но еще
приятнее быть желанным.
     У  Хрисотемиды было  на  сей  счет  свое,  несколько иное  мнение,  и
Петроний, называя ее своей весталкой и голубкой, стал ей объяснять разницу
между  искусным  цирковым  возницей  и   юнцом,   который  впервые  правит
квадригой. Затем, обращаясь к Виницию, он сказал:
     - Завоюй  ее доверие,  развесели ее,  будь с нею великодушен.  Мне не
хотелось бы,  чтобы этот ужин был печальным.  Поклянись ей хоть  Гадесом,*
что возвратишь ее к Помпонии,  а там уж от тебя будет зависеть, предпочтет
ли она завтра вернуться или остаться здесь.  - И, указывая на Хрисотемиду,
прибавил:  - Я уже пять лет каждый божий день примерно так поступаю с этой
пугливой горлицей и не могу пожаловаться на ее суровость.
     _______________
          * Т. е.  Аидом  (греч. Hades),  богом смерти и царством мертвых.
     Такая клятва считалась нерушимой.

     - Разве ж я не сопротивлялась, ты, сатир! - возмутилась Хрисотемида и
ударила Петрония веером из павлиньих перьев.
     - Тому виною был мой предшественник.
     - Как будто ты не валялся у моих ног!
     - Чтобы надевать на их кончики кольца.
     Хрисотемида невольно опустила взор  -  на  пальцах ее  ног  и  впрямь
искрились драгоценные камни,  и оба они рассмеялись.  Но Виниций не слушал
их препирательства. Сердце у него билось тревожно под узорчатым облачением
сирийского жреца, в которое он нарядился для встречи с Лигией.
     - Они должны были уже выйти из дворца,  -  сказал он, как бы говоря с
собою.
     - Да,  должны были, - согласился Петроний. - А пока я могу рассказать
о предсказаниях Аполлона Тианского* или ту историю о Руфине, которую я, не
помню уж почему, не закончил.
     _______________
          * А п о л л о н и й,  философ-пифагореец из  г. Тианы в М. Азии,
     жил  в  I в. н. э.  и  прославился как маг и прорицатель.  Вокруг его
     личности  сложилось  множество  легенд,   послуживших   основой   для
     обширного  романа <Жизнь Аполлония Тианского> греческого писателя III
     в. н. э. Флавия Филострата.

     Но  Виниция  Аполлоний Тианский  интересовал столь  же  мало,  как  и
история Руфина.  Мысли его были с Лигией и, хотя он понимал, что встретить
ее  дома  более пристойно,  чем  самому идти за  нею  во  дворец наподобие
судебного стражника,  минутами он сожалел, что не пошел, - тогда он скорее
бы увидел Лигию и сидел бы с нею рядом в темноте в двухместных носилках.
     Тем  временем  рабы  внесли  украшенные бараньими головами  бронзовые
сосуды на треножниках -  в сосудах были раскаленные угли,  на которые рабы
стали сыпать измельченные кусочки мирры и нарда.
     - Они уже сворачивают к Каринам, - опять пробормотал Виниций.
     - Он не выдержит,  он побежит навстречу,  да еще с ними разминется, -
воскликнула Хрисотемида.
     - Да нет, выдержу, - с бессмысленной улыбкой сказал Виниций.
     Однако ноздри у него раздувались,  он шумно дышал,  и Петроний, глядя
на него, пожал плечами.
     - Нет в  нем философа ни на сестерций,  -  сказал Петроний,  -  и мне
никогда не удастся сделать этого сына Марса человеком.
     Виниций даже не слышал его слов.
     - Они уже в Каринах!
     А  они  действительно уже  повернули к  Каринам.  Рабы-лампадарии шли
впереди,  другие,  педисеквы,  -  по обе стороны носилок.  Атацин следовал
позади, наблюдая за процессией.
     Двигались они,  однако, медленно. Город совсем не освещался, и фонари
в руках рабов едва светили на погруженных в темноту улицах. В окрестностях
дворца было безлюдно,  лишь кое-где показывался прохожий с  фонариком,  но
чем дальше,  тем оживленнее становилась дорога.  Почти из каждого переулка
выходили группы по три,  по четыре человека, все без факелов, все в темных
плащах.  Некоторые  присоединялись  к  процессии,  смешивались  с  рабами,
другие, более многочисленные группы толпились впереди, какие-то люди лезли
наперерез,   шатаясь,  будто  пьяные.  Временами  становилось  так  трудно
двигаться, что лампадарии начинали кричать:
     - Дорогу благородному трибуну Марку Виницию!
     Из-за раздвинутых занавесок Лигия видела эти темные группы фигур,  от
волнения  ее  бил  озноб.  Надежда  и  тревога  попеременно овладевали  ее
сердцем.  <Это он!  Это Урс и христиане!  Сейчас все произойдет, - шептала
она дрожащими губами. - О Христос, помоги! О Христос, спаси!>
     Но уже  и  Атацин,  который  сперва  не обращал внимания на необычное
уличное  оживление,  начал  беспокоиться.   Все   было   как-то   странно.
Лампадариям*   приходилось   все   чаще   выкрикивать:   <Дорогу  носилкам
благородного трибуна**!> Неведомые люди так напирали на  носилки  с  обеих
сторон, что Атацин приказал рабам отгонять их дубинками.
     _______________
          * Л а м п а д а р и й  - раб-факелоносец.
          ** Т р и б у н - должностное лицо, защищавшее интересы плебеев и
     обладавшее правом вето в сенате;  Виниций был,  по-видимому,  военным
     трибуном, одним из шести высших командиров легиона.

     Внезапно впереди поднялся крик,  и  все  огни  мигом  погасли.  Возле
носилок началась толкотня, суматоха, драка.
     Атацин понял: это нападение.
     И его охватил страх.  Все знали,  что император частенько забавы ради
бесчинствует с  отрядом августиан и  в  Субуре,  и в других концах города.
Было  известно,  что  иногда после этих ночных стычек он  даже появлялся с
шишками и синяками и что тот,  кто ему сопротивлялся,  шел на смерть, будь
он хоть сенатор.  Казарма ночных стражей,  чьей обязанностью было охранять
город,  находилась неподалеку,  но в  подобных случаях стража притворялась
глухой и слепой.  А между тем вокруг носилок кипела борьба:  люди дрались,
колотили друг друга,  валили с ног,  топтали.  Атацин мгновенно решил, что
прежде всего надо спасать Лигию и  себя,  а остальное предоставить судьбе.
И,  вытащив девушку из  носилок,  он  подхватил ее  одной рукой и  пытался
скрыться во мраке.
     Но Лигия закричала:
     - Урс! Урс!
     Ее  белое платье легко было разглядеть,  и  Атацин другой,  свободной
рукой стал  поспешно накрывать ее  своим плащом,  как  вдруг могучие клещи
сжали ему затылок и на голову обрушилось,  будто камень,  что-то огромное,
сокрушительное.
     Атацин рухнул наземь, как вол под ударом обуха у алтаря Юпитера.
     Большинство рабов  лежало,  другие  спасались  бегством,  натыкаясь в
непроглядной темноте на  стены  домов.  Изломанные во  время драки носилки
валялись на  земле.  Урс  уносил Лигию в  Субуру,  его  друзья шли позади,
постепенно по пути рассеиваясь в разные стороны.
     Кучка рабов собралась у  дома Виниция и  в замешательстве стояла,  не
смея войти.  После короткого совета они возвратились на место стычки,  где
нашли несколько трупов и  среди них  Атацина.  Он  еще  корчился,  но  вот
сильная  судорога  пробежала  по  его  телу,  Атацин  вытянулся  и  застыл
недвижим.
     Рабы  подняли его  и,  снова подойдя к  дому Виниция,  остановились у
ворот. Надо было все же сообщить господину о случившемся.
     - Пусть Гулон скажет,  - зашептало несколько голосов. - У него, как и
у нас,  кровь по лицу течет,  и господин его любит. Гулону безопасней, чем
нам.
     И германец Гулон, старый раб, который вынянчил Виниция и достался ему
в наследство от матери, сестры Петрония, сказал:
     - Я-то скажу,  но пойдем мы все.  Пусть гнев его обрушится не на меня
одного.
     Нетерпение Виниция    все    возрастало.   Петроний   и   Хрисотемида
посмеивались над ним, а он, быстрыми шагами кружа по атрию, все повторял:
     - Они уже должны быть здесь! Должны быть здесь!
     И все порывался идти навстречу, но гости его удерживали.
     Вдруг в передней послышались шаги,  и в атрий целою толпой вошли рабы
- быстро выстроившись у стены, они подняли руки и испуганно завопили:
     - А-а-а-а! А-а-а-а!
     - Где Лигия? - кинувшись к ним, вскричал Виниций изменившимся грозным
голосом.
     - А-а-а-а!
     Тут  Гулон,   выставляя  вперед  свое  окровавленное  лицо,   жалобно
зачастил:
     - Вот моя кровь господин! Мы защищались! Вот кровь, вот кровь!
     Но договорить ему не пришлось -  Виниций схватил бронзовый светильник
и одним ударом раскроил рабу череп, потом сжал обеими руками свою голову и
застонал.
     - Me miserum! Me miserum!* - хрипло повторял он.
     ________________
          * Несчастный я! (Лат.)

     Его лицо посинело, глаза закатились, на губах выступила пена.
     - Розог! - прорычал он наконец нечеловеческим голосом.
     - Смилуйся, господин! А-а-а-а! - стонали рабы.
     Но тут Петроний поднялся с выражением досады на лице.
     - Пойдем,  Хрисотемида!  -  сказал он.  -  Если ты хочешь смотреть на
мясо, я прикажу разбить лавку мясника в Каринах.
     И  они удалились из  атрия.  Вскоре в  этом доме,  украшенном зеленью
плюща и  убранном для пира,  раздались вопли и  свист розог,  не стихавшие
почти до утра.


                                 Глава XI

     В ту ночь Виниций вовсе не ложился. После ухода Петрония он, убедясь,
что стоны избиваемых рабов не умеряют ни его огорченья,  ни ярости, собрал
с десяток других слуг и уже поздней ночью отправился на поиски Лигии.  Они
обошли все  улицы Эсквилина,  Субуру,  Злодейскую улицу и  все прилегающие
улочк