рухнул на колени и, припав к земле, застонал:
     - Как так,  о персидский царь?  За что?  О пирамида милости! О колосс
милосердия! За что? Я стар, я голоден, я нищ! Я служил тебе! И такова твоя
благодарность?
     - Как твоя христианам, - отрезал Виниций.
     И он позвал вольноотпущенника.
     Но Хилон прильнул к  его ногам и,  судорожно их обхватив,  смертельно
бледный, завопил:
     - Господин мой,  господин мой!  Я стар!  Пятьдесят, не триста! Хватит
пятидесяти! Сто, не триста! Смилуйся, смилуйся!
     Виниций ногой оттолкнул его и отдал распоряжение вольноотпущеннику. В
единый миг  вбежали в  атрий  два  квада,  схватили Хилона за  остатки его
шевелюры и,  замотав ему  голову его  собственными лохмотьями,  потащили в
эргастул.
     - Во имя Христа! - кричал грек, когда его волокли по коридору.
     Виниций остался    один.    Распорядившись    наказать   Хилона,   он
приободрился,  повеселел и постарался привести  в  порядок  взбудораженные
мысли.  Он  испытывал  большое  облегчение,  одержанная  над  собой победа
наполнила его радостью.  Ему казалось,  что он сразу приблизился к Лигии и
что  за  это  его  должна  ждать  награда.  Ему и в голову не пришло,  как
несправедливо он поступил с Хилоном,  приказав его высечь за  то,  за  что
прежде  награждал.  Он  был  еще слишком римлянином,  чтобы страдать из-за
чужого страданья и чтобы тревожиться из-за какого-то жалкого  грека.  Даже
если бы он подумал об этом,  он решил бы,  что поступил правильно, повелев
наказать негодяя.  Но он думал о Лигии,  он говорил ей: <Нет, я не заплачу
тебе  злом  за  добро,  и  если ты когда-нибудь узнаешь,  как я обошелся с
человеком,  убеждавшим меня посягнуть  на  тебя,  ты  будешь  мне  за  это
благодарна>.  Но  тут он спохватился:  а одобрила бы Лигия его поступок по
отношению к Хилону?  Ведь ее  вероучение  велит  прощать,  ведь  христиане
простили этого негодяя, хотя имели веские причины для мести. Только теперь
отозвался в его душе крик:  <Во имя Христа!> Он  вспомнил,  что  таким  же
возгласом Хилон спас себя от рук лигийца,  и Виниций решил избавить его от
оставшихся розог.
     С  этой целью он было хотел позвать вольноотпущенника,  но тот явился
сам.
     - Господин,  старик лишился чувств,  а может, и умер. Продолжать сечь
или прекратить?
     - Привести его в чувство - и ко мне.
     Смотритель дома  исчез  за  завесой но,  видимо,  расшевелить старика
оказалось нелегко -  Виницию пришлось ждать довольно долго, и он начал уже
проявлять нетерпение,  когда наконец рабы ввели Хилона и затем,  повинуясь
знаку господина, удалились.
     Хилон был  бледен как полотно,  по  ногам его текли на  мозаичный пол
атрия тонкие струйки крови. Но был он в полном сознании и, упав на колени,
простирая к Виницию руки, стал восклицать:
     - Благодарю тебя, господин! Ты милосерден, ты велик!
     - Знай,  собака,  -  сказал Виниций,  -  что я простил тебя ради того
Христа, которому я сам обязан жизнью.
     - Я буду служить, господин, и ему, и тебе.
     - Молчи и слушай!  Встань!  Ты пойдешь со мной и покажешь мне дом,  в
котором живет Лигия.
     Хилон быстро вскочил,  но  едва он  стал на  ноги,  как побледнел еще
сильнее.
     - Господин,  я очень голоден... - простонал он слабеющим голосом. - Я
пойду,  господин,  я пойду, но у меня нету сил... Прикажи дать мне хотя бы
остатки из миски твоей собаки, и я пойду!
     Виниций приказал накормить его,  дать ему золотую монету и  плащ.  Но
ослабевший от  розог и  от голода Хилон,  даже поевши,  не мог идти,  хотя
волосы у  него  становились дыбом  от  страха,  что  Виниций истолкует его
бессилие как сопротивление и прикажет продолжить экзекуцию.
     - Вот сейчас немного разогреюсь вином, - повторял он, стуча зубами, -
и смогу идти хоть до Великой Греции.
     Наконец он набрался сил,  и  они вышли из дому.  Дорога была дальняя.
Как большинство христиан,  Лин жил за  Тибром,  невдалеке от  дома Мириам.
Наконец Хилон указал Виницию стоящий особняком небольшой домик с  оградой,
сплошь покрытой зеленью плюща.
     - Здесь, господин, - сказал он.
     - Хорошо,  -  сказал  Виниций.  -  Теперь  ступай  прочь,  но  сперва
выслушай,  что я  скажу:  забудь,  что ты  мне служил;  забудь,  где живут
Мириам,  Петр и  Главк;  забудь также об этом доме и  обо всех христианах.
Будешь каждый месяц приходить в  мой дом,  и Демас,  вольноотпущенник мой,
будет тебе давать по  две  золотые монеты.  Но  ежели ты  и  впредь будешь
шпионить за  христианами,  я  прикажу тебя  засечь насмерть или  отдам  на
расправу префекту города.
     - Я забуду все, - сказал Хилон с низким поклоном.
     Но  когда  Виниций скрылся за  поворотом улочки,  Хилон  протянул ему
вслед обе руки и, потрясая кулаками, воскликнул:
     - Клянусь Атой* и Фуриями, не забуду!
     _______________
          * А т а  -  в греческой мифологии олицетворение яростного гнева,
     исступления, помрачения ума.

     И тут силы покинули его.


                               Глава XXXIII

     Виниций направился прямо к дому,  где жила Мириам.  У ворот он увидел
Назария.  Юноша  смутился,  но  Виниций  приветливо с  ним  поздоровался и
попросил провести к матери.
     В доме,  кроме Мириам, он застал Петра, Главка, Криспа и еще Павла из
Тарса,  недавно возвратившегося из  Фрегелл.  При виде молодого трибуна на
лицах у всех выразилось удивление.
     - Приветствую вас во имя Христа, которого вы чтите! - сказал он.
     - Да будет имя его славно вовеки!
     - Я видел вашу добродетель и испытал вашу доброту, а потому прихожу к
вам как друг.
     - И  мы  приветствуем тебя как  друга,  -  отвечал Петр.  -  Садись и
раздели с нами трапезу нашу, как гость наш.
     - Я  сяду и  разделю с  вами трапезу,  но  сперва выслушайте меня ты,
Петр, и ты, Павел из Тарса, чтобы вы убедились в моей искренности. Я знаю,
где  находится Лигия,  я  только что  был  у  дома  Лина,  он  ведь отсюда
недалеко.  Я имею право взять Лигию, оно дано мне императором; в городе, у
меня в  доме,  около пятисот рабов,  и  я  мог  бы  окружить ее  убежище и
захватить ее, однако я этого не сделал и не сделаю.
     - За  это да  пребудет на  тебе благословение господа и  да очистится
сердце твое! - молвил Петр.
     - Благодарю тебя,  но  выслушайте меня до конца:  я  этого не сделал,
хотя живу в  мучениях и  в  тоске.  Прежде,  когда я  не  знал вас,  я  бы
непременно захватил ее  и  удержал насильно,  но  ваша добродетель и  ваше
учение -  хоть я его не признаю -  что-то изменили в моей душе, и я теперь
уже не могу решиться на насилие.  Сам не знаю почему,  но это так! Вот я и
пришел к вам,  заменившим Лигии отца и мать,  и говорю вам: дайте мне ее в
жены, и я поклянусь, что не только не буду запрещать ей чтить Христа, но и
сам постараюсь постигнуть его учение.
     Он говорил это,  подняв голову,  и голос его звучал решительно, но на
душе у него было тревожно, ноги дрожали под плащом с каймою, а когда после
его слов наступило молчание, он, немного выждав, поспешно заговорил опять,
точно желая предотвратить неблагоприятный ответ:
     - Все препятствия мне известны,  но  она мне дороже зеницы очей моих,
и, хоть я еще не христианин, я не враг ни вам, ни Христу. Я хочу быть пред
вами правдивым,  хочу,  чтобы вы  мне доверяли.  В  эту минуту дело идет о
жизни моей,  и  все же  я  говорю вам чистую правду.  Другой,  быть может,
сказал бы вам:  <Окрестите меня!>  А я говорю:  <Просветите меня!> Я верю,
что Христос воскрес из мертвых, ибо это утверждают люди, живущие истиной и
видевшие его  после смерти.  Я  верю,  ибо  сам  видел,  что  ваше  учение
порождает добродетель,  справедливость и  милосердие,  а  не преступления,
которые вам приписывают.  Покамест я мало что узнал о вашей вере. Лишь то,
что видел в  вас,  в поведении вашем,  что слышал от Лигии или в беседах с
вами.  И все же,  повторяю, ваша вера что-то во мне уже изменила. Прежде я
своими слугами управлял железной рукой - теперь не могу. Я не знал жалости
- теперь она мне знакома.  Я  любил наслаждения -  а теперь сбежал с пруда
Агриппы,  потому что  отвращение душило меня.  Прежде я  верил в  насилие,
теперь отказался от него навсегда.  Я сам себя не узнаю, но мне опостылели
пиры,  вино,  пенье,  кифары и венки,  мне противен императорский двор,  и
нагие тела,  и все тамошние бесчинства.  И когда я думаю,  что Лигия белее
горного снега,  я  люблю ее  еще  больше;  а  когда думаю,  что  она такая
благодаря вашему учению, я люблю и это учение и хочу его постичь! Но я его
не понимаю, я не знаю, смогу ли жить по нему и снесет ли его моя натура, а
потому живу в сомнениях и в муках, как узник в темнице.
     Тут  брови его сдвинулись,  образовав на  лбу страдальческую складку,
скулы побагровели.  Немного помолчав,  Виниций заговорил снова, все больше
торопясь и волнуясь:
     - Вот видите,  я  терзаюсь и от любви,  и от темноты своей.  Говорили
мне,  будто ваше учение не признает ни жизни, ни человеческих радостей, ни
счастья, ни закона, ни порядка, ни власти и господства римлян. Так ли это?
Говорили,  будто вы одержимые.  Скажите же, что вы несете людям? Грешно ли
любить?   Грешно  ли   испытывать  радость?   Грешно  ли  желать  счастья?
Действительно ли вы враги жизни? Надо ли христианину быть нищим? Должен ли
я  отказаться  от  Лигии?  Какова  ваша  истина?  Поступки  ваши  и  слова
прозрачны,  как  ключевая вода,  но  какое у  этого ключа дно?  Видите,  я
искренен.  Рассейте мои  недоумения!  А  ведь мне  еще  говорили и  такое:
<Греция создала мудрость и  красоту,  Рим -  силу,  а  что несут они?> Так
скажите же,  что вы несете? Если за вратами вашими свет, тогда отворите их
мне!
     - Мы несем любовь, - молвил Петр.
     А Павел из Тарса прибавил:
     - Если бы я  говорил языками человеческими и ангельскими,  а любви не
имел, был бы я как медь звенящая...
     Но сердце старого апостола тронули муки этой души,  которая,  подобно
птице в клетке, рвалась к воздуху и солнцу. Он протянул Виницию обе руки и
сказал:
     - Кто стучится,  тому откроется,  и милость господа на тебе, посему я
благословляю тебя, твою душу и любовь твою во имя спасителя мира.
     Слыша это  благословение,  Виниций,  который и  без  того был  сильно
возбужден,  кинулся к  Петру,  и  тут  произошло нечто необычное.  Потомок
квиритов,  до недавних пор не признававший в  чужеземце человека,  схватил
руку старого галилеянина и в порыве благодарности стал ее целовать.
     И  Петр,  видимо,  был  рад,  понимая,  что  еще  одно  семя упало на
плодородную почву и что его рыбацкий невод уловил еще одну душу.
     А присутствующие,  также радуясь этому явному доказательству почтения
перед апостолом господним, в один голос воскликнули:
     - Слава в вышних богу!
     Виниций распрямился, лицо его посветлело.
     - Вижу,  -  сказал он,  -  что среди вас может обитать счастье, ибо я
чувствую себя  счастливым и  полагаю,  что  таким  же  образом вы  сумеете
разрешить и  другие  мои  сомнения.  Но  я  должен  еще  сказать вам,  что
произойдет это не в  Риме,  -  император едет в  Анций,  и  я должен ехать
вместе с ним, так мне приказано. Вы ведь знаете, за непослушание - смерть.
Но  если мне  удалось снискать вашу приязнь,  прошу вас  поехать со  мною,
чтобы  вы  наставляли меня  в  вашей  истине.  Вы  там  будете  в  большей
безопасности,  чем я сам,  -  в таком огромном скоплении народа вы сможете
излагать  вашу  истину  даже  при  дворе  императора.   Говорят,   Акта  -
христианка,  но  и  среди преторианцев есть христиане,  я  сам видел,  как
солдаты преклоняли колени перед тобою, Петр, у Номентанских ворот. В Анции
у  меня вилла,  там мы  будем собираться,  чтобы прямо под боком у  Нерона
слушать ваши поучения.  Главк мне говорил, будто вы ради одной души готовы
отправиться на  край света,  так  сделайте для  меня то,  что  сделали для
других, ради которых вы пришли из самой Иудеи, сделайте это, не оставляйте
душу мою во мраке!
     Слыша такие речи,  христиане радостно начали совещаться -  их  тешила
мысль о еще одной победе их учения и о том,  какое значение для языческого
мира будет  иметь  обращение  августиана,  потомка  одного  из  древнейших
римских  родов.  Они  и  впрямь  готовы  были ради одной души человеческой
отправиться на край света и после смерти учителя,  по сути,  только этим и
занимались,  посему возможность отрицательного ответа даже не приходила им
в голову.  Но Петр об эту пору был пастырем всей римской общины и  не  мог
поехать,  зато Павел из Тарса, недавно побывавший в Ариции и во Фрегеллах*
и собиравшийся  опять  в  долгое  путешествие  на  Восток,  дабы  посетить
тамошние  церкви  и  вдохнуть  в них новое живительное рвение,  согласился
сопровождать молодого трибуна в Анций -  там,  кстати,  было  легко  найти
корабль, отправляющийся в греческие моря.
     _______________
          * Ф р е г е л л ы - город в Лации (90 км к юго-востоку от Рима).

     Хотя Виниций огорчился, что Петр, которому он был стольким обязан, не
будет ему сопутствовать, он искренне поблагодарил Павла, а затем обратился
к старому апостолу с последнею просьбой.
     - Я знаю,  где живет Лигия, - сказал он, - я мог бы сам пойти к ней и
спросить - раз это дозволено, - захочет ли она иметь меня мужем, если душа
моя станет христианской, но лучше я попрошу об этом тебя, апостол: разреши
мне ее увидеть или сам проводи меня к ней. Я не знаю, сколько мне придется
пробыть в  Анции,  к  тому же не забывайте,  что возле императора никто не
может быть уверен в  завтрашнем дне.  Петроний тоже говорил,  что  мне там
будет не очень-то безопасно.  Так позвольте же мне ее увидеть, пусть глаза
мои насытятся лицезрением ее,  и я спрошу, забудет ли она причиненное мною
зло и разделит ли со мною благо.
     И апостол Петр с добродушною улыбкою молвил:
     - Кто мог бы тебе отказать в такой безгрешной радости, сын мой!
     Виниций снова  склонился к  его  руке,  не  в  силах  сдержать порыва
взволнованного сердца.
     - А императора ты не бойся,  - сказал апостол, взяв обеими руками его
голову, - говорю тебе, ни один волос не упадет с твоей головы.
     И  он послал Мириам за Лигией,  наказав не говорить,  кого она у  них
застанет, чтобы доставить девушке тем большую радость.
     Идти было недалеко,  и вскоре все увидели,  как среди миртовых кустов
сада Мириам ведет за руку Лигию.
     Виниций хотел было бежать навстречу, но при виде возлюбленной счастье
затопило его душу и  лишило сил -  он стоял с  бьющимся сердцем,  не дыша,
едва держась на ногах,  во сто крат более взволнованный,  чем тогда, когда
впервые в жизни услышал свист парфянских стрел около своей головы.
     Лигия вбежала в дом,  не ожидая ничего необычного, и, увидав Виниция,
остановилась как вкопанная.  Лицо ее заалелось, потом внезапно побледнело,
и она изумленным и испуганным взором обвела присутствующих.
     Но  вокруг  были  только светлые,  исполненные доброты лица.  Апостол
Петр, подойдя к ней, спросил:
     - Лигия, любишь ли ты его по-прежнему?
     Наступило минутное молчание.  Губы Лигии задрожали,  как  у  ребенка,
который собирается заплакать и,  чувствуя себя виноватым,  видит, что надо
признать свою вину.
     - Отвечай же, - сказал апостол.
     Тогда  она,  опускаясь к  коленям Петра,  голосом смиренным и  робким
прошептала:
     - Да, люблю...
     В  единый  миг  Виниций оказался на  коленях рядом  с  нею,  и  Петр,
возложив руки им на головы, молвил:
     - Любите друг друга в  господе и во славу его,  ибо нет греха в любви
вашей.


                               Глава XXXIV

     Прохаживаясь с Лигией по саду, Виниций рассказывал ей отрывистыми, из
глубины души идущими словами о том,  в чем признался апостолам: о душевном
своем  смятении,  о  происшедших  в  нем  переменах  и,  наконец,  о   той
безграничной тоске,  которая омрачила его жизнь после того, как он покинул
жилище Мириам.  Он признался Лигии,  что хотел ее забыть,  но не  мог.  Он
думал о ней все дни и ночи.  О ней напоминал ему тот крестик из самшитовых
веточек,  который она оставила ему и  который  он  поместил  в  ларарий  и
невольно  чтил  как  нечто  божественное.  И тосковал он все сильнее,  ибо
любовь была сильнее его,  она еще в доме Авла поглотила целиком его  душу.
Другим  людям  нить жизни прядут Парки*,  ему же ее пряли любовь,  тоска и
печаль. Да, поступки его были дурными, но их порождала любовь. Он любил ее
и в доме Авла,  и на Палатине, и когда в Остриане смотрел, как она слушает
проповедь Петра,  и когда шел с Кротоном ее похищать, и когда она сидела у
его  ложа,  и  когда  покинула его.  Пришел к нему Хилон,  обнаруживший ее
убежище, и уговаривал ее похитить, но он поступил иначе, он наказал Хилона
и  пошел  к  апостолам за истиной и за нею...  И да будет благословенна та
минута,  когда появилась у него эта мысль,  - теперь он  рядом  с  нею  и,
наверно,  она уже не будет больше убегать от него,  как сбежала недавно из
дома Мириам?
     _______________
          * П а р к и  -  в римской мифологии богини судьбы;  тождественны
     греческим Мойрам.

     - Я не от тебя бежала, - сказала Лигия.
     - Так почему же ты это сделала?
     А  она  подняла на  него  свои глаза цвета ирисов,  потупила устыдясь
голову и сказала:
     - Сам знаешь.
     Виниций на миг умолк от избытка счастья, потом снова заговорил о том,
как  ему  постепенно становилось все  яснее,  насколько она  отличается от
римлянок и,  может быть, похожа на одну только Помпонию. Впрочем, выразить
свои  чувства ему  не  удавалось,  потому что  он  сам  не  вполне мог  их
осознать; он хотел сказать, что с нею приходит в мир совсем новая красота,
какой еще не бывало, красота не только прекрасного тела, но и души. Вместо
этого  он  сказал ей  слова,  от  которых сердце ее  радостно затрепетало:
странно,  но он полюбил ее даже за то,  что она от него убегала, и теперь,
когда она сядет у его очага, она будет для него священна.
     Схватив ее  за  руку,  он уже не мог продолжать,  только с  восторгом
смотрел на  нее как на  обретенное счастье жизни своей и  повторял ее имя,
точно желая себя уверить, что нашел ее, что он рядом с нею:
     - О Лигия! О Лигия!
     Затем он  наконец стал ее  расспрашивать о  том,  что творилось в  ее
душе, и она призналась, что полюбила его еще в доме Авла и что, если бы он
возвратил ее туда с Палатина, она бы открыла Авлу и Помпонии свою любовь и
постаралась бы смягчить их гнев против него.
     - Клянусь тебе,  -  сказал Виниций,  -  у  меня и  в  мыслях не  было
отнимать тебя у  семьи Авла.  Петроний когда-нибудь тебе расскажет,  я уже
тогда говорил ему,  что люблю тебя и хочу на тебе жениться.  Я сказал ему:
<Пусть она помажет мои двери волчьим жиром и  сядет у  моего очага!> Но он
меня высмеял и  навел императора на мысль потребовать тебя как заложницу и
передать  мне.  Сколько  раз;  беснуясь от  горя,  я  его  проклинал,  но,
возможно, это было устроено судьбою к лучшему - иначе бы я не познакомился
с христианами и не понял бы тебя.
     - Верь мне, Марк, - сказала Лигия, - это Христос нарочно вел тебя так
к себе.
     Виниций с некоторым удивлением взглянул на нее.
     - И верно! - с живостью подтвердил он. - Все складывалось так странно
- разыскивая тебя,  я  встретился с  христианами...  В Остриане я дивился,
слушая апостола,  -  таких речей я  еще никогда не слышал.  Верно,  это ты
молилась за меня.
     - Да, - отвечала Лигия.
     Они  прошли мимо увитой плющом беседки и  приблизились к  месту,  где
Урс, задушив Кротона, бросился на Виниция.
     - Вот здесь, - сказал молодой трибун, - если бы не ты, я бы погиб.
     - Не вспоминай этого, - сказала Лигия. - И не напоминай об этом Урсу.
     - Разве мог бы  я  мстить ему за  то,  что он  тебя защищал?  Будь он
рабом, я бы сразу дал ему свободу.
     - Будь он рабом, Авл давно бы отпустил его на волю.
     - А помнишь,  -  спросил Виниций,