это  зловредное
суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла
эта пагуба,  но и в Риме...> (Тацит.  Анналы,  XV,  44).  Эти слова Тацита
(порой  безосновательно принимавшиеся  за  позднейшую  вставку)  -  первое
историческое свидетельство о распространении в Риме христианства. Конечно,
Тацит разделял все предрассудки своего времени относительно нового учения.
Образ  жизни  первых христианских общин в  Риме  известен очень плохо.  Во
всяком случае,  он  был чрезвычайно замкнутым,  что давало повод для самых
нелепых и чудовищных подозрений.  Равным образом,  несомненно,  что первые
христианские общины объединяли преимущественно людей из  низших социальных
слоев,  а  также рабов и  <...все  они были оппозиционными по  отношению к
господствующему строю, к "властям предержащим"> (Энгельс Ф., см. М а р к с
К.  и  Э н г е л ь с  Ф.  Соч.,  т. 21,  с. 8).  В  силу  этого  по  своей
организации, по имущественному положению и влиянию в обществе христианские
общины  2-й половины I века  даже  отдаленно  не  напоминали  католическую
церковь более  поздних времен,  которая во  времена средневековья достигла
небывалого богатства и могущества.
     С  этим же временем христианская традиция связывает пребывание в Риме
и  мученическую смерть апостолов Петра и  Павла.  Павел,  происходивший из
малоазийского  города  Тарса,   был  наследственным  римским  гражданином.
Согласно преданию, в молодости он боролся против нового учения, но позднее
стал  его  ревностным  проповедником.   Современная  наука  считает  Павла
реальным  историческим лицом,  с  которым  впоследствии стали  связываться
различные  легенды.  Павлу  традиционно приписывают четырнадцать посланий,
изъясняющих  основы  христианской духовности  и  адресованных христианским
общинам различных городов.  Несомненно, более легендарна личность апостола
Петра.   Его  деятельность  в  качестве  главы  христианской  общины  Рима
католическая традиция  считает  основанием для  признания  главенствующего
авторитета римских  епископов (пап)  как  преемников апостола.  Позднейшее
апокрифическое предание связывает с  пребыванием Петра  в  Риме  следующую
легенду.  Спасаясь  от  Нероновых гонений,  Петр  ночью  покидает Рим.  За
городскими воротами он  встречает Христа  и  спрашивает его:    (Камо грядеши? - церковнослав.)  Христос отвечает: <В Рим, чтобы
снова принять распятие>.  После этого Христос возносится на небо,  а Петр,
видя в словах Христа провозвестие своей мученической смерти,  возвращается
в Рим, где его распинают вниз головой.
     Итак,  очевидно,  что  эпоха Нерона давала Сенкевичу богатый материал
для   воплощения  его   замысла.   Рождению  этого   замысла   во   многом
способствовало чтение античных авторов.  Писатель особенно ценил  <Анналы>
(Летопись) Корнелия Тацита, одного из талантливейших историков античности.
<Вчитываясь в <Анналы>,  -  писал Сенкевич,  - я не раз чувствовал, что во
мне  зреет мысль дать  художественное противопоставление этих  двух миров,
один  из  которых являл  собою  всемогущую правящую силу  административной
машины,  а  другой представлял исключительно духовную силу>.  В  1893 году
писатель, по его собственным словам, осматривал Рим с Тацитом в руках. Уже
тогда замысел большого романа приобрел вполне ясные очертания.  Дело  было
лишь  за  непосредственным отправным пунктом.  Часовня под  названием  на Виз Аппиа в Риме (поставленная,  по преданию,  на том месте, где
Петр встретил Христа) и оказалась искомым недостающим звеном. Вернувшись в
Польшу,  Сенкевич с  весны  1894  года  углубился в  изучение исторических
документов и литературы.
     Как же раскрывает писатель свою идею?  В романе мы видим картину двух
миров -  мир внешней красоты и духовной смерти противостоит миру красоты и
жизни   духовной.   Сенкевич  не   удовлетворяется  внешней   колористикой
живописания римского мира:  он предлагает читателю глубокие догадки о сути
мироощущения  языческой  римской  античности.   Мы  видим  нарисованный  с
поразительной  яркостью  и  достоверностью  императорский  двор,   внешнее
великолепие которого  лишь  оттеняет внутреннее ничтожество Нерона  и  его
окружения.  Как  вереница жутких призраков,  проходят перед нами  Ватиний,
это,   по   словам  Тацита,   <одно  из   наиболее  чудовищных  порождений
императорского дворца>, бывшая жена Руфрия Криспина и Отона Поппея Сабина,
у  которой  <было  все,  кроме  честной  души>,  развратный  Отон,  обжора
Вителлий, бессердечный Тигеллин и поправший в себе все человеческое Нерон.
Кровавые расправы,  бесконечные пиры и  невероятные оргии -  все  это,  по
мысли Сенкевича,  не  более как попытка старого мира забыться и  заглушить
неистребимое предчувствие своей  обреченности,  и  в  то  же  время  явное
доказательство того, что конец уже наступает.
     Издревле Рим  считал своим главным предназначением власть над  миром.
Охотно уступая грекам приоритет в  сфере наук и искусств,  римляне превыше
всего ставили умение властвовать.

          Ты же народами править властительно, римлянин, помни!
          Се - твои будут искусства: условья накладывать мира,
          Ниспроверженных щадить и ниспровергать горделивых!

                  (Вергилий. Энеида, VI, 851 - 853. Перев. В. Я. Брюсова.)

     Однако стремление к  господству изначально несло в себе зерно гибели.
Мир внешней красоты,  прекрасных тел, статуй, портиков, изящных складок на
тоге,  мир,  научившийся во  всем находить изящное и  поднимать исполнение
любой прихоти на уровень искусства,  этот мир,  подчинив себе все, утратил
цель.  Внешне могучий и прекрасный, он исчерпал себя внутренне. Отсутствие
ясной  жизненной  перспективы порождало всеобъемлющий скепсис,  следствием
которого  было  неверие  в  богов,  торжество эстетизма и  крушение всяких
нравственных идеалов.  Если Рим стал миром,  а  мир -  Римом,  что же  еще
остается?  Остается лишь насладиться всем,  чем можно,  и  уйти из  жизни,
когда  в  ней  не  останется ничего неизведанного.  В  силу  этого  смерть
становится искусством,  прекрасным жестом,  завершающим счеты с призрачной
действительностью.
     Подобную философию безнадежности Сенкевич вкладывает в  уста Петрония
- крупной трагической фигуры романа.  Трагедия Петрония,  этого  типичного
римского  <интеллигента> эпохи  всеобщего упадка,  как  раз  и  состоит  в
сознании своей обреченности и  в  то же время невозможности избрать другой
путь.  Трагична не  только судьба Петрония,  но  и  всего языческого Рима.
Достаточно  вспомнить  кульминационную сцену  романа  -  грандиозный пожар
(быть может,  лучшие в  художественном отношении страницы книги),  который
символически  осмысляется  Сенкевичем  как  провозвестие  грядущей  гибели
мирового города.
     Мы можем,  конечно,  упрекнуть писателя в  необъективности.  Античное
мироощущение вовсе  не  сводилось к  одной телесности и  голому эстетизму.
Античность (в  том  числе и  римская) дала прекрасные образцы гражданского
мужества,   государственной  мудрости,   религиозной  терпимости  (гонения
предпринимались обычно  по  причинам  политического  характера);  наконец,
античности не  было чуждо теплое и  гуманное отношение к  человеку (о  чем
свидетельствуют,  например, сочинения Сенеки). Но писатель вовсе не обязан
отождествлять себя с ученым-историком. Он волен отобрать те факты, которые
в  наибольшей  мере  отвечают  его  замыслу.  Поэтому  Сенкевич  намеренно
избирает эпоху смуты и  упадка,  намеренно сгущает краски и отвлекается от
того  факта,  что  союз  двух  врагов -  империи и  христианства -  станет
возможным лишь  через  два  с  половиной века  после  описываемых событий.
Писатель  хочет  внушить  читателю  следующую  мысль:   при   всех   своих
достижениях  языческая  античность  все  же   не  поднялась  до  глубокого
убеждения в  том,  что  человеческая личность есть  высшая и  неповторимая
ценность.   Языческий  Рим   видится   писателю   как   прообраз  грядущей
цивилизации.  Однако он -  лишь ее материальный субстрат,  прекрасное,  но
бездушное тело,  которое  нуждается в  одухотворении,  чтобы  продолжить в
веках новую жизнь.
     Польская   и    иностранная   критика   встретила   роман   Сенкевича
благосклонно.   К   числу  неоспоримых  достоинств  произведения  относили
прекрасное знание  писателем античных авторов (Сенеки,  Тацита,  Светония,
Плутарха,  Диона Кассия и др.). Достаточно сказать, что во многих эпизодах
Сенкевич почти дословно следует за ними.  Такова, например, заимствованная
у  Тацита  характеристика  Петрония  в  начале  романа.  Отмечались  также
прекрасное знание исторических реалий, необычайная достоверность изложения
(такая,  например,  художественно  выразительная деталь,  как  шлифованный
драгоценный камень,  которым  Нерон  пользовался наподобие  монокля,  была
взята  писателем  из  <Естественной  истории>  Плиния  Старшего).  Русская
критика (Ф. Мищенко и Л. Шепелевич) отмечала, что роман Сенкевича является
лучшим из существующих литературным изображением Рима эпохи Нерона.
     Но главное внимание привлекали, разумеется, идеи романа, литературные
достоинства которого сделали его одним из  самых популярных произведений в
мире.  Поначалу симпатии католических кругов Польши и  Европы целиком были
на  стороне  Сенкевича.   В   1900  году  папа  римский  прислал  писателю
поздравление по  случаю  25-летнего юбилея его  литературной деятельности.
Этими  обстоятельствами не  в  последнюю  очередь  объясняется присуждение
Сенкевичу в 1905 году Нобелевской премии по литературе.  Напротив, русская
критика  выражала  недовольство  католической  тенденциозностью автора.  С
течением времени,  однако, католический лагерь охладел к роману. Сенкевича
стали обвинять в чересчур ярком и привлекательном описании языческого мира
и  в  якобы  плоско-банальном  изображении христиан.  Находились  критики,
упрекавшие писателя даже в антиклерикализме. Крайности в оценках открывали
тем  не  менее  новую возможность для  понимания смысла романа.  В  кругах
прогрессивной польской интеллигенции роман пытались толковать как призыв к
борьбе с тиранией.
     Конечно же,  Сенкевич в  первую очередь заботился не о  превознесении
авторитета католической церкви.  Любая попытка найти в романе прежде всего
католические  тенденции  приведет  к  недопустимому  искажению  авторского
замысла.   Писателя   волновало   возрождение   тех   духовно-нравственных
принципов,  которые, по его мнению, составляют необходимую основу здоровой
жизни  общества.  Идеалы раннего христианства,  отражавшие чаяния наиболее
угнетенных слоев Римского государства,  были для  Сенкевича в  этом смысле
тождественны идеалам  широчайше  понятого  гуманизма,  идеалам  любви  как
принципа отношения человека к  человеку.  В  этих  идеалах  писатель видел
спасительное противоядие от декадентских умонастроений,  набиравших силу в
культурной  жизни  тогдашней  Европы,  от  проповеди  безнравственности  и
вседозволенности.   Эстетизму  и  себялюбию,   неограниченному  произволу,
внутренне готовому на  любые злодеяния,  писатель противопоставляет жизнь,
стремящуюся к  гуманным  духовным целям.  Смысл  этого  противопоставления
далеко  выходит  за  рамки  сюжетной  канвы  романа,   который  не  просто
напоминает о  прошлом,  но обращен к  настоящему и будущему.  Именно здесь
кроется главная причина его неизменной притягательности для читателя...

                                                               А. Столяров


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 23/08/2000