сь и  подняли глаза к вечерним звездам.  Лигия была еще
очень слаба и не могла самостоятельно ходить,  порою она засыпала в тишине
сада,  а он сидел рядом и, всматриваясь в ее лицо, невольно думал, что это
уже не  та  Лигия,  которую он  встретил у  Плавтиев.  Да,  из-за тюрьмы и
болезни ее красота несколько поблекла.  Тогда,  у Авла,  и позже, когда он
пришел ее  похитить из дома Мириам,  она была прекрасна,  как статуя,  как
цветок,  ныне же  лицо ее  стало прозрачным,  руки исхудали,  тело иссушил
недуг,  уста побледнели,  и  даже глаза казались не  такими голубыми,  как
прежде.  Золотоволосая Эвника,  приносившая ей цветы и  драгоценные ткани,
чтобы укрывать ноги,  глядела кипрскою богиней рядом с нею. Эстет Петроний
тщетно  пытался увидеть в  Лигии  ее  былую  прелесть и,  пожимая плечами,
думал,  что эта тень с  Елисейских полей,  пожалуй,  не стоила тех усилий,
страданий и  тревог,  которые едва не свели Виниция в могилу.  Но Виниций,
любивший теперь ее душу,  тем пуще любил ее и, оберегая ее сон, чувствовал
себя так, будто оберегает целый мир.


                                Глава LXIX

     Весть о чудесном избавлении Лигии быстро разошлась среди оставшихся в
живых  христиан.  Приверженцы нового  учения  приходили  на  виллу,  чтобы
увидеть ту,  которой была явлена милость Христова.  Первыми пришли молодой
Назарий с Мириам,  у которых до сих пор скрывался апостол Петр,  а за ними
стали приходить и  другие.  Собираясь вместе,  они  с  Виницием,  Лигией и
Петрониевыми  рабами-христианами  благоговейно  слушали  рассказ  Урса   о
голосе,  прозвучавшем в его душе и повелевшем ему бороться с диким зверем,
после чего расходились утешенные и  обнадеженные,  что  Христос все же  не
допустит,  чтобы его приверженцев истребили всех до единого на земле, пока
сам он не явится вершить страшный суд.  И  эта надежда укрепляла их сердца
среди  непрекращавшихся гонений.  Стоило  указать на  кого-нибудь  как  на
христианина,  и  городская стража  тотчас  бросала его  в  тюрьму.  Жертв,
правда,  было уже не так много - большинство христиан погибли в тюрьме или
были  замучены,  а  уцелевшие покинули Рим,  чтобы  в  дальних  провинциях
переждать бурю,  или  же  скрывались,  боясь собираться на  общую молитву,
кроме как в  находившихся за городом каменоломнях.  Но их еще выслеживали,
хватали и  хотя игры завершились,  держали для следующих игр или же судили
на  месте.  Римский  народ  уже  не  верил,  что  виновниками пожара  были
христиане,  но все равно их объявляли врагами рода человеческого, и эдикт,
против них изданный, сохранял силу.
     Апостол Петр  долго не  решался появляться в  доме Петрония,  но  вот
однажды  вечером  Назарий известил о  его  приходе.  Лигия,  уже  начавшая
ходить,  и  Виниций оба  поспешили его  встретить и  кинулись обнимать его
ноги,  а  он приветствовал их с глубочайшим волненьем -  так мало осталось
уже овец в  стаде,  которое препоручил ему Христос и  над участью которого
плакало ныне его любящее сердце.  И когда Виниций сказал ему:  <Отче!  Это
ради тебя спаситель возвратил ее мне!>,  апостол ответил: <Он возвратил ее
ради веры твоей и  ради того,  чтобы не  все уста,  прославляющие имя его,
умолкли>. И в этот миг он, видимо, думал о тысячах чад своих, растерзанных
дикими  зверями,  о  крестах,  густою чащей  высившихся на  аренах,  и  об
огненных тех  столбах в  садах Зверя,  ибо  в  голосе его  звучала великая
скорбь.  Виниций и  Лигия заметили также,  что волосы его стали совершенно
белыми,  спина согнулась,  а в лице было столько печали и боли,  словно он
сам  прошел  через  все  терзания  и  муки,   которым  подверглись  жертвы
свирепости и безумия Нерона.  Но оба уже понимали:  коль Христос сам отдал
себя на муки и смерть,  никто не должен от нее уклоняться. И все же сердца
их  сжимались при  виде апостола,  согбенного под  бременем лет,  трудов и
горя. Виниций, собиравшийся через несколько дней отвезти Лигию в Неаполис,
где они должны были встретить Помпонию и  с  нею отплыть на Сицилию,  стал
умолять старца покинуть вместе с ними Рим.
     Но апостол, возложив руку на его голову, ответствовал:
     - Я  слышу в  душе моей голос господа,  как  на  море Тивериадском он
сказал мне: <Когда ты был молод, ты препоясывался сам и ходил, куда хотел;
а  когда состарешься,  то прострешь руки свои,  и  другой препояшет тебя и
поведет, куда не хочешь>. Посему надлежит мне идти вслед за стадом моим.
     Они слушали молча, не разумея его слов. Тогда он продолжил:
     - Подходит к  концу  труд  мой,  но  гостеприимство и  отдых я  найду
единственно в  доме господа.  -  И,  обращаясь к  ним обоим,  прибавил:  -
Помните меня,  ибо я  вас любил,  как отец любит детей своих,  и все,  что
будете в жизни делать, делайте во славу божию.
     Молвив это, он поднял свои старые трясущиеся руки и благословил их, а
они  прильнули к  нему,  чувствуя,  что,  быть  может,  получают последнее
благословение из его рук.
     Им,  однако,  было суждено увидеть его еще раз. Несколько дней спустя
Петроний принес с  Палатина грозную весть.  Там  обнаружили,  что  один из
вольноотпущенников императора был христианином,  и  нашли у  него послания
апостолов Петра и Павла из Тарса,  а также послания Иакова, Иуды и Иоанна.
О  пребывании Петра в  Риме Тигеллин знал и  раньше,  но  он полагал,  что
апостол погиб с  тысячами других последователей Христа.  Теперь оказалось,
что  два  главных проповедника новой веры до  сих  пор живы и  находятся в
столице, и было велено разыскать их и схватить любой ценой - с их смертью,
надеялись,  будут  вырваны последние корни ненавистной секты.  Как  слышал
Петроний от  Вестина,  сам император приказал,  чтобы через три дня Петр и
Павел из  Тарса были в  Мамертинской тюрьме,  и  целые отряды преторианцев
посланы обыскивать все дома в Заречье.
     Узнав об этом, Виниций решил предупредить апостола. Вечером он и Урс,
надев галльские плащи,  закрывающие лицо,  отправились к  дому  Мириам,  у
которой жил Петр,  -  дом этот стоял на самой окраине Заречья,  у подножья
Яникульского  холма.  По  пути  они  видели  дома,  окруженные  солдатами,
которыми командовали незнакомые люди.  В  квартале было беспокойно,  там и
сям толпились любопытные, центурионы допрашивали схваченных, допытываясь о
Петре Симоне и о Павле из Тарса.
     Урс  и  Виниций,  опередив солдат,  беспрепятственно дошли до  жилища
Мириам и застали там Петра в окружении горсточки верующих.  Подле апостола
находились также помощник Павла из Тарса Тимофей и Лин.
     При вести о  близкой опасности Назарий вывел всех по крытому переходу
к садовой калитке,  а затем -  к заброшенным каменоломням, расположенным в
нескольких сотнях шагов от  Яникульских ворот.  Урсу  пришлось нести Лина,
кости которого, переломанные во время пыток, еще не срослись. Очутившись в
подземных коридорах,  все  почувствовали себя в  безопасности и  при свете
зажженного Назарием светильника начали вполголоса совещаться,  как  спасти
драгоценную для них жизнь апостола.
     - Отче,  -  сказал ему Виниций,  -  пусть завтра на  рассвете Назарий
выведет тебя из города к Альбанской горе. Там мы тебя встретим и заберем в
Анций,  где нас двоих ждет корабль, чтобы повезти в Неаполис и на Сицилию.
Счастливым будет тот день и час, когда ты войдешь в мой дом и благословишь
мой очаг.
     Его выслушали с радостью и стали уговаривать апостола:
     - Скройся,  пастырь наш,  ведь в Риме тебе не уцелеть.  Сохрани живое
слово истины, дабы не исчезла она вместе с нами и с тобою. Послушайся нас,
просим тебя как отца.
     - Сделай это во имя Христа!  - призывали другие, хватаясь за край его
одежды.
     - Дети мои!  -  ответствовал он.  -  Кто может знать,  когда назначил
господь предел жизни его?
     Однако он не говорил,  что не покинет Рима,  и сам колебался,  потому
что  уже  давно в  его  душе  поселилось сомнение,  даже  тревога.  Паства
рассеяна,  дело  погибло,  церковь,  которая  до  пожара  возросла могучим
древом,  обращена в  прах властью Зверя.  Не осталось ничего,  кроме слез,
кроме воспоминаний,  мук и смерти.  Семена дали обильные всходы, но сатана
втоптал их в землю.  Силы ангельские не пришли на помощь погибавшим, и вот
Нерон восседает в славе, попирая весь мир, страшный, более могущественный,
чем  когда-либо,  владыка всех  морей и  всей  суши.  Уже  не  раз  рыбарь
господень воздевал в одиночестве руки к небу и вопрошал: <Господи! Что мне
делать?  Как мне здесь остаться?  И как мне, немощному старику, бороться с
несметной ратью злого духа, которому ты разрешил владеть и побеждать?>
     Взывая из глубин безграничного горя,  он мысленно повторял:  <Нет уже
тех  овец,  которых ты  приказал мне  пасти,  нет твоей церкви,  пустыня и
скорбь в  столице твоей,  так что ж  ты ныне прикажешь мне?  Оставаться ли
здесь или увести остатки стада,  дабы где-нибудь за  морями мы славили имя
твое тайно?>
     И он колебался. Он верил, что живая правда не погибнет и должна взять
верх,  но иногда думалось ему,  что еще не настал ее час и что настанет он
лишь тогда, когда на землю в день суда сойдет господь и воссядет в славе и
силе, во сто крат более могущественный, чем Нерон.
     Часто ему мечталось,  что вот покинет он Рим, верующие пойдут за ним,
и  он уведет их далеко-далеко,  в  тенистые рощи Галилеи,  к тихим заливам
Тивериадского моря,  к пастухам мирным,  как голуби или как овцы,  которые
там  пасутся среди чабреца и  нарда.  И  все сильнее жаждало сердце рыбака
тишины и  отдыха,  все больше тосковало по  озеру и  по Галилее,  все чаще
заливали слезы старческие глаза.
     Но  стоило ему на  миг сделать этот выбор,  как его обуревали страх и
беспокойство.   Как?  Ему  оставить  этот  город,  где  земля  пропиталась
мученической кровью и  где столько уст в  смертный час засвидетельствовали
истину?  Неужто ему одному уклониться от этого?  И что ответит он господу,
если услышит: <Вот, они умерли за веру свою, а ты убежал?>
     Ночи и  дни проходили в  сомнениях и  терзаниях.  Те,  кого разорвали
львы,  кого распяли на крестах, кого сожгли в императорских садах, все те,
претерпев муки,  почили в  господе,  а он не мог обрести покоя и испытывал
муку страшнее всех мук,  изобретенных палачами для их жертв.  Нередко заря
уже освещала кровли домов, а он все взывал в смятении душевном:
     - Господи,  как  же  ты  велел мне прийти сюда и  в  сем гнезде Зверя
основать столицу твою?
     За  тридцать четыре года,  минувшие со дня гибели его господа,  он не
ведал отдыха.  С  посохом в руках странствовал по свету и разносил <благую
весть>.  В странствиях и трудах иссякли его силы,  и вот наконец,  когда в
этом городе,  главе мира,  он утвердил дело учителя,  злоба испепелила все
огненным своим дыханием, и он видел, что надобно снова начинать борьбу. Да
какую борьбу!  На одной стороне император, сенат, народ, легионы, железным
обручем  сковавшие  весь  мир,   бессчетные  крепости,  необъятные  земли,
могущество, какого глаза человеческие не видывали, а на другой стороне он,
согбенный годами и трудом, настолько дряхлый, что трясущиеся руки уже едва
удерживали дорожный посох.
     И порою он говорил себе, что не ему меряться с императором Рима и что
дело это может совершить лишь сам Христос.
     Все  эти  мысли  мелькали теперь в  озабоченном его  мозгу,  когда он
слушал  просьбы последней горсточки верующих,  а  они,  все  более  тесным
кольцом окружая его, умоляли:
     - Спрячься, рабби, и уведи и нас из-под власти Зверя.
     Наконец Лин склонил перед ним свою измученную голову.
     - Отче, - сказал он, - спаситель повелел тебе пасти овец своих, но их
уже здесь нет и завтра совсем не будет,  и ты иди туда, где сможешь их еще
найти.  Живо еще слово божье и в Иерусалиме,  и в Антиохии, и в Эфесе, и в
других городах.  Чего ты достигнешь,  оставшись в Риме? Гибелью своей лишь
умножишь торжество Зверя.  Иоанну господь не  определил срока  жизни  его.
Павел -  римский гражданин,  и без суда его пока казнить не могут, но если
над тобою,  учитель,  разразится ярость сил адовых,  тогда те, кто уже пал
духом,  будут спрашивать: <Кто же одолеет Нерона?> Ты - камень, на котором
воздвигнута церковь господня.  Позволь нам умереть,  но  не дай антихристу
победить наместника божия и не возвращайся сюда,  пока господь не сокрушит
пролившего невинную кровь.
     - Взгляни на наши слезы! - повторяли остальные.
     Слезы текли и по лицу Петра. Через некоторое время он все же поднялся
и, простирая руки над коленопреклоненными, молвил:
     - Да будет прославлено имя господне и да свершится воля его!


                                Глава LXX

     На  другой  день  в  предрассветных сумерках  два  странника  шли  по
Аппиевой дороге к равнине Кампании.
     Одним из них был Назарий,  другим - апостол Петр, который покидал Рим
и гонимых единоверцев.
     Небо  на  востоке  уже  окрашивалось  в  зеленоватые  тона,   которые
постепенно и  всђ более явственно переходили у горизонта в шафранный цвет.
Серебристая  листва  деревьев,   белый  мрамор  вилл  и   арки  акведуков,
тянувшихся по равнине в город,  выступали из темноты. Зеленоватое небо все
больше светлело,  становилось золотистым.  Но вот восток порозовел, и заря
осветила  Альбанские горы  -  их  дивные  сиреневые тона,  казалось,  сами
излучали свет.
     Искорками мерцали  на  трепетных листьях  деревьев капли  росы.  Мгла
рассеивалась, открывая все более обширную часть равнины с разбросанными на
ней домами,  кладбищами, селеньями и купами деревьев, средь которых белели
колонны храмов.
     Дорога  была  пустынна.  Крестьяне,  возившие в  город  зелень,  еще,
видимо,  не  успели запрячь мулов  в  свои  тележки.  На  каменных плитах,
которыми вплоть до  самых  гор  была  вымощена дорога,  стучали деревянные
сандалии двух путников.
     Наконец над  седловиной между  горами показалось солнце,  и  странное
явление поразило апостола. Ему почудилось, будто золотой диск, вместо того
чтобы подыматься все выше по небу, спускается с гор и катится по дороге.
     - Видишь это сияние -  вон оно,  приближается к нам?  -  молвил Петр,
остановясь.
     - Я ничего не вижу, - отвечал Назарий.
     Минуту спустя Петр, приставив к глазам ладонь, сказал:
     - К нам идет кто-то, весь в солнечном сиянии.
     Однако никакого шума  шагов они  не  слышали.  Вокруг было совершенно
тихо.  Назарий видел только, что деревья вдали колышутся, словно кто-то их
тряхнул, и все шире разливается по равнине свет.
     Он с удивлением поглядел на апостола.
     - Рабби, что с тобою? - тревожно спросил юноша.
     Дорожный посох Петра,  выскользнув из  его руки,  упал наземь,  глаза
были устремлены вперед, на лице изображались изумление, радость, восторг.
     Внезапно он бросился на колени, простирая руки, и из уст его вырвался
возглас:
     - Христос! Христос!
     И он приник головою к земле, будто целовал чьи-то ноги.
     Наступило долгое  молчанье,  потом  в  тишине  послышался прерываемый
рыданьями голос старика:
     - Quo vadis, Domine?*
     _______________
          * Куда идешь, господи? (Лат.)

     Не  услышал  Назарий  ответа,  но  до  ушей  Петра  донесся грустный,
ласковый голос:
     - Раз ты оставляешь народ мой, я иду в Рим, на новое распятие.
     Апостол лежал  на  земле,  лицом  в  пыли,  недвижим и  нем.  Назарий
испугался,  что  он  в  обмороке или  умер,  но  вот  наконец Петр  встал,
дрожащими  руками  поднял  страннический посох  и,  ни  слова  не  говоря,
повернул к семи холмам города.
     Видя это, юноша повторил как эхо:
     - Quo vadis, Domine?
     - В Рим, - тихо отвечал апостол.
     И он возвратился.
     Павел, Иоанн,  Лин  и  все верующие встретили апостола с изумлением и
тревогой - на рассвете, сразу же после его ухода, преторианцы окружили дом
Мириам  и  искали  там  Петра.  Но  на  все  вопросы он отвечал радостно и
спокойно:
     - Я видел господа!
     И вечером того же дня направился на кладбище в Остриан, чтобы поучать
и крестить тех, кто хотел омыться в живой воде.
     С  тех пор он приходил туда ежедневно,  и  за ним следовала все более
многочисленная толпа.  Казалось,  из  каждой слезы мучеников рождаются все
новые уверовавшие и каждый стон на арене отзывается эхом в тысячах грудей.
Император купался в крови,  Рим и весь языческий мир безумствовал.  Но те,
кому стало невмоготу от злодейств и безумия,  кого унижали, чья жизнь была
сплошным горем и рабством, все угнетенные, все опечаленные, все страждущие
шли  слушать дивную весть  о  боге,  из  любви  к  людям отдавшем себя  на
распятие, чтобы искупить их грехи.
     Найдя бога,  которого они могли любить, люди находили то, чего никому
доселе не мог дать тогдашний мир, - счастье любви.
     И  Петр понял,  что ни  императору,  ни  всем его легионам не одолеть
живой истины,  что ни слезы,  ни кровь не зальют, не погасят ее и что лишь
теперь начинается ее  победное шествие.  Понял  он  также,  зачем  господь
повернул его на пути,  -  да,  град гордыни, злодеяний, разврата и насилия
превращался в его,  Петров,  град и дважды его столицу, откуда ширилась по
свету его власть над телами и душами людей.


                                Глава LXXI

     Но  вот исполнился срок для обоих апостолов.  И  словно в  завершение
труда дано было божьему рыбарю уловить еще две души даже в  тюрьме.  Воины
Процесс и Мартиниан,  его стражи в Мамертинской тюрьме,  приняли крещение.
Потом  настал  час  мученической смерти.  Нерона тогда  в  Риме  не  было.
Приговор  вынесли  Гелий  и  Поликлит,   два  вольноотпущенника,   которым
император на  время  своего  отсутствия поручил  править  Римом.  Дряхлого
апостола подвергли сперва  предписанной законом порке,  а  на  другой день
повезли за городскую стену,  на Ватиканский холм, где предстояла ему казнь
на  кресте.  Солдаты  дивились собравшейся перед  тюрьмой толпе  -  по  их
понятиям, смерть простолюдина, вдобавок чужеземца, не должна была вызывать
такого интереса,  и  невдомек им  было,  что толпятся у  тюремных ворот не
любопытные,  но единоверцы,  желающие проводить великого апостола на место
казни.  После полудня ворота тюрьмы наконец раскрылись,  и  появился Петр,
сопровождаемый отрядом преторианцев.  Солнце уже клонилось к  Остии,  день
был тихий,  погожий.  Ради преклонных лет Петру разрешили не  нести крест,
понимая,  что ему креста не поднять,  и не надели на шею рогатку, чтобы не
затруднять при ходьбе.  Он шел свободно,  и верующие хорошо его видели.  В
тот миг, когда среди железных солдатских шлемов забелела его седая голова,
в толпе раздался плач,  но почти сразу же стих, ибо лицо старца было таким
светлым, сияло такою радостью, что все поняли: то не жертва идет на казнь,
то совершает триумфальное шествие победитель.
     Так оно и было.  Этот рыбак, обычно смиренный и согбенный, шел теперь
прямой,  горделивый,  возвышаясь над  солдатами.  Никогда  еще  не  видели
столько величия в  его осанке.  Мнилось,  то выступает монарх,  окруженный
народом и  воинами.  Вокруг  слышались возгласы:  <Глядите,  Петр  идет  к
господу!>  Все  точно забыли,  что  его  ждут муки и  смерть.  Люди шли  в
торжественной сосредоточенности,  но  спокойно,  чувствуя,  что со  времен
смерти на  Голгофе не  было до сих пор ничего равного по величию и  как та
смерть искупила грехи целого мира, так эта искупит грехи Рима.
     Встречные с  удивлением останавливались при виде старца,  и верующие,
кладя им  руку  на  плечо,  говорили спокойными голосами:  <Смотрите,  как
умирает праведник,  который знал Христа и проповедовал миру любовь>.  И те
задумывались и,  идя дальше,  говорили себе: <Да, верно, такой не мог быть
неправедным!>
     На  их  пути  смолкали уличные крики и  шум.  Шествие двигалось среди
недавно  сооруженных  домов,  среди  белоколонных  храмов,  над  карнизами
которых простиралось бездонное,  безмятежное голубое небо.  Шли в  тишине,
лишь  време