о
персоне императора и тысячи публичных дел.  На что ему это бремя? Не лучше
ли читать в  роскошной библиотеке стихи,  разглядывать вазы и  статуи или,
держа в объятьях божественное тело Эвники,  перебирать пальцами ее золотые
локоны и лобзать ее коралловые уста.
     И он сказал:
     - Я советую ехать в Ахайю.
     - Ах,  -  ответил Нерон,  -  я ожидал от тебя чего-то большего. Сенат
меня ненавидит.  Если я  уеду,  кто  мне поручится,  что они не  восстанут
против меня и  не  провозгласят императором кого-то другого?  Народ раньше
был мне предан, но теперь он последует за ними. Клянусь Гадесом, если бы у
этого сената и этого народа была одна голова!..
     - Дозволь,   божественный,   заметить  тебе,  что,  если  ты  желаешь
сохранить Рим,  надо бы  сохранить хоть нескольких римлян,  -  с  усмешкой
молвил Петроний.
     - Что мне до  Рима и  римлян!  -  воскликнул Нерон.  -  Лишь бы  меня
слушали в  Ахайе!  Здесь  вокруг  меня  сплошное предательство.  Все  меня
покидают!  И  вы тоже готовы мне изменить!  Я это знаю,  знаю!  Вы даже не
думаете о том,  что скажут о вас в грядущие века,  коль вы покинете такого
артиста,  как я! - Тут он внезапно хлопнул себя по лбу. - О да! Среди всех
этих  забот я  сам  забываю,  кто  я!  -  После этих  слов он  обратился к
Петронию,  лицо его  уже совершенно прояснилось:  -  Народ ропщет,  но  не
полагаешь ли ты,  Петроний,  что,  если бы я  взял лютню и  вышел с нею на
Марсово поле да  спел бы им ту песнь,  которую пел вам во время пожара,  я
мог бы тронуть их своим пеньем, как некогда Орфей укрощал диких животных?
     Туллий  Сенецион,  которому не  терпелось поскорее вернуться к  своим
привезенным из  Анция  рабыням и  который давно уже  с  досадой слушал эту
беседу, сказал:
     - Без сомнения, божественный, если бы только тебе разрешили начать.
     - Едем в Элладу! - с раздражением воскликнул Нерон.
     Но в  этот миг вошла Поппея,  а за нею Тигеллин.  Глаза всех невольно
обратились к нему,  ибо никогда еще ни один триумфатор не взъезжал с таким
горделивым видом на Капитолий, как он сейчас явился к императору. И вот он
заговорил медленно и четко голосом, в котором звенел металл:
     - Выслушай меня,  государь,  наконец я могу тебе  сказать:  я  нашел!
Народу нужна месть, нужна жертва, но не одна, а сотни и тысячи. Доводилось
ли тебе слышать,  государь,  кто был Христос, распятый Понтием Пилатом*? И
знаешь  ли  ты,  кто  такие  христиане?  Разве  я  тебе  не  говорил об их
преступлениях  и  нечестивых  обрядах,  об  их  предсказаниях,  что  огонь
принесет конец света?  Народ их ненавидит и относится к ним с подозрением.
В храмах наших никто их не видел, потому что наших богов они считают злыми
духами,  - не видать их и на Стадионе,  они презирают ристания. Никогда ни
один христианин не почтил тебя рукоплесканиями.  Никогда ни один из них не
признал  тебя  богом.  Они враги рода человеческого,  враги города и твои.
Народ ропщет на тебя, но ведь не ты, о божественный, приказал сжечь Рим, и
не  я его сжег...  Народ жаждет мести,  так пусть же он ее получит.  Народ
жаждет крови и игр,  так пусть же он их получит.  Народ подозревает  тебя,
так пусть же его подозренья обратятся в другую сторону.
     _______________
          * П о н т и й  П и л а т  - прокуратор Иудеи в 26 - 36 гг.

     Сперва Нерон слушал с  недоумением.  Но  чем дальше говорил Тигеллин,
тем  явственнее становилась смена  выражений на  его  лице  актера:  гнев,
скорбь,  сочувствие,  возмущение  поочередно рисовались на  нем.  Внезапно
Нерон встал и,  сбросив с себя тогу, которая упала к его ногам, воздел обе
руки кверху и  с  минуту так стоял безмолвно.  Наконец он произнес голосом
трагического актера:
     - О Зевс,  Аполлон,  Гера,  Афина,  Персефона и все бессмертные боги,
почему вы  не  пришли нам  на  помощь?  Чем  мешал  несчастный город  этим
извергам, что они сожгли его так беспощадно?
     - Они враги рода человеческого и твои враги, - сказала Поппея.
     Тут раздались возгласы:
     - Будь справедлив! Покарай поджигателей! Сами боги требуют мести!
     Нерон  сел,  опустил голову  на  грудь  и  долго  молчал,  будто  его
ошеломила подлость,  о  которой он  услышал.  Затем  он  потряс кулаками и
произнес:
     - Какой  кары,  каких  мук  заслуживают  такие  злодеяния?  Но   боги
вдохновят меня,  и с помощью сил Тартара* я дам бедному моему народу такое
зрелище, что еще многие века он будет меня вспоминать с благодарностью.
     _______________
          * Т а р т а р - в греческой мифологии наиболее темная и глубокая
     часть Аида.

     Лицо Петрония помрачнело.  Он  подумал об опасности,  что нависла над
Лигией,  над Виницием,  которого он любил,  и над всеми этими людьми,  чье
учение он отвергал,  но в чьей невиновности был убежден. Подумал он также,
что  теперь начнется одна  из  тех  кровавых оргий,  которых его  глаза не
выносили.  Но  прежде всего он сказал себе:  <Я должен спасти Виниция,  он
сойдет с ума, если эта девушка погибнет>. И эти соображения перевесили все
прочие. Петроний понимал, что затевает игру чрезвычайно опасную, какой еще
не вел никогда.
     Начал он,  однако,  свою речь непринужденно и  небрежно,  как говорил
обычно,   высмеивая   эстетическое  убожество   замыслов   императора  или
августиан.
     - Стало быть,  вы нашли жертву?  Превосходно!  Можете их отправить на
арену  или  нарядить  в  <туники скорби>.* Это тоже будет превосходно!  Но
выслушайте меня.  У вас власть,  у вас преторианцы, у вас сила, так будьте
же искренни хотя бы тогда,  когда вас никто не слышит.  Обманывайте народ,
но не самих себя.  Можете выдать народу христиан,  осудить  на  какие  вам
вздумается муки, но имейте все же мужество сказать себе, что не они сожгли
Рим! Фи! Вы называете меня арбитром изящества, так вот, я заявляю вам, что
я  не выношу дрянных комедий.  Ах,  как все это напоминает мне театральные
балаганы  у  Ослиных  ворот,  где  актеры  на  потеху  пригородной   черни
изображают  богов и богинь,  а после представления едят лук,  запивают его
кислым вином или получают порку.  Будьте же в самом деле богами и  царями,
поверьте,  вы можете себе это позволить.  Что до тебя, государь, ты грозил
нам судом грядущих веков,  но подумай о том,  что приговор они  вынесут  и
тебе.  Клянусь божественной Клио**!  Нерон,  владыка мира,  Нерон-бог сжег
Рим, ибо был на земле столь же могуществен, как Зевс на Олимпе. Нерон-поэт
так  любил поэзию,  что ради нее пожертвовал родным городом.  С сотворения
мира никто на подобное не решался. Заклинаю вас именем девяти Либетрийских
нимф,***  не  отказывайтесь от такой славы - ведь тогда песни о тебе будут
звучать  до  скончания  веков.  Кем  будут  в  сравнении  с  тобою  Приам,
Агамемнон,  Ахиллес,  сами  боги?  Неважно,  было  ли  сожжение Рима делом
добрым,  главное - это деяние великое,  необычайное!  И еще говорю тебе  -
народ  не  поднимет на тебя руку!  Это неправда!  Имей мужество!  Берегись
поступков,  тебя недостойных,  - тебе угрожает лишь то,  что грядущие века
могут сказать:  <Нерон сжег Рим, но, как малодушный император и малодушный
поэт, отрекся от великого деяния из страха и свалил вину на невинных!>
     _______________
          * Эти туники,  пропитанные горючим  составом  (обычно - смолой),
     надевали на приговоренных к сожжению.
          ** К л и о  - муза истории.
          *** Город   Либетры   в   Фессалии   был   знаменит  источником,
     посвященным девяти музам.

     Слова Петрония обычно оказывали действие на  Нерона,  но  на этот раз
сам Петроний не обманывал себя -  он понимал,  что пускает в ход последнее
средство,  которое в случае удачи может,  правда,  спасти христиан, но еще
вернее может погубить его самого. Впрочем, он не колебался - ведь дело шло
о  Виниции,  которого он любил,  и,  кроме того,  его привлекал азарт этой
игры.  <Кости брошены,  - говорил он себе, - посмотрим, насколько страх за
собственную шкуру перевесит жажду славы>.
     Но он не сомневался, что перевесит страх.
     А  тем  временем  после  его  слов  наступила тишина.  Поппея  и  все
присутствующие впились  взглядами в  глаза  Нерона,  а  он,  выпятив губы,
поднял их к ноздрям,  как делал всегда, когда не знал, как поступить. Лицо
его приняло выражение озабоченности и недовольства.
     - Государь,  -  воскликнул,  заметив  это,  Тигеллин,  -  разреши мне
удалиться.  Когда  хотят подвергнуть смертельной угрозе твою  особу и  при
этом называют тебя малодушным императором, малодушным поэтом, поджигателем
и комедиантом, уши мои не могут стерпеть таких слов.
     <Я проиграл>, - подумал Петроний.
     Но,  оборотясь к  Тигеллину,  он смерил его взглядом,  в котором было
презрение знатного вельможи и утонченного человека к нищему, и молвил:
     - Это тебя я  назвал комедиантом,  Тигеллин,  и  ты являешься им даже
сейчас.
     - Не потому ли, что не желаю слушать твоих оскорблений?
     - Потому что ты разыгрываешь безграничную любовь к императору,  а сам
только недавно грозил ему преторианцами, что поняли мы все, и он также.
     Тигеллин,  не ожидавший, что Петроний решится выбросить на стол такие
кости,  побледнел,  смешался и  утратил дар слова.  Но  то  была последняя
победа арбитра изящества над его соперником,  ибо в  эту же  минуту Поппея
сказала:
     - Господин мой,  как  можешь ты  позволять,  чтобы  такая  мысль даже
появилась у  кого-то в голове,  а тем более чтобы кто-то дерзнул высказать
ее вслух перед тобою?
     - Покарай наглеца! - завопил Вителлий.
     Нерон опять приподнял выпяченные губы к носу и,  устремив на Петрония
свои стеклянные близорукие глаза, сказал:
     - Так-то ты платишь мне за мои дружеские чувства?
     - Если я ошибаюсь,  докажи мне это, - возразил Петроний. - Но знай, я
говорю то, что мне велит моя любовь к тебе.
     - Покарай наглеца! - повторил Вителлий.
     - Да, да, сделай это! - послышалось еще несколько голосов.
     В атрии поднялся шум,  началось движение -  все стали отодвигаться от
Петрония.  Отодвинулся даже  Туллий Сенецион,  постоянный его  товарищ при
дворе,  и молодой Нерва, до сих пор выказывавший ему самую горячую дружбу.
Еще минута, и Петроний остался один на левой половине атрия - с улыбкой на
губах,  расправляя ладонью складки тоги,  он  еще  ждал,  что  скажет  или
сделает император.
     А император сказал:
     - Вы хотите,  чтобы я его покарал, но это мой товарищ и друг, и, хотя
он  ранил мое  сердце,  пусть знает,  что  для друзей в  этом сердце живет
лишь... прощение.
     <Я проиграл и погиб>, - подумал Петроний.
     Император поднялся с места, совещание было окончено.


                                 Глава L

     Петроний отправился домой.  А  Нерон  с  Тигеллином перешли  в  атрий
Поппеи, где их ждали люди, с которыми префект только что говорил.
     Это были два раввина из Заречья, облаченные в длинные парадные одежды
и с митрами на головах,  их помощник -  молодой писарь, а также Хилон. При
виде императора священники побледнели от  волнения и,  приподняв сложенные
ладони на уровень плеч, склонили к ним головы.
     - Привет тебе,  монарх монархов и  царь  царей,  -  молвил старший из
двоих,  -  привет  тебе,  владыка земли,  покровитель избранного народа  и
император,  лев среди людей,  чье величие подобно сиянию солнца,  и  кедру
ливанскому,  и  источнику живительному,  и пальме плодоносной,  и бальзаму
иерихонскому!..
     - А богом вы меня не называете? - спросил император.
     Священники еще пуще побледнели, и опять заговорил старший:
     - Слова твои, повелитель, сладостны, как сок виноградной грозди и как
зрелая  смоква,  ибо Иегова наполнил добротою сердце твое.  Предшественник
отца твоего,  император Гай, был жесток,* и все же послы наши не именовали
его богом, предпочитая смерть нарушению закона.
     _______________
          * Намек на преследования иудеев при Калигуле.

     - И Калигула велел бросить их львам?
     - Нет, государь. Император Калигула убоялся гнева Иеговы.
     И  оба  подняли  головы,  словно  имя  всемогущего Иеговы  придало им
мужества. Уповая на его силу, они уже смелее смотрели в глаза Нерону.
     - Вы обвиняете христиан в сожжении Рима? - спросил император.
     - Мы,  государь,  обвиняем их лишь в том, что они враги Закона, враги
рода человеческого, враги Рима и твои и что они уже давно грозили городу и
миру огнем.  Остальное поведает тебе этот человек,  чьи уста не  осквернит
ложь, ибо в жилах его матери текла кровь избранного народа.
     - Кто ты? - спросил император у Хилона.
     - Твой почитатель, о Осирис, и при этом бедный стоик.
     - Терпеть  не  могу  стоиков,  -  сказал  Нерон,  -  ненавижу Тразею,
ненавижу  Музония  и  Корнута.  Мне  противны  их  речи,  их  презрение  к
искусству, их добровольная бедность и неопрятность.
     - Государь,  у  твоего  наставника Сенеки  тысяча  столов из  туевого
дерева.  Стоит тебе пожелать, и у меня будет их дважды столько. Я стоик по
необходимости. Укрась, о Лучезарный, мой стоицизм венком из роз да поставь
перед ним кувшин вина,  и он будет петь стихи Анакреонта так усердно,  что
заглушит всех эпикурейцев.
     Нерону  пришелся по  вкусу  эпитет <Лучезарный> -  и  он  с  усмешкою
сказал:
     - Ты мне нравишься!
     - Этот человек стоит столько золота, сколько в нем веса! - воскликнул
Тигеллин.
     - Дополни,  господин,  мой вес своею щедростью,  -  возразил Хилон, -
иначе ветер унесет мои лохмотья.
     - Как бы он и вправду не перевесил Вителлия, - пошутил император.
     - Увы, Среброрукий, мое остроумие отнюдь не свинцовое.
     - Я вижу, что твой Закон не запрещает тебе называть меня богом?
     - О бессмертный! Мой Закон воплощен в тебе, христиане же кощунственно
оскорбляли этот Закон, потому я их возненавидел.
     - Что ты знаешь о христианах?
     - Дозволишь ли мне заплакать, о божественный?
     - Нет, - сказал Нерон, - это скучно.
     - И  ты  трижды прав,  ибо на  глазах,  увидевших тебя,  слезы должны
высохнуть раз навсегда. Государь, защити меня от моих врагов!
     - Говори о христианах, - вмешалась Поппея с некоторым раздражением.
     - Будет исполнено,  о Исида,  -  отвечал Хилон.  -  Итак,  я с юности
посвятил  себя  философии и  поискам  истины.  Искал  я  ее  и  у  древних
божественных мудрецов,  и  в афинской Академии,  и в александрийском храме
Сераписа. Прослышав о христианах, я подумал, что это какая-то новая школа,
в  которой я  смогу  обрести несколько зерен  истины,  и,  на  свою  беду,
познакомился с ними. Первым христианином, с которым свела меня судьба, был
Главк,  лекарь из Неаполиса.  От него-то я  и  узнал со временем,  что они
почитают некоего  Хрестоса,  который  им  обещал  истребить всех  людей  и
уничтожить все города на  земле,  а  их оставить,  ежели они ему помогут в
истреблении потомков Девкалиона. Потому-то, государь, они ненавидят людей,
потому отравляют источники,  потому на  сборищах своих  изрыгают проклятия
Риму и  всем храмам,  в  которых воздается честь нашим богам.  Хрестос был
распят,  но он пообещал им,  что,  когда Рим будет уничтожен огнем,  он во
второй раз явится в мир - и передаст им власть над землею...
     - Теперь народ поймет, почему был сожжен Рим, - перебил его Тигеллин.
     - Многие  уже понимают,  господин,  - отвечал Хилон,  - ибо я хожу по
садам,  по Марсову полю и наставляю  уму-разуму.  Но  если  вы  соизволите
выслушать меня до конца,  вы поймете, какие у меня есть причины для мести.
Лекарь Главк сперва не открывал мне, что их учение велит ненавидеть людей.
Напротив, он говорил мне, будто Хрестос - божество доброе и будто в основе
его учения лежит любовь.  Мое чувствительное сердце не  могло  противиться
таким  истинам,  я  полюбил  Главка и поверил ему.  Я делился с ним каждым
куском хлеба,  каждым грошом,  и знаешь ли, государь, как он мне отплатил?
По  пути  из  Неаполиса  в  Рим  он  пырнул  меня ножом,  а мою жену,  мою
прелестную,  юную Беренику, продал работорговцам. Если бы Софокл* знал мою
историю! Но что я болтаю! Меня ведь слушает некто получше Софокла.
     _______________
          * С о ф о к л  (ок.  496 - 406 до н.  э.)  -  великий  греческий
     драматург.

     - Бедный человек! - сказала Поппея.
     - Кто узрел лик Афродиты,  тот не беден, госпожа, а я в этот миг вижу
ее.  Но тогда я  искал утешения в  философии.  Прибыв в Рим,  я постарался
сблизиться  со  старейшинами христиан,  чтобы  добиться  справедливой кары
Главку. Я полагал, что они заставят его вернуть мне жену. Я познакомился с
их первосвященником,  и  еще с другим,  по имени Павел,  который был тут в
заточении,  но потом его отпустили,  я познакомился с сыном Зеведеевым,  с
Лином,  Клитом и со многими другими. Я знаю, где они жили до пожара, знаю,
где собираются,  я могу указать одно подземелье в Ватиканском холме и одно
кладбище  за  Номентанскими  воротами,   на  котором  они  справляют  свои
нечестивые обряды. Я видел там апостола Петра, видел Главка, как тот резал
детей,  чтобы апостолу было чем кропить головы собравшихся, и видел Лигию,
воспитанницу Помпонии Грецины,  хвалившуюся тем,  что она, хоть и не могла
принести детской крови,  приносит в  дар смерть ребенка,  ибо она сглазила
маленькую Августу, твою дочь, о Осирис, и твою, о Исида.
     - Слышишь, государь? - молвила Поппея.
     - Возможно ли это? - воскликнул Нерон.
     - Свои обиды я мог бы простить,  -  продолжал Хилон,  - но, услыхав о
той,  что причинена вам,  был готов заколоть ее кинжалом. К сожалению, мне
помешал благородный Виниций, в нее влюбленный.
     - Виниций? Но ведь она от него убежала!
     - Она-то  убежала,  да он ее стал искать,  потому что жить без нее не
мог.  За ничтожную мзду я помогал в поисках,  и это я указал ему дом,  где
она жила у  христиан за Тибром.  Отправились мы туда с  ним и  еще с твоим
борцом Кротоном,  которого благородный Виниций нанял для безопасности.  Но
Урс,  раб  Лигии,  задушил  Кротона.  Это  человек силы  неимоверной,  он,
государь,  может свернуть голову быку так же легко,  как другой свернет на
стебле маковую головку. Авл и Помпония весьма его за это ценили.
     - Клянусь Геркулесом!  -  воскликнул Нерон.  -  Смертный,  задушивший
Кротона, достоин памятника на Форуме. Но ты, старик, ошибаешься или лжешь,
потому что Кротона заколол Виниций.
     - Вот так люди клевещут на богов!  О государь, я сам видел, как ребра
Кротона ломались в руках Урса,  который потом повалил и Виниция. Он и убил
бы его,  кабы не Лигия.  Виниций потом долго хворал, но они ходили за ним,
надеялись, что из-за любви он станет христианином. И он стал христианином.
     - Виниций?
     - Да, он.
     - А может быть, и Петроний? - поспешно спросил Тигеллин.
     Хилон стал ежиться, потирать руки и наконец сказал:
     - Удивляюсь твоей проницательности, господин! О да, может быть! Очень
может быть!
     - Теперь мне понятно, почему он так защищал христиан!
     Однако Нерон расхохотался.
     - Петроний -  христианин?  Петроний -  враг жизни и  наслаждений?  Не
будьте глупцами и  не  пытайтесь заставить меня поверить этому,  не  то  я
готов ничему не верить.
     - Но благородный Виниций все же стал христианином,  государь. Клянусь
сияньем,  которое от тебя исходит,  что я говорю правду и что для меня нет
ничего более омерзительного,  чем ложь.  Помпония -  христианка, маленький
Авл -  христианин,  также и Лигия,  и Виниций.  Я ему верно служил, а он в
награду велел, по требованию лекаря Главка, отстегать меня, хотя я стар, я
тогда был еще болен и голоден. И я поклялся Гадесом, что припомню ему это.
О государь,  отомсти им за мои обиды, а я вам выдам апостола Петра и Лина,
и Клита,  и Главка,  и Криспа, самых главных, и Лигию, и Урса, я укажу вам
сотни,  тысячи христиан, укажу молитвенные дома, кладбища, все ваши тюрьмы
их не вместят!  Без меня вам их не найти!  Доныне я в горестях своих искал
утешения только в философии.  Да найд