тится в  руины,  и  Палатин станет
руинами.  О  Зевс!  Рим был вроде пастуха,  а прочие народы -  вроде овец.
Когда пастух бывал голоден,  он резал одну из овец,  съедал мясо,  а тебе,
отец богов,  приносил в жертву шкуру. Кто же, о Тучегонитель, будет теперь
резать и  в  чьи руки вложишь ты  отныне пастуший бич?  Ибо Рим пылает,  о
Зевс, пылает так славно, будто ты сам поджег его своею молнией.
     - Живее! - торопил его Виниций. - Что ты там бормочешь?
     - Я  оплакиваю Рим,  господин,  -  отвечал Хилон.  -  Как-никак город
Юпитера!
     Некоторое время они ехали молча, прислушиваясь к гулу пожара и к шуму
птичьих  крыльев.  Голуби,  которые в  большом количестве гнездились возле
вилл  и  в  селениях  Кампании,  а  также  всевозможные птицы  с  морского
побережья и с окрестных гор,  принимая, видимо, зарево пожара за солнечный
свет, целыми стаями летели прямо в огонь.
     Виниций первый нарушил молчание.
     - Где ты был, когда начался пожар?
     - А  я направлялся к моему другу Эврицию,  господин,  у которого была
лавка возле Большого Цирка, и размышлял как раз об учении Христовом, когда
стали  кричать:  <Огонь!>  Люди  сбегались к  Цирку,  ища  спасения  и  из
любопытства,  но,  когда пламя охватило весь  Цирк  и  огонь вдобавок стал
вспыхивать в других местах, надо было подумать о своем спасении.
     - И ты видел людей, бросавших факелы в дома?
     - Чего я только не видел,  о внук Энея!  Видел людей,  прокладывавших
себе  дорогу в  толпе  мечами,  видел  драки  и  растоптанные внутренности
человеческие на мостовой.  Ах,  господин, если бы ты это видел, ты подумал
бы, что варвары захватили город и учиняют резню. Вокруг меня люди кричали,
что настал конец света. Некоторые вовсе потеряли голову, они уже не думали
о  бегстве,  но  бессмысленно стояли и  ждали,  пока их  не охватит огонь.
Другие лишились рассудка, третьи выли от отчаяния, но видел я и таких, что
выли от радости,  - есть ведь на свете, господин мой, немало дурных людей,
которые неспособны оценить благотворность вашего  милостивого господства и
справедливых законов,  на основании коих вы отымаете у всех их достояние и
присваиваете его. Решительно, люди не умеют смиряться с волею богов!
     Виниций был  слишком поглощен своими мыслями,  чтобы заметить иронию,
звучавшую в речах Хилона.  Он содрогался от ужаса при одном предположении,
что Лигия могла оказаться среди этой сумятицы, на этих страшных улицах, на
которых  топтали человеческие внутренности.  И  хотя  он  уже  раз  десять
спрашивал у Хилона обо всем,  что тот мог знать, он снова обратился к нему
с вопросом:
     - А ты их видел в Остриане собственными глазами?
     - Видел,  сын  Венеры,  видел  девушку,  видел  доблестного  лигийца,
святого Лина и апостола Петра.
     - До пожара?
     - Да, о Митра, до пожара.
     У Виниция,  однако,  появилось подозрение,  что Хилон его обманывает;
придержав мула, он грозно взглянул на старого грека и спросил:
     - А ты что там делал?
     Хилон смутился.  Хотя ему,  как  и  многим,  казалось,  что  вместе с
гибелью Рима приходит конец и  римскому владычеству,  но  покамест он ведь
был  с  Виницием один на  один и  он  вспомнил,  что  Виниций под  угрозой
страшной кары запретил ему шпионить за  христианами,  особенно за  Лином и
Лигией.
     - Господин мой,  - сказал он,  - почему ты мне не веришь,  что  я  их
люблю?  Да,  да! Я был в Остриане, потому что я уже наполовину христианин.
Пиррон научил меня ставить добродетель выше философии,  вот я и  льну  все
больше к людям добродетельным. А вдобавок, о господин, я беден, и пока ты,
о Юпитер,  развлекался в Анции,  я частенько голодал,  сидя за книгами,  -
тогда я шел в Остриан и садился там у ограды,  потому что христиане,  хоть
сами бедняки,  подают больше милостыни,  чем все прочие жители Рима вместе
взятые.
     Это  объяснение показалось Виницию  убедительным,  и  он  спросил уже
менее грозно:
     - А не знаешь ты, где на это время поселился Лин?
     - Однажды ты меня за любопытство наказал,  господин,  и прежестоко, -
отвечал грек.
     Виниций промолчал. Они продолжали погонять мулов.
     - Господин,  - отозвался немного погодя грек, - ведь если бы не я, ты
не нашел бы девушку,  но если мы ее отыщем теперь, ты не забудешь о бедном
мудреце?
     - Ты получишь дом с виноградником возле Америолы*, - ответил Виниций.
     _______________
          * А м е р и о л а  - город в Сабинской области (к северо-востоку
     от Рима).

     - Благодарю тебя, Геркулес! С виноградником? О, благодарю тебя! О да,
с виноградником!
     Они миновали холмы Ватикана, алевшие в зареве пожара, но за Навмахией
повернули направо,  чтобы, пересекши Ватиканское поле, приблизиться к реке
и,  переправясь через нее,  добраться до Фламиниевых ворот. Хилон внезапно
остановил мула и сказал:
     - Мне в голову пришла хорошая мысль, господин.
     - Говори, - сказал Виниций.
     - Между Яникульским холмом и  Ватиканом,  за  садами Агриппины,  есть
подземелья,  из  которых  добывали камень  и  песок  для  сооружения цирка
Нерона. Послушай моего совета, господин! В последнее время иудеи, которых,
как ты  знаешь,  за  Тибром великое множество,  стали жестоко преследовать
христиан.  Ты,  конечно,  помнишь,  что  еще при божественном Клавдии были
из-за  этого  такие  волнения,  что  императору пришлось изгнать иудеев из
Рима.  Теперь  же,  когда  они  возвратились и  благодаря  покровительству
Августы чувствуют себя в  безопасности,  они с тем большею наглостью чинят
вред христианам.  Уж я-то знаю!  Сам видел. Против христиан не было издано
ни одного эдикта,  но иудеи обвиняют их перед префектом города,  будто они
умерщвляют детей,  чтят осла и проповедуют не признанное сенатом учение, а
покамест сами  избивают христиан и  громят  их  молитвенные дома  с  таким
ожесточением, что те вынуждены от них скрываться.
     - Что ты хочешь этим сказать? - спросил Виниций.
     - А  то,  господин,  что  синагоги  существуют за  Тибром  совершенно
открыто,  но христиане, дабы избежать гонений, вынуждены молиться тайно, и
они собираются в  заброшенных сараях за  городом или в  песчаных карьерах.
Те,   кто  живет  за  Тибром,  как  раз  избрали  себе  вот  этот  карьер,
образовавшийся при  сооружении цирка и  домов вдоль Тибра.  Теперь,  когда
город гибнет, приверженцы Христа наверняка молятся. Мы найдем их несметное
множество  здесь,  в  подземных убежищах,  поэтому  мой  совет,  господин,
заглянуть туда по дороге.
     - Но ты же говорил,  что Лин ушел в  Остриан!  -  с  досадою вскричал
Виниций.
     - А ты мне пообещал дом с виноградником возле  Америолы,  -  возразил
Хилон,  -  и я намерен искать девушку повсюду,  где есть надежда ее найти.
После того как начался пожар,  они могли вернуться за Тибр. Могли обогнуть
город кругом,  как огибаем мы его сейчас.  У Лина есть дом, ему, возможно,
захотелось быть поближе к дому,  чтобы взглянуть,  не захватил ли пожар  и
тот  квартал.  Если  же  они  вернулись,  тогда я клянусь тебе,  господин,
Персефоной*, что мы застанем их на молитве в подземелье или на худой конец
узнаем о них что-нибудь.
     _______________
          * П е р с е ф о н а  -  в греческой мифологии богиня  подземного
     царства; дочь Деметры; тождественна римской Прозерпине.

     - Ты прав, веди туда! - сказал трибун.
     Хилон,  не раздумывая,  свернул налево, к холму. На одну минуту склон
холма заслонил их от пожара, и, хотя ближайшие выступы были освещены, сами
они  оказались в  тени.  Миновав Цирк,  оба  еще  раз  повернули налево  и
углубились в некое подобие ущелья, где было совершенно темно. Но в темноте
Виниций заметил множество мерцавших огоньков.
     - Это  они!  -  сказал Хилон.  -  Их  нынче  будет  там  больше,  чем
когда-либо, потому что другие молитвенные дома сгорели или полны дыма, как
и все Заречье.
     - Да, я слышу пенье, - сказал Виниций.
     Из темного отверстия в  холме действительно доносились голоса поющих,
и  фонарики исчезали в  нем  один  за  другим.  Однако  из  боковых  лощин
появлялись все новые фигуры,  и  вскоре Виниций и Хилон очутились в густой
толпе.
     Хилон сполз с мула и, кивнув шедшему рядом подростку, сказал ему:
     - Я служитель Христа и епископ.  Подержи наших мулов,  мальчик,  и ты
получишь от меня благословение и отпущение грехов.
     Не дожидаясь ответа,  он сунул мальчику в  руку поводья,  и  вместе с
Виницием они  присоединились к  двигавшемуся в  направлении холма людскому
потоку.
     Вскоре они  оказались под землей и  двигались дальше при слабом свете
фонарей по  темному коридору,  пока  не  пришли  в  просторную пещеру,  из
которой,  видимо,  еще недавно брали камень,  - на стенах виднелись свежие
изломы.
     Здесь было светлей,  чем в коридоре,  -  кроме светильников и фонарей
пещера  освещалась  факелами.   При  их   огнях  Виниций  разглядел  толпу
коленопреклоненных,  воздевавших руки кверху.  Лигии, апостола Петра, Лина
он   тут  не   видел,   но   лица  окружавших  его  людей  исполнены  были
торжественности и  глубокого  волнения.  На  некоторых  лицах  можно  было
прочитать ожидание,  тревогу,  надежду.  Мерцающий свет отражался в белках
заведенных глаз,  пот струился по бледным как полотно лбам;  одни, стоя на
коленях,  пели, другие с жаром повторяли имя Христово, иные ударяли себя в
грудь. Было заметно, что все ждут с минуты на минуту чего-то необычайного.
     Но вот песнопения смолкли,  и в нише, образовавшейся на месте отбитой
огромной глыбы,  появился знакомый Виницию Крисп -  лицо его,  светившееся
экстатическим восторгом,  было  бледно,  фанатично,  сурово.  Взгляды всех
обратились к нему как бы в ожидании слов ободрения и надежды, а он, осенив
крестом собравшихся, заговорил торопливо, временами чуть ли не сбиваясь на
крик:
     - Сокрушайтесь о грехах ваших,  ибо настал час!  На город злодеяний и
разврата,  на новый сей Вавилон обрушил господь огонь губительный.  Пробил
час суда,  гнева и гибели!  Предсказал господь пришествие свое, и скоро вы
его узрите!  Но придет он уже не в  облике агнца,  отдавшего свою кровь за
грехи ваши,  но как грозный судия, который в справедливости своей низринет
в бездну грешников и неверующих... Горе миру сему и горе грешникам, ибо не
станет уже  для  них  милосердия.  Я  вижу  тебя,  Христос!  Звезды градом
сыплются на землю, солнце меркнет, земля разверзает бездны свои, и мертвые
восстают,  а  ты грядешь средь звуков трубных и  сонмов ангельских,  средь
громов и молний. Я вижу, я слышу тебя, Христос!
     Тут он  умолк,  и,  подняв лицо,  как бы стал всматриваться во что-то
далекое и ужасающее.  В эту минуту послышались  в  пещере  глухие  раскаты
грома - один,  другой,  третий.  Это в пылающем городе с невероятным шумом
рушились целые ряды сгоревших домов.  Но большинство  христиан  сочло  эти
громовые раскаты явным знаком, что грозный час настал, ибо вера в близость
второго пришествия Христа и в конец света всегда была среди них сильна,  а
теперь ее еще укрепил пожар города.  И страх божий потряс сердца верующих.
Многие стали повторять:  <День суда!..  Се  грядет!>  Некоторые  закрывали
руками лицо, убежденные, что сейчас содрогнется земля в своих основах и из
недр ее выйдут чудища адовы,  чтобы  терзать  грешников.  Другие  кричали:
<Смилуйся,  Христос! Будь милосерд, избавитель наш!> Одни громко каялись в
грехах,  иные  бросались  друг  другу  в  объятья,  дабы  в  роковой   миг
чувствовать рядом дружеское сердце.
     Были,  однако,  и  такие,  на чьих лицах не было ни тени тревоги,  но
блуждала блаженная улыбка,  словно они уже вознесены в обитель райскую.  В
нескольких местах раздались громкие возгласы -  это  одержимые религиозным
экстазом выкрикивали непонятные слова  неведомых языков.  Из  темного угла
пещеры кто-то завопил:  <Пробудись,  спящий!> Весь этот шум покрывал голос
Криспа: <Бодрствуйте! Бодрствуйте!>
     Временами,  однако,  наступала тишина,  точно  все,  затаив  дыхание,
ждали,   что  произойдет  дальше.   И  тогда  слышался  отдаленный  грохот
рассыпавшихся в прах зданий,  после чего опять раздавались стоны, молитвы,
выкрики и призывы:  <Искупитель,  смилуйся!> А Крисп увещевал собравшихся:
<Отрекитесь от  благ  земных,  ибо  вскоре земля уйдет из-под  ног  ваших!
Отрекитесь от  земной любви,  ибо господь уничтожит тех,  кто жен и  детей
любил сильнее,  нежели его! Горе тем, кто возлюбил творение больше, нежели
творца! Горе богатым! Горе лихоимцам! Горе развратникам! Горе мужу, жене и
детям!>
     Внезапно   страшный   грохот,   сильнее   всех   предыдущих,   сотряс
каменоломню. Все упали ничком, простерши руки в стороны, дабы тело, приняв
форму креста,  было защищено от злых духов.  Воцарилась тишина,  в которой
слышались лишь  учащенное дыханье да  испуганный шепот:  <Иисусе,  Иисусе,
Иисусе!>  Кое-где плакали дети.  Но тут над простершейся ниц толпою чей-то
спокойный голос произнес:
     - Мир вам!
     То был голос апостола Петра,  который только что вошел в пещеру.  Его
приветные слова вмиг  рассеяли страх,  как  успокаивает перепуганное стадо
само  появление пастуха.  Люди  начали  подниматься с  земли,  подвигаться
поближе к коленам апостола,  будто ища у него защиты,  а он, простерши над
ними руки, заговорил:
     - Почто тревожитесь в сердцах ваших?  Кому из вас ведомо, что может с
ним статься, пока не пришел его час? Господь покарал огнем Вавилон, но над
вами,  которые омыты  крещеньем и  грехи  которых искуплены кровью  агнца,
будет милосердие его, и вы умрете с именем его на устах ваших. Мир вам!
     После  грозных,   беспощадных  речей  Криспа  слова  Петра  были  для
собравшихся целительным бальзамом.  Вместо страха божия  души  исполнились
любовью к  богу.  Люди  эти  снова обрели того Христа,  которого полюбили,
слушая  рассказы  апостола,   -   не  судию  неумолимого,  но  кроткого  и
терпеливого агнца,  чье  милосердие во  сто  крат превосходит человеческие
прегрешения. Чувство облегчения и покой вселились в сердца верующих вместе
с  благодарностью апостолу.  С разных сторон послышались голоса:  <Мы овцы
твои,  паси нас!> А те, кто был поближе к нему, просили: <Не покидай нас в
день гибели!>  -  и припадали к его коленам.  Видя это,  Виниций подошел к
апостолу, ухватился за край его плаща и, склонив голову, сказал:
     - Спаси меня,  святой старец!  Я  искал ее в  дыме пожара и  в  толпе
людской, но нигде не мог найти. Я верю, что ты можешь вернуть ее мне.
     Петр положил руку ему на голову.
     - Уповай, сын мой, - молвил он, - и иди за мною.


                                Глава XLVI

     Город все еще горел.  Большой Цирк обратился в  руины,  в  кварталах,
которые загорелись первыми, целые улицы лежали в развалинах. И каждый раз,
когда обрушивалось какое-то  здание,  столбы огня взлетали до самого неба.
Ветер переменился - теперь он с огромной силой дул от моря, неся на Целий,
на  Эсквилин и  на  Виминал волны огня,  град головешек и  углей.  Но  уже
начались спасательные работы.  По распоряжению Тигеллина, который третьего
дня приехал из  Анция,  принялись сносить дома на Эсквилине,  чтобы огонь,
наткнувшись на  пустое место,  погас сам  по  себе.  Но  это  была  жалкая
попытка,  предпринятая ради  спасения еще  не  затронутой части города,  -
спасти же то,  что уже горело,  нечего было и  думать.  При этом надо было
позаботиться и  о  мерах  предотвращения последствий катастрофы.  Вместе с
Римом гибли несметные сокровища,  гибло имущество его жителей -  и  вокруг
его стен теперь бродили сотни тысяч совершенно нищих людей.  На  следующий
же  день толпа погорельцев ощутила терзания голода -  ведь огромные запасы
продовольствия,  хранившиеся в городе,  горели,  как и все кругом, а среди
всеобщего смятения и  развала  никто  до  тех  пор  не  подумал о  подвозе
провианта.  Лишь по приезде Тигеллина были посланы в Остию распоряжения, а
тем временем скопища людские становились все более угрожающими.
     Дом возле   Аппиева   акведука*,  где  временно  поселился  Тигеллин,
осаждали женщины, вопившие с утра до поздней ночи: <Хлеба и крова!> Тщетно
преторианцы,  приведенные  из большого лагеря между Соляной и Номентанской
дорогами,  пытались поддержать хоть какой-то порядок.  Во многих местах им
оказывали  вооруженное  сопротивление,  а  иногда  толпы безоружных людей,
указывая на горящий город,  кричали им:  <Убивайте  нас!  Мало  вам  этого
пожара?>  Осыпали  бранью  императора,  августиан,  преторианских  солдат,
возмущение с каждым часом  нарастало.  Тигеллин,  глядя  ночью  на  тысячи
горевших  вокруг города костров,  говорил себе,  что это костры вражеского
лагеря.  По его приказу в город,  кроме муки,  подвезли как  можно  больше
испеченных  хлебов  из Остии и из окрестных городов и селений,  но,  когда
первые партии прибыли ночью на Торговую пристань,  народ сломал ворота  со
стороны  Авентина  и  в  мгновение ока в страшной толчее и давке расхватал
весь запас.  При лунном свете люди дрались  за  хлебы,  множество  которых
втаптывалось в землю.  Мука из разорванных мешков словно бы снегом покрыла
все пространство от складов  до  луга  Друза  и  Германика,  и  беспорядки
продолжались до тех пор, пока солдаты не заняли окружающие дома и не стали
разгонять толпу стрелами и камнями.
     _______________
          * А п п и е в  а к в е д у к  - древнейший  римский  водопровод,
     построенный  в 312 г.  до н.  э.  выдающимся государственным деятелем
     Аппием Клавдием; проходил в юго-восточной и южной части города.

     Никогда еще  со  времен нашествия галлов под  водительством Бренна не
постигало Рим подобное бедствие.  Многие с отчаянием сравнивали тот и этот
пожары.  Но тогда,  по крайней мере, уцелел Капитолий. Ныне же и Капитолий
был окружен зловещим огненным венцом. Мрамор в огне не горел, но по ночам,
когда ветер на  миг  разгонял языки пламени,  видно было,  что ряды колонн
стоящего наверху храма Юпитера раскалились и  светятся красноватым светом,
наподобие тлеющих углей. Кроме того, во времена Бренна население Рима было
более нравственным,  сплоченным, приверженным своему городу и его алтарям,
а  ныне  вокруг пылающего города бродили разноязычные толпы,  состоявшие в
большей  своей  части  из   рабов  и   вольноотпущенников,   разнузданные,
бесшабашные,  готовые  под  давлением нужды  обратиться против  властей  и
города.
     Однако сами  размеры бедствия,  наполняя сердца ужасом,  в  известной
мере расслабляли толпу.  Вслед за пожаром могли прийти голод и болезни - к
довершению несчастья стоял неимоверный июльский зной.  Раскаленным от огня
и  солнца воздухом невозможно было  дышать.  Ночь не  только не  приносила
облегчения,  но  была  таким  же  кромешным  адом.  Днем  взорам  являлось
зловещее, чудовищное зрелище. Гигантский город на холмах, превратившийся в
грохочущий вулкан,  и  вокруг него,  до  самой  Альбанской горы,  сплошной
необозримый лагерь кочевников -  хибарки,  шатры,  шалаши, повозки, тачки,
носилки,  лотки,  костры,  все это затянуто пеленою дыма и пыли,  освещено
рыжими  лучами солнца,  пробивающимися сквозь огонь  пожаров,  кругом шум,
гам,  крики,  проклятья,  повсюду  ненависть и  страх.  В  этом  небывалом
скоплении мужчин,  женщин  и  детей  можно  было  среди  квиритов  увидеть
множество  греков,  лохматых  светловолосых  людей  севера,  африканцев  и
азиатов,   наряду  с  римскими  гражданами  -  рабов,  вольноотпущенников,
гладиаторов,  купцов,  ремесленников, крестьян и солдат - поистине то было
людское море, окружавшее остров огня.
     Самые различные вести волновали это море,  как ветер -  воды морские.
Слухи бывали ободряющие и  наводящие страх.  Толковали об огромных запасах
зерна  и  одежды,  которые  должны  прибыть на  Торговую пристань и  будут
раздаваться бесплатно.  Говорили  также,  что  по  приказу  императора  из
провинций Азии и  Африки будут вывезены все их богатства и собранное таким
образом  добро