втием,  со старичком-греком, который был их
учителем, со своей служанкой, что когда-то нянчила ее, и со всеми рабами.
     Один  из  них,  высокий,  широкоплечий лигиец по  имени Урс,  который
некогда вместе с  матерью Лигии  и  с  нею  самой был  отправлен в  лагерь
римлян, упал к ее ногам, а потом склонился перед Помпонией.
     - О госпожа!  - сказал он. - Позволь мне пойти с моей госпожой, чтобы
служить ей и охранять ее во дворце императора.
     - Ты слуга не наш,  а Лигии,  - возразила Помпония Грецина. - Но вряд
ли тебя допустят во дворец. И каким образом сумеешь ты ее оберегать?
     - Не знаю,  госпожа, знаю лишь, что в моих руках железо крошится, как
дерево...
     Вошедший в эту минуту Авл Плавтий,  узнав,  о чем речь,  не только не
воспротивился желанию Урса,  но  заявил,  что  даже  не  имеет  права  его
удерживать.  Они ведь отдают Лигию как заложницу,  которую требует к  себе
император,  а  потому обязаны отправить и  ее  свиту  -  та  вместе с  нею
перейдет под его опеку.  И  он шепнул Помпонии,  что под видом свиты может
дать  Лигии  столько рабынь,  сколько она,  Помпония,  сочтет уместным,  -
центурион не вправе отказаться взять их.
     Для  Лигии это было некоторым утешением,  и  Помпония тоже была рада,
что сможет окружить воспитанницу прислугой по  своему выбору.  Кроме Урса,
она  назначила ей  старушку-горничную,  двух  кипрских  девушек,  искусных
причесывальщиц,  и двух германок для банных услуг.  Выбраны ею были только
приверженцы нового учения -  Урс тоже исповедовал его уже несколько лет, -
так что Помпония могла положиться на преданность их всех и вдобавок тешить
себя мыслью, что в императорском дворце будут посеяны семена истины.
     Еще  написала Помпония несколько слов,  поручая Лигию покровительству
Нероновой вольноотпущенницы Акты.  Правда,  на собраниях верующих в  новое
учение она  Акту не  встречала,  но  слышала от  них,  что  та  никогда не
отказывает им в  помощи и жадно читает послания Павла из Тарса.  К тому же
ей было известно, что молодая вольноотпущенница постоянно грустит, что она
резко отличается от  всех  прочих женщин в  Нероновом доме и  вообще среди
домочадцев слывет добрым гением.
     Хаста  взялся  собственноручно передать письмо Акте.  Он  также  счел
вполне естественным,  что царская дочь должна иметь при себе свиту, и даже
не  подумал отказываться доставить всех  во  дворец -  напротив,  удивился
малочисленности прислуги.  Он лишь просил поторопиться,  опасаясь получить
выговор за медлительность в исполнении приказа. Настал час прощанья. Глаза
Помпонии и  Лигии снова наполнились слезами,  Авл  еще раз положил руку на
головку девушки,  и  минуту спустя воины,  за  которыми,  пытаясь защитить
сестру и грозя кулачками центуриону,  с плачем бежал маленький Авл, повели
Лигию в императорский дворец.
     Старый  полководец между  тем  приказал приготовить себе  носилки  и,
уединившись с Помпонией в смежной с экусом пинакотеке, сказал:
     - Выслушай меня,  Помпония.  Я отправляюсь к императору,  хотя думаю,
что понапрасну,  и,  хотя слова Сенеки уже для него не имеют веса, побываю
также и  у Сенеки.  Ныне обладают влиянием Софроний,  Тигеллин,  Петроний,
Ватиний...  Что ж до императора,  он, возможно, в жизни не слыхал о народе
лигийцев и  потребовал выдать Лигию как заложницу лишь потому,  что кто-то
его подговорил, а кто мог это сделать, угадать нетрудно.
     Тут Помпония вскинула на него глаза.
     - Петроний?
     - Разумеется.
     Оба они помолчали, затем старый воин продолжил:
     - Вот что значит пустить в  дом кого-нибудь из этих людей без чести и
совести.  Да  будет проклят тот миг,  когда Виниций ступил на порог нашего
дома! Это он привел к нам Петрония. Горе нашей Лигии - ведь им нужна вовсе
не заложница, а наложница.
     И  от гнева,  от бессильной ярости и  боли за отнятое дитя в его речи
еще  сильнее слышался присвист.  Прошло несколько минут,  пока он  овладел
своими чувствами,  и  лишь по его судорожно сжимавшимся кулакам можно было
судить, сколь тяжкой была эта внутренняя борьба.
     - До сих пор я чтил богов,  - молвил он, - но сейчас мне кажется, что
не они правят миром,  что существует только один злобный,  бешеный изверг,
имя которому Нерон.
     - О Авл!  -  вздохнула Помпония.  -  Пред богом Нерон - только горсть
смрадного праха.
     Муж  ее   начал  расхаживать  широкими  шагами  по   мозаичному  полу
пинакотеки.  В его жизни было немало больших деяний,  но больших несчастий
не  случалось,  и  к  ним он не имел привычки.  Старый воин был привязан к
Лигии сильнее, чем сам думал, и теперь не мог примириться с мыслью, что ее
потерял.  Вдобавок он  чувствовал себя униженным.  Им  распоряжалась сила,
которую он презирал, в то же время понимая, что против этой силы он ничто.
     Когда ж  ему  наконец удалось подавить гнев,  мутивший его мысли,  он
сказал:
     - Я думаю,  что Петроний отнял ее у нас не для императора, он вряд ли
захотел бы рассердить Поппею.  Стало быть - либо для себя самого, либо для
Виниция... Сегодня же я это выясню.
     Вскоре  носилки  его  уже  двигались  по  направлению к  Палатину.  А
Помпония,  оставшись одна, пошла к маленькому Авлу, который все еще плакал
по сестре и грозил императору.


                                 Глава V

     Авл не  ошибся,  полагая,  что его не допустят пред лицо Нерона.  Ему
ответили,  что  император занят пеньем с  лютнистом Терпносом и  вообще не
принимает тех,  кого не вызвал сам. Это означало, что Авлу нечего пытаться
и впредь увидеть Нерона.  Зато Сенека,  хотя был болен лихорадкой,  принял
старого военачальника с подобающим почетом;  выслушав,  однако,  о чем тот
хлопочет, Сенека горько усмехнулся.
     - Могу тебе оказать лишь одну услугу,  добрый мой Плавтий,  - никогда
не  открывать императору,  что мое сердце сочувствует твоему горю и  что я
желал бы  тебе помочь;  если бы  у  императора появилось на этот счет хоть
малейшее подозрение,  поверь,  он  никогда бы не отдал Лигию,  не имея для
этого никаких иных поводов, кроме желания поступить мне назло.
     Сенека также не советовал обращаться ни к Тигеллину, ни к Ватинию, ни
к Вителлию.  Возможно, с помощью денег от них удалось бы чего-то добиться,
они, пожалуй, охотно бы сделали неприятное Петронию, чье влияние стараются
подорвать,  но уж наверняка не скрыли бы от императора, сколь дорога Лигия
семье Плавтиев,  и  тогда император тем более не  отдал бы ее.  Тут старый
философ заговорил с едкой иронией, которая относилась к нему самому:
     - Ты молчал,  Плавтий,  молчал долгие годы, а император не любит тех,
кто молчит!  Как же это ты не восторгался его красотой,  его добродетелью,
его пеньем,  декламацией, искусством править колесницей и его стихами! Как
это  ты  не  прославлял гибели Британника,  не  произнес похвальной речи в
честь матереубийцы и  не  принес поздравления по  поводу удушения Октавии!
Да,  не хватает тебе,  Авл,  благоразумия, которым мы, счастливо при дворе
живущие, обладаем в достаточной степени.
     С этими словами он взял висевший у его пояса кубок,  зачерпнул воды в
имилувии, освежил запекшиеся губы и продолжал:
     - О, у Нерона благодарное сердце. Он любит тебя, потому что ты служил
Риму и пронес славу его имени на край света, любит он и меня, потому что я
был его наставником в юности. Поэтому я знаю, что моя вода не отравлена и,
как видишь,  пью ее спокойно. Вино в моем доме было бы менее безопасно, но
эту  воду,  если  тебя  томит  жажда,  можешь пить  смело.  Она  течет  по
водопроводам от самых Альбанских гор,  и,  чтобы ее отравить,  пришлось бы
отравить все бассейны в Риме.  Как видишь,  в этом мире еще можно жить без
страха и наслаждаться спокойной старостью.  Я,  правда,  болен, но хворает
скорее душа, не тело.
     И это  была  правда.  Сенека  не  обладал  той  силой  духа,  которой
отличались,  например,  Корнут или Тразея,  - поэтому его жизнь была рядом
уступок перед  злодейством.  Он  сам  это  чувствовал,  он  сознавал,  что
последователь  принципов  Зенона  из  Китиона*  должен идти иным путем,  и
страдал от этого даже больше, чем от страха смерти.
     _______________
          * З е н о н  (ок. 336 - 264 до н. э.)  и з  К и т и о н а (город
     на Кипре) - основатель стоической философской школы.

     Но старый воин прервал его полное горечи рассуждение.
     - Благородный Анней,  -  сказал Авл,  -  я  знаю,  как  тебе отплатил
император за  заботу,  которою ты  окружал его юные годы.  Однако виновник
похищения нашего дитяти -  Петроний. Скажи мне, как на него подействовать,
кто может оказать на  него влияние.  Но  ведь ты тоже мог бы применить тут
все  свое  красноречие,  на  какое  способно тебя  вдохновить давнее  твое
дружеское чувство ко мне.
     - Петроний и  я,  -  отвечал Сенека,  -  мы  из  двух противоположных
станов.  Я  не  знаю,  как на  него подействовать,  он не поддается ничьим
влияниям.  Возможно,  что  при всей своей порочности он  все же  лучше тех
негодяев,  которыми ныне окружает себя Нерон.  Но  доказывать ему,  что он
совершил дурной поступок,  -  пустая трата времени: Петроний давно лишился
способности различать добро и  зло.  Надо доказать ему,  что  его поступок
безобразен,  тогда он устыдится.  При встрече я скажу ему:  <Твой поступок
достоин вольноотпущенника>. Если это не поможет, ничто не поможет.
     - И на том благодарствуй, - молвил старый военачальник.
     После  чего  он  приказал нести себя  к  Виницию,  которого застал за
фехтованием со  своим наставником в  этом искусстве.  Видя,  как  спокойно
молодой  человек  упражняется в  ловкости,  когда  совершено  покушение на
Лигию,  Авл пришел в ярость,  и,  едва за учителем опустилась завеса, гнев
его излился потоком горьких упреков и оскорблений.  Но Виниций, узнав, что
Лигию забрали из дому,  так страшно побледнел,  что Авл ни на мгновение не
мог заподозрить его в соучастии.  Лоб юноши покрылся каплями пота,  кровь,
отхлынувшая было к  сердцу,  снова горячей волною бросилась в лицо,  глаза
метали молнии, из уст сыпались беспорядочные вопросы. Ревность и бешенство
бушевали в  его  груди.  Ему  казалось,  что  если  Лигия переступит порог
императорского дворца,  она для него навеки потеряна, а когда Авл произнес
имя  Петрония,  в  мозгу  молодого воина молнией блеснуло подозрение,  что
Петроний  над  ним  подшутил  и  либо  хотел,  доставив  императору Лигию,
снискать новые  милости,  либо  намеревался удержать ее  для  себя.  Чтобы
кто-то, увидав Лигию, не пожелал тотчас ею завладеть, этого Виниций не мог
себе представить.
     Горячность,  наследственная  черта  в  его  роду,  понесла  его,  как
взыгравший конь, и отняла способность рассуждать.
     - Авл,  -  сказал он прерывающимся голосом, - возвращайся домой и жди
меня. Знай, что если бы Петроний был моим отцом, я и то отомстил бы ему за
Лигию.  Возвращайся  домой  и  жди  меня.  Она  не  будет  принадлежать ни
Петронию, ни императору.
     И, подняв сжатые кулаки к стоявшим на полках в атрии восковым маскам,
Виниций вскричал:
     - Клянусь этими посмертными масками! Прежде я убью ее и себя.
     Он быстро повернулся и,  еще раз бросив Авлу:  <Жди меня>,  - выбежал
как безумный из атрия, спеша к Петронию и расталкивая по дороге прохожих.
     Авл воротился домой несколько утешенный.  Если Петроний,  полагал он,
убедил императора забрать Лигию, с тем чтобы отдать ее Виницию, то Виниций
приведет ее обратно в их дом. Немалым утешением была также мысль, что если
Лигию и  не  удастся спасти,  она будет отомщена,  и  смерть защитит ее от
позора.   Видя  ярость  Виниция  и   зная  о   присущей  всему  его   роду
вспыльчивости, Авл был уверен, что юноша исполнит все, что обещал. Он сам,
хоть и  любил Лигию,  как родной отец,  предпочел бы ее убить,  чем отдать
императору,  и,  когда бы не мысль о сыне,  последнем потомке их рода, Авл
совершил бы  это,  не  колеблясь.  Он  был воином,  о  стоиках знал только
понаслышке,  но характером был не чужд им, и гордость его легче мирилась с
мыслью о смерти, чем о позоре.
     Он постарался успокоить Помпонию,  вселить в нее немного бодрости,  и
оба стали ждать вестей от Виниция.  Послышатся в атрии шаги кого-нибудь из
рабов,  и  обоим уже казалось,  что,  может быть,  это Виниций ведет к ним
любимое их дитятко,  и в глубине души они были готовы благословить молодую
пару. Но время шло, а никаких вестей не было. Только вечером раздался стук
молотка в ворота.
     Минуту спустя появился раб и вручил Авлу письмо.  Старый воин, обычно
любивший  показывать свое  самообладание,  взял  табличку слегка  дрожащей
рукой и  начал читать с такой поспешностью,  точно речь шла о судьбе всего
его дома.
     Внезапно лицо его  омрачилось,  как  будто упала на  него тень быстро
летящего облака.
     - Читай, - сказал он, обращаясь к Помпонии.
     Помпония взяла письмо и прочла следующее:
     <Марк Виниций приветствует Авла Плавтия. То, что произошло, произошло
по воле императора, пред которой вы должны склонить головы, как склоняем я
и Петроний>.
     Наступило долгое молчание.


                                 Глава VI

     Петроний был  дома.  Его  привратник  не  посмел  остановить Виниция,
влетевшего в  атрий  как  вихрь;  узнав,  что  хозяина  надобно  искать  в
библиотеке,  он  столь  же  стремительно  помчался в библиотеку;  Петроний
что-то писал,  Виниций выхватил у него из рук стиль*,  сломал его, швырнул
на пол и,  судорожно схватив Петрония за плечи, приблизив лицо к его лицу,
спросил хриплым голосом:
     - Что ты с нею сделал? Где она?
     _______________
          * С т и л ь  -  палочка с одним острым  концом  для  писания  по
     навощенной дощечке и другим, тупым, для стирания написанного.

     Но тут случилось нечто удивительное.  Утонченный, изнеженный Петроний
сжал впившуюся ему в плечо руку молодого атлета, оторвал ее от себя, затем
оторвал другую и,  держа их  обе  в  своей одной с  силою железных клещей,
промолвил:
     - Я  только по утрам размазня,  а вечером ко мне возвращается прежняя
сила.  А ну-ка, попробуй вырваться. Гимнастике тебя, видно, обучал ткач, а
манерам - кузнец.
     На  его лице не было и  тени гнева,  лишь в  глазах мелькнула искорка
былой отваги и энергии.  Минута, и он выпустил руки Виниция, который стоял
униженный, сконфуженный и разъяренный.
     - Рука у тебя стальная,  - сказал Виниций, - но, клянусь всеми богами
ада,  если ты меня предал,  я всажу тебе нож в горло, пусть даже в палатах
императора.
     - Поговорим спокойно,  -  отвечал ему Петроний.  -  Как видишь, сталь
сильней железа - хотя из одной твоей руки можно сделать две моих, мне тебя
нечего бояться.  Но я огорчен твоей грубостью,  и,  если бы меня могла еще
удивлять    неблагодарность   человеческая,    я    удивился   бы    твоей
неблагодарности.
     - Где Лигия?
     - В лупанарии*, сиречь в доме императора.
     _______________
          * Л у п а н а р и й  - публичный дом.

     - Петроний!
     - Успокойся,  сядь.  Я  высказал императору две  просьбы,  которые он
обещал исполнить:  во-первых,  извлечь Лигию из  дома  Авла и,  во-вторых,
отдать ее  тебе.  Нет  ли  у  тебя там ножа в  складках тоги?  Может быть,
проткнешь меня?  Но я советую тебе подождать с этим день-другой, ведь тебя
заточили бы в тюрьму, а Лигия тем временем скучала бы в твоем доме.
     Виниций молча с изумлением смотрел на Петрония и наконец произнес:
     - Прости меня. Я ее люблю, и любовь помутила мой разум.
     - Восхищайся мною,  Марк. Третьего дня я сказал императору следующее:
<Мой  племянник Виниций так  влюбился в  некую  тщедушную девицу,  которая
воспитывается у  Авла,  что  его дом от  жарких вздохов уподобился паровой
бане.  Ни  ты,  император,  сказал я,  ни я,  знающие,  что такое истинная
красота,  не дали бы за нее и тысячи сестерциев,  но этот мальчишка всегда
был глуп, как треножник, а теперь поглупел окончательно>.
     - Петроний!
     - Если ты  не понимаешь,  что я  сказал это с  целью уберечь Лигию от
опасности,   я   готов  поверить,   что  сказал  ему  правду.   Я   убедил
Меднобородого,  что такой эстет, как он, не может считать подобную девушку
красавицей,  и Нерон, который пока не решается смотреть на вещи иначе, чем
моими глазами, не найдет в ней и следа красоты, а не найдя, не пожелает ею
завладеть.  Надо ведь было обезопасить обезьяну, посадить ее на веревочку.
Лигию  теперь будет  оценивать не  он,  а  Поппея,  а  уж  та,  бесспорно,
постарается побыстрее спровадить ее из дворца. Я же, будто нехотя, говорил
Медной Бороде:  <Возьми Лигию у Авла и отдай ее Виницию!  Ты имеешь на это
право, потому что она заложница, а заодно досадишь Авлу>. И он согласился.
У  него не  было повода не согласиться,  тем паче что я  указал ему способ
досадить   порядочным  людям.   Тебя   назначат   государственным  стражем
заложницы,  отдадут в твое распоряжение это лигийское сокровище,  а ты как
союзник доблестных лигийцев и  вдобавок верный слуга императора не  только
не  растратишь сокровище,  но  постараешься его приумножить.  Для приличия
император подержит ее несколько дней у  себя во дворце,  а потом отошлет в
твой дом, ты счастливец!
     - Это правда? Ей и в самом деле ничего не грозит во дворце?
     - Если бы ей пришлось там жить постоянно,  Поппея поговорила бы о ней
с  Лукустой.*  Но  в  эти  несколько  дней ей ничего не грозит.  Во дворце
императора обитает десять тысяч человек.  Нерон, возможно, и не увидит ее,
тем  более  что  он  все доверил мне - недавно у меня даже был центурион с
известием, что он отвел девушку во дворец и передал ее Акте. Акта - добрая
душа, поэтому я и приказал поручить девушку ей. Помпония Грецина, кажется,
такого же мнения об Акте,  даже  написала  ей.  Завтра  у  Нерона  пир.  Я
выпросил для тебя местечко рядом с Лигией.
     _______________
          * Т.  е.  попыталась  бы  отравить.  Л у к у с т а  (Локуста)  -
     знаменитая смесительница  ядов,  с  помощью  которой  были  отравлены
     Клавдий и Британник.

     - Прости мне,  Гай,  мою горячность,  - сказал Виниций. - Я думал, ты
приказал ее забрать для себя или для императора.
     - Горячность я могу тебе простить, но куда труднее простить эти жесты
мужлана,  бесцеремонные крики и  тон игроков в  мору.  Мне это не по душе,
Марк, предупреждаю тебя. Знай, сводником при императоре служит Тигеллин, и
еще знай,  что пожелай я взять девушку себе, я бы сейчас, глядя прямо тебе
в  глаза,  сказал бы следующее:  <Виниций,  я  забираю у тебя Лигию и буду
держать ее, пока она мне не наскучит>.
     Говоря это,  он глядел своими глазами цвета орехового дерева в  глаза
Виницию, глядел холодно и надменно.
     - Я виноват,  -  сказал молодой человек, вконец смущенный. - Ты добр,
ты благороден,  и я благодарю тебя от всего сердца.  Позволь только задать
еще один вопрос. Почему ты не приказал отвести Лигию прямо в мой дом?
     - Потому что император хочет соблюсти приличия.  В Риме будут об этом
говорить, а так как Лигию мы забираем в качестве заложницы, то, пока будут
идти разговоры,  она поживет во дворце императора. Потом ее отошлют к тебе
без шума, и делу конец. Меднобородый - трусливый пес. Он знает, что власти
его нет пределов,  и все же старается пристойно обставить каждый свой шаг.
Ну как, остыл ты уже настолько, чтобы немного пофилософствовать? У меня не
раз появлялась мысль - почему  злодейство,  даже  у  таких  могущественных
особ,  как император, и, как он, уверенное в своей безнаказанности, всегда
тщится соблюсти видимость справедливости и добродетели? К чему эти усилия?
Убить брата,  мать и жену - это,  по-моему,  деяния,  достойные азиатского
царька, а не римского императора; но, случись такое со мной, я бы не писал
сенату оправдательных писем.  А Нерон пишет - Нерон заботится о приличиях,
потому что Нерон трус.  Но вот Тиберий же не был трусом  и  тоже  старался
оправдаться  в  каждом  своем  поступке.