раты  и  нависшей  беды.  Тревога  охватила его,
которая сразу перешла в неистовый гнев -  он гневался на всех христиан и в
особенности на  старика.  Этот рыбак,  показавшийся ему  на  первый взгляд
человеком  простым,   неотесанным,  теперь  внушал  чуть  ли  не  страх  и
представал   воплощением  таинственного  фатума,   неумолимо   и   жестоко
определяющего его судьбу.
     Могильщик незаметно  подложил в огонь еще несколько факелов,  ветер в
пиниях утих,  пламя поднималось прямым,  заостренным языком к мерцавшим на
очистившемся небе звездам, а старик, упомянув о смерти Христа, говорил уже
только о нем. Все слушали, затаив дыхание, тишина стала еще более глубокой
-  казалось,  можно  было  услышать биение сердца у каждого.  Этот человек
видел воочию!  И повествовал как очевидец,  в чьей памяти каждое мгновение
запечатлелось  так,  что,  стоит  закрыть  глаза,  и все видишь снова.  Он
рассказывал,  как, удалившись от креста, они с Иоанном просидели два дня и
две ночи в трапезной без сна и без пищи,  в терзаниях,  скорби,  тревоге и
отчаянии,  обхватив голову руками и размышляя о том, что он скончался. Ох,
горе! Как тяжко было! Как тяжко! И вот настал третий день, и заря осветила
стены, а они с Иоанном все сидели без сил, без надежды. То сморит их сон -
ведь  и  ночь  перед казнью они провели бодрствуя,  - то проснутся и вновь
начинают горевать.  Но едва взошло солнце, как прибежала Мария Магдалина*,
задыхаясь,  с  распущенными волосами и с криком:  <Взяли господа!> Услышав
это, оба вскочили, побежали туда. Иоанн, тот помоложе, он прибежал первым,
увидел,  что гроб пуст, и не посмел войти. Лишь когда все трое собрались у
входа,  он,  который им это рассказывает,  вошел в пещеру, увидел на камне
пелены и свивальники, но тела не было.
     _______________
          * М а р и я   М а г д а л и н а    -    согласно   христианскому
     преданию, женщина  из  Галилеи   (прибрежная   область   в   северной
     Палестине);  стала  последовательницей  Христа  после  того,  как  он
     исцелил ее от одержимости бесами.

     И  тут  испугались они,  ибо подумали,  что Христа похитили иудейские
священники, и оба воротились домой в еще большем горе. Потом пришли другие
ученики,  и они начали оплакивать его то все вместе, чтобы лучше слышал их
владыка сил  ангельских,  то  по  очереди.  Пали  духом  они,  ибо  прежде
надеялись, что учитель искупит грехи Израиля, а вот пошел уже третий день,
как умер он,  и они не понимали,  почему отец покинул сына, и предпочли бы
не видеть света белого, умереть - так тяжко было бремя отчаяния.
     От  воспоминаний о  тех страшных часах на глазах у  старца проступили
слезы,  и при свете костра было видно,  как текли они по щекам и седой его
бороде. Лысая старческая голова затряслась, голос пресекся. Виниций сказал
себе:  <Этот человек говорит правду и плачет над нею!> -  а у простодушных
слушателей перехватило от  горя дыхание.  Они уже не раз слышали о  гибели
Христа  и  знали,  что  после  печали  придет  радость,  но  тут  об  этом
рассказывал апостол,  который сам все видел,  и,  потрясенные его словами,
они, стеная, заламывали руки, ударяли себя в грудь.
     Но  мало-помалу  все  успокоились -  победило желание слушать дальше.
Старик  прикрыл  глаза,  точно  чтобы  мысленно лучше  видеть  далекое,  и
продолжал:
     - Когда мы вот так горевали,  опять прибежала Мария Магдалина, крича,
что  видела  господа.  Сияние  от него исходило такое сильное,  что она не
узнала его,  подумала,  это садовник.  Он же сказал ей: <Мария!> Тогда она
воскликнула:  <Раввуни!>  - и припала к его ногам.  А он повелел ей идти к
ученикам и потом исчез. Но они, ученики, не верили ей, а когда она плакала
от радости,  одни ее осуждали,  другие думали,  что она повредилась в уме,
ибо еще она говорила,  будто видела у гроба ангелов,  а они, прибежав туда
во второй раз,  увидели,  что гроб пуст.  Потом,  ввечеру,  пришел Клеопа,
который еще с одним учеником ходил в Эммаус,* и оба  вскорости  вернулись,
говоря:  <Воистину воскрес господь>.  Начали они спорить, замкнув дверь из
опасения перед иудеями.  И тут  он  стал  между  ними,  хотя  дверь  и  не
скрипнула, и, видя, что они устрашились, сказал: <Мир вам>.
     _______________
          * К л е о п а  - один из учеников Христа;  Э м м а у с - селение
     близ Иерусалима.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     И  я  видел его,  как видели все,  и был он как свет и блаженство для
сердец наших,  ибо мы поверили,  что он воскрес,  что моря высохнут,  горы
обратятся в прах, но его слава не прейдет вовеки.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     А после восьми дней Фома Дидим* вложил персты в  его  раны  и  трогал
грудь  его,  а  потом  упал к его стопам и воскликнул:  <Господь мой и бог
мой!> А он ему ответил:  <Ты поверил,  потому что  увидел  меня;  блаженны
неувидевшие и уверовавшие>.  И мы слышали эти слова,  и глаза наши глядели
на него, ибо он был среди нас.
     _______________
          * В  христианском  предании  Ф о м а  Д и д и м  -  один  из  12
     апостолов;  он отказывался поверить в воскресение Христа, пока сам не
     увидел его ран и не вложил в них персты. Имя Фомы стало нарицательным
     - <Фома неверующий>.

     Виниций слушал,  и  что-то странное творилось с ним.  Он вдруг забыл,
где находится, утратил чувство реальности, трезвость суждения. Невероятное
предстало перед ним воочию.  Он не мог верить тому, что говорил старик, и,
однако,  чувствовал,  что надо быть слепым,  надо отречься от собственного
разума, чтобы допустить, будто этот человек, говорящий: <Я видел>, лжет. В
его  волнении,  в  его  слезах,  во  всем  его  облике  и  в  подробностях
описываемых событий было  что-то  делавшее невозможным сомнение.  Минутами
Виницию казалось,  что это ему снится.  Но  вокруг себя он видел притихшую
толпу,  копоть от фонарей щекотала его ноздри, чуть поодаль пылали факелы,
а рядом с костром,  на камне, стоял дряхлый старик с трясущейся головою и,
свидетельствуя о чуде, повторял: <Я видел!>
     Он  рассказал им  дальше все до  мига вознесения на  небо.  Иногда он
умолкал,  чтобы отдохнуть,  ибо рассказ его был очень обстоятелен, но было
видно,  что каждая мельчайшая подробность врезалась в его память навсегда.
Слушали его с упоением, многие откинули капюшоны, чтобы лучше слышать и не
проронить ни  единого из  этих бесценных слов.  Им  чудилось,  будто некая
сверхчеловеческая сила перенесла их в  Галилею,  будто бродят они вместе с
его учениками по тамошним лесам и у вод, будто кладбище это превратилось в
Тивериадское море, и на берегу в утренней мгле стоит Христос, как стоял он
тогда,  когда Иоанн,  глядя из лодки,  сказал:  <Это господь!>  -  а  Петр
бросился вплавь,  чтобы поскорее припасть к  любимым его стопам.  На лицах
изображались  безграничный восторг  и  отрешенность от  жизни,  счастье  и
безмерная любовь.  Во время долгого рассказа Петра у некоторых,  вероятно,
были видения,  а  когда он заговорил о  том,  как в  миг вознесения облака
начали подвигаться под ноги спасителю,  и,  наплывая на него, заслонять от
глаз апостолов, все головы невольно обратились к небу, и наступила минута,
насыщенная ожиданием, точно все эти люди надеялись, что увидят его там или
что  он  сойдет  с  горних  полей  посмотреть,  как  старый  апостол пасет
доверенных ему овец, и благословить его и его стадо.
     И  в  этот миг для людей тех не существовало Рима,  не было безумного
императора,  не  было  храмов,  богов,  язычников,  а  был  лишь  Христос,
заполнявший собою землю, море, небо, весь свет.
     Издали,  от домов,  разбросанных вдоль Номентанской дороги, донеслось
пенье петухов,  возвещая полночь.  В  эту  минуту Хилон потянул Виниция за
край плаща и шепнул:
     - Господин,  там,  недалеко от старика,  я вижу Урбана, а рядом с ним
девушку.
     Виниций вздрогнул,  будто пробудясь ото сна,  и, взглянув в указанном
Хилоном направлении, увидел Лигию.


                                Глава XXI

     Кровь закипела в жилах у молодого патриция при виде девушки. Он забыл
о толпе,  о старике,  о своем удивлении перед теми непонятными вещами, что
он слышал,  -  теперь он видел перед собой лишь ее одну. Наконец-то, после
всех усилий,  после многих дней тревоги,  метаний,  разочарований,  он  ее
нашел! Впервые в жизни Виниций узнал, что радость может обрушиться на твою
грудь как дикий зверь и сдавить так,  что не вздохнешь. Он, который прежде
полагал,  что  Фортуна чуть ли  не  обязана исполнять все его желания,  не
верил своим глазам, своему счастью. Не будь этого недоверия, пылкая натура
могла  толкнуть  его  на  неосторожный  поступок,   но  он  решил  вначале
убедиться,  не продолжаются ли это чудеса,  о которых он здесь наслушался,
не грезит ли он.  Но сомненья не было: он видел Лигию, его отделяли от нее
всего несколько десятков шагов. Она стояла на свету, в зареве костра, и он
мог  налюбоваться  ею  вволю.   Капюшон  Лигии  сдвинулся  назад,   открыв
распущенные волосы,  рот  был приоткрыт,  глаза обращены к  апостолу,  она
слушала с  восторгом.  Плащ на  ней  был  из  темного сукна,  какие носили
женщины из  народа,  однако Виниций никогда не видел ее более прекрасной и
при  всем смятении душевном не  мог  не  подивиться,  насколько эта одежда
рабов  оттеняла благородство ее  прелестного лица.  Любовь огненным вихрем
опалила его душу,  в чувствах его странно смешивались тоска,  преклонение,
обожание и  вожделение.  Он  наслаждался одним  видом Лигии,  словно после
долгой жажды пил  прохладную живительную воду.  Рядом с  гигантом лигийцем
она казалась Виницию меньше, чем прежде, почти девочкой. Он заметил также,
что она исхудала,  лицо ее  стало почти прозрачным -  нежный цветок,  сама
душа.  Но тем сильнее он желал обладать этим созданием,  столь отличным от
женщин,  которых он  видел или любил на  Востоке и  в  Риме.  Он готов был
отдать за нее их всех, а с ними Рим и мир в придачу.
     Виниций так загляделся,  что забыл обо всем, но тут Хилон потянул его
за плащ,  опасаясь,  как бы Виниций не натворил чего-нибудь,  что могло бы
навлечь на них опасность.  Христиане между тем  начали  молиться  и  петь.
Грянуло  мощное <Маран-ата!>*,  потом великий апостол начал крестить водой
из фонтана тех,  кого пресвитеры подводили к нему как готовых  к  принятию
крещения. Виницию казалось, что эта ночь никогда не кончится. Ему хотелось
поскорее пойти вслед за Лигией и похитить ее по дороге или из ее дома.
     _______________
          * <Господь грядет!> (сирийск.).

     Наконец люди стали понемногу расходиться.
     - Выйдем за  ворота,  господин,  -  шепнул Хилон,  -  мы  же не сняли
капюшонов, и на нас смотрят.
     Он был прав. Когда во время проповеди апостола все откинули капюшоны,
чтобы  лучше слышать,  они  трое  не  последовали примеру верующих.  Совет
Хилона был  дельным.  Стоя у  ворот,  они,  кроме того,  могли видеть всех
выходивших, а узнать Урса было нетрудно по росту и по осанке.
     - Мы пойдем за ними,  -  сказал Хилон,  -  приметим,  в какой дом они
войдут, а завтра или даже еще сегодня ты, господин, поставишь рабов у всех
входов в дом и возьмешь ее.
     - Нет! - отрезал Виниций.
     - Что же ты хочешь делать, господин?
     - Мы следом за нею войдем в дом и сразу ее уведем -  ведь ты, Кротон,
взялся так сделать?
     - Конечно,  -  ответил ланиста,  -  и  я  готов  стать  твоим  рабом,
господин, если не переломаю хребет этому буйволу, что ее стережет.
     Однако Хилон принялся отговаривать и заклинать всеми богами не делать
этого.  Кротона ведь взяли только для защиты,  на  тот случай,  если бы их
узнали,  а не для похищения девушки.  Идти на такое дело вдвоем -  значит,
подвергать себя смертельной опасности,  и, более того, они могут выпустить
ее  из рук,  она скроется в  другом месте или вообще покинет Рим.  Что они
тогда будут делать? Не лучше ли действовать наверняка, не идти на погибель
и не ставить под угрозу всю затею?
     Хотя Виниций с  величайшим усилием сдерживал себя,  чтобы тут  же  на
кладбище не заключить Лигию в свои объятия, он сознавал, что грек прав, и,
возможно,  прислушался бы  к  его  совету,  если бы  не  Кротон,  которого
прельщала награда.
     - Вели замолчать этому старому козлу,  господин,  - сказал Кротон,  -
или разреши мне опустить кулак на его голову.  Однажды в Буксенте* -  меня
туда  пригласил  на  игры  Луций  Сатурнин**  - напало на меня в гостинице
семеро пьяных гладиаторов,  и ни один не  ушел  с  целыми  ребрами.  Я  не
говорю, что надо умыкать девушку сейчас, среди толпы, потому что они могут
начать кидать камни нам в ноги,  но, когда она уже будет дома, я схвачу ее
и отнесу, куда прикажешь.
     _______________
          * Б у к с е н т  -  приморский город на западном побережье Южной
     Италии.
          ** Лузий (а не Луций) Сатурнин Гета командовал преторианцами при
     Клавдии.

     - Так и будет, клянусь Геркулесом! - ответил Виниций, с удовольствием
выслушав слова Кротона.  -  Завтра мы  могли бы случайно уже не застать ее
дома, а если бы устроили там переполох, они обязательно ее спрятали бы.
     - Этот лигиец с виду ужасно силен! - простонал грек.
     - Не тебе же придется держать его за руки, - возразил Кротон.
     Им,  однако,  пришлось еще  долго ждать -  уже запели первые утренние
петухи,  когда они увидели,  что из ворот выходит Урс, а с ним Лигия и еще
несколько человек.  Хилону показалось,  что  он  узнал среди них  великого
апостола,  -  рядом шел другой старик,  намного ниже ростом, две немолодые
женщины и  мальчик-подросток с  фонарем.  За  этой группой следовала толпа
человек в двести. Виниций, Хилон и Кротон смешались с толпой.
     - Да,  господин,  - сказал Хилон, - твоя девица находится под могучим
покровительством.  С нею сам великий апостол -  видишь,  как там, впереди,
люди становятся перед ним на колени.
     Люди действительно преклоняли колени,  но  Виниций на них не смотрел.
Ни  на  миг не  теряя из  глаз Лигию,  он  думал только о  ее похищении и,
понаторев на войне во всевозможных хитростях,  с военной точностью намечал
в уме план похищения.  Он понимал, что решается на дерзкий шаг, но знал по
опыту, что дерзкие нападения обычно кончаются успехом.
     Дорога была дальняя,  Виниций имел время подумать и  о  той пропасти,
которую проложило меж  ним и  Лигией исповедуемое ею  странное вероучение.
Теперь  ему  было  понятно  все,  что  произошло,  и  стало  ясно,  почему
произошло.  На это у него проницательности хватило. Просто раньше он Лигию
не знал.  Он видел в ней только девушку редкой красоты, воспламенившую его
чувства;  теперь же  ему открылось,  что новое учение делало ее существом,
отличающимся  от  других  женщин,   и  надеяться,   что  ее  тоже  увлекут
чувственность,  вожделения,  богатство,  наслаждения,  -  пустая мечта. Он
наконец понял то,  о чем оба они с Петронием не догадывались,  - что новая
эта религия прививает душам нечто неведомое тому миру, в котором он жил, и
что Лигия,  даже если бы его любила,  не пожертвует ради него ни единой из
своих христианских истин;  что если для нее и  существует наслаждение,  то
оно ничуть не похоже на те, к каким стремятся он и Петроний, императорский
двор и весь Рим.  Любая другая женщина,  которую он знал,  могла стать его
любовницей, но эта христианка могла быть только его жертвой.
     Мысли эти причиняли ему жгучую боль, возбуждали гнев, но он сознавал,
что гнев его бессилен. Он надеялся, что Лигию удастся похитить, даже был в
этом уверен,  но заодно в  нем крепла уверенность и  в том,  что против ее
религии и он,  и его отвага,  его сила -  ничто, и тут он беспомощен. Этот
римский военный трибун,  убежденный,  что сила меча и  кулака,  овладевшая
миром,  всегда  будет  им  владеть,  впервые в  жизни  увидел,  что  может
существовать что-то  еще,  кроме этой силы,  и  с  изумлением задавал себе
вопрос: что же это?
     Толком ответить себе он  не мог,  в  уме его лишь чередой проносились
картины:  кладбище,  густая  толпа  и  Лигия,  с  беззаветным преклонением
слушающая слова  старика  о  муках,  смерти  и  воскресении бога-человека,
который спас мир и обещал людям блаженство по ту сторону Стикса*.
     _______________
          * С т и к с  - река в царстве мертвых.

     И когда Виниций об этом думал, голова у него шла кругом.
     От этих хаотических мыслей его  отвлекли  сетования  Хилона  на  свою
судьбу:  да,  конечно,  он  взялся отыскать Лигию,  и вот с опасностью для
жизни нашел ее,  указал.  Чего же еще хотят от него?  Разве он  брался  ее
похищать,  да и кто бы мог потребовать этакого от калеки, лишившегося двух
пальцев,  от старого человека,  посвятившего себя  размышлениям,  науке  и
добродетели?  Что  будет,  ежели достойнейший Виниций потерпит неудачу при
похищении девушки?  Разумеется,  боги должны опекать избранных,  но  разве
иногда не бывает так, словно боги, вместо того чтобы следить, что делается
в мире,  играют в шашки? У Фортуны, дело известное, на глазах повязка, она
не видит ничего даже днем,  не токмо что ночью. А если случится беда, если
этот лигийский медведь кинет в Виниция каменный жернов,  бочку  вина  или,
что еще хуже,  воды,  тогда кто поручится, что отвечать за это не придется
бедному Хилону?  Он,  нищий мудрец, привязался к благородному Виницию, как
Аристотель к Александру Македонскому,* и, если бы благородный Виниций хотя
бы вернул ему тот кошелек,  который у него  на  глазах  заткнул  за  пояс,
выходя  из  дому,  то  в  случае  несчастья  можно было бы сразу же нанять
подмогу или умилосердить самих христиан.  О,  почему они не желают слушать
советов старика, подсказанных осмотрительностью и опытом?
     _______________
          * Аристотель был воспитателем  (с 343 г. до н. э.)  Александра и
     пользовался у него большим авторитетом.

     Слыша это,  Виниций достал из-за пояса кошелек и бросил его на ладонь
Хилону.
     - Возьми и молчи.
     Грек почувствовал, что кошелек изрядно тяжел, и приободрился.
     - Вся моя надежда зиждется на том,  - сказал он,  - что Геркулес  или
Тесей*  совершали подвиги еще труднее,  а кто таков мой личный,  ближайший
друг Кротон,  как не Геркулес?  Тебя же,  достойнейший господин мой,  я не
назову  полубогом,  ты - бог,  и,  думаю,  ты и впредь не забудешь о своем
нищем,  но  преданном  слуге,  чьи  потребности  время  от  времени   надо
удовлетворять,  ибо сам он,  углубясь в книги,  нимало о них не заботится.
Мне бы всего несколько десятин  сада  да  домик  хоть  с  самым  крохотным
портиком,  чтобы летом иметь немного прохлады, - вот дар, достойный такого
благодетеля.  А покамест  я  буду  издали  восхищаться  вашими  геройскими
деяниями и молить Юпитера, чтобы помогал вам, а в случае чего подыму такой
шум,  что пол-Рима проснется и прибежит вам на  помощь.  Что  за  дрянная,
неровная  дорога!  И  масло  в  моем фонаре выгорело.  Вот если бы Кротон,
который столь же благороден,  сколь могуч,  взял меня на руки и  донес  до
ворот,  он  бы,  во-первых,  загодя  проверил,  легко  ли  ему будет нести
девушку,  а во-вторых,  поступил бы подобно Энею,**  умилостивил  бы  всех
порядочных  богов  настолько,  что я был бы вполне спокоен за успех нашего
дела.
     _______________
          * Т е с е й  -  в греческой  мифологии  герой,  сын  царя  Эгея;
     совершил  многочисленные  подвиги,  в  том  числе  убил   чудовищного
     человеко-быка   Минотавра.   Тесей   считался  основателем  Афинского
     государства.
          ** По преданию,  в ночь падения Трои Эней на плечах вынес своего
     отца Анхиза из горящего города.

     - Я предпочел бы нести труп овцы,  издохшей от коросты месяц назад, -
возразил ланиста,  -  но  если  ты  отдашь мне  кошелек,  что  тебе бросил
достойный трибун, я понесу тебя до самых ворот.
     - Чтоб тебе отби