или поздно съедят волки,  а его натура  римлянина  неспособна
была уважать тех,  кто отдает себя на съедение.  Все же одно поразило его:
после ухода Хилона  глубокая  радость  просияла  на  всех  лицах.  Апостол
подошел к Главку и, возложив руку на его голову, молвил:
     - Христос в тебе победил!
     _______________
          * Царя бриттов,  плененного в 52 г.  и  помилованного  Клавдием,
     звали Каратак.

     А тот возвел глаза горе, и была в них такая вера и сердечная радость,
словно на него свалилось огромное,  неожиданное счастье. Виниций, которому
была  бы  понятна  только  радость  свершенной  мести,   смотрел  на  него
расширенными от  лихорадки глазами,  как смотрел бы на одержимого.  Однако
затем он  увидел -  не  без  тайного возмущения,  -  как Лигия приложилась
своими устами царевны к  руке этого человека,  с виду похожего на раба,  и
ему показалось, что в мире все перевернулось. Потом возвратился Урс и стал
рассказывать,  как он вывел Хилона на улицу да как просил у  него прощения
за то,  что мог повредить ему кости, - и апостол за это благословил и его,
а  Крисп заметил,  что ныне день великой победы.  Услышав слова о  победе,
Виниций окончательно перестал что-либо понимать.
     Но когда Лигия опять принесла ему прохладительный напиток,  он на миг
удержал ее руку и спросил:
     - Значит, и ты мне простила?
     - Мы христиане. Нам нельзя таить в сердце злобу.
     - Лигия,  -  сказал он,  -  кто  бы  ни  был  твой бог,  я  почту его
гекатомбой только потому, что он твой.
     На что она возразила:
     - Ты почтишь его в сердце, когда полюбишь его.
     - Только потому,  что он твой... - слабеющим голосом повторил Виниций
и прикрыл глаза - на него опять нахлынуло бессилие.
     Лигия  ушла,  но  через  минуту воротилась и,  подойдя совсем близко,
склонилась над Виницием посмотреть, спит ли он. Виниций ощутил ее близость
и, приоткрыв глаза, улыбнулся, а она легонько приложила к ним руку, словно
желая его усыпить.  И  тогда невыразимое блаженство разлилось по его телу,
но  заодно  он  почувствовал,   что  очень  болен.  И  действительно  -  с
наступлением ночи жар усилился.  Виниций не мог заснуть и все время следил
глазами за Лигией,  что бы она ни делала.  Временами,  однако, он впадал в
полузабытье,  при котором видел и слышал все,  что вокруг происходило,  но
явь смешивалась с лихорадочными видениями.  Ему чудилось, будто на старом,
заброшенном кладбище стоит храм в  виде башни,  и  Лигия там жрица.  Он не
сводил с нее глаз,  а она стояла на верхушке башни,  с лютней в руках, вся
озаренная светом,  похожая на жриц, которые по ночам поют гимны луне, - он
видел таких на Востоке. А он с огромным напряжением поднимался по винтовой
лестнице, чтобы ее схватить, и за ним полз Хилон, стуча от страха зубами и
повторяя: <Не делай этого, господин, она жрица, за которую он отомстит...>
Виниций  не  знал,  кто  этот  <он>,  но  понимал,  что  намерен совершить
святотатство,  и  также испытывал жгучий страх.  Но  когда он  добрался до
балюстрады на  верхушке  башни,  возле  Лигии  вдруг  оказался  апостол  с
серебряной бородой и молвил:  <Не прикасайся к ней,  она принадлежит мне>.
Сказав это,  апостол вместе с нею пошел по полосе лунного света,  будто по
небесной дороге,  а он,  Виниций, простирал к ним руки и умолял, чтобы они
взяли его с собой.
     Тут он проснулся, пришел в себя и обвел взором комнату. Огонь в очаге
уже  едва горел,  но  свет от  углей шел достаточно яркий -  все,  греясь,
сидели у  очага,  так как ночь стояла холодная и  в комнате было не тепло.
Виниций видел вылетающие из их уст облачка пара.  Посредине сидел апостол,
у  его ног,  на  низенькой скамеечке,  Лигия,  рядом с  ним Главк,  Крисп,
Мириам,  а по краям с одной стороны Урс,  а с другой стороны Назарий,  сын
Мириам, отрок с миловидным лицом и длинными, до плеч, черными волосами.
     Лигия, подняв  глаза,  слушала  апостола,  и все лица были обращены к
нему,  а он что-то говорил вполголоса.  Виниций теперь глядел  на  него  с
суеверным страхом,  почти таким же, какой испытал в лихорадочном сне. И он
подумал,  что в горячечном бреду ему явилась истина и что  этот  почтенный
пришелец  из  дальних краев действительно отнимает у него Лигию и ведет ее
неведомыми путями.  Он также был уверен, что старик говорит о нем и, может
быть, сейчас рассуждает о том, как его с ней разлучить, - Виницию казалось
невероятным, чтобы кто-то мог говорить о чем-то другом, и он, напрягши все
свои умственные силы, стал прислушиваться к словам Петра.
     Но он ошибся. Апостол опять говорил о Христе.
     <Только этим именем они и живут!> - подумал Виниций.
     Старик рассказывал о том, как Христа взяли под стражу.
     - Пришел отряд воинов и служители первосвященников,  чтобы взять его.
Когда спаситель спросил у  них,  кого  они  ищут,  они  отвечали:  <Иисуса
Назарея!> Но когда он им сказал:  <Это я!> - они упали на землю и не смели
поднять на него руку и только после вторичного вопрошания взяли его.
     Тут апостол сделал паузу, протянул руки к огню, затем продолжал:
     - Ночь была холодная,  как  эта,  но  сердце во  мне  вскипело,  и  я
выхватил меч,  чтобы его защитить, и отрубил ухо рабу первосвященника. И я
защищал бы его усердней,  чем собственную жизнь, если бы он не сказал мне:
<Вложи меч в ножны; неужели мне не выпить чаши, которую дал мне отец?..> И
тогда его взяли и связали...
     Вымолвив это,  старик приложил руки ко лбу,  желая, видимо, успокоить
вихрь воспоминаний,  прежде чем продолжить рассказ. Но тут Урс, не в силах
сдержать себя, вскочил на ноги, поправил кочережкой дрова в очаге, так что
искры брызнули золотым дождем и пламя заиграло ярче, после чего лигиец сел
снова и воскликнул:
     - Ну и пусть бы сталось, что суждено, - гей!..
     И  мгновенно умолк,  когда Лигия приложила палец к его губам,  только
шумно дышал,  и было видно,  что в душе он возмущен.  Он,  конечно, всегда
готов целовать апостолу ноги,  но этот один его поступок одобрить не может
- да если бы при нем,  Урсе,  кто-нибудь вот так поднял руку на спасителя,
да  если бы  он  был рядом с  ним в  ту  ночь,  ой-ой,  только косточки бы
захрустели у солдат,  у служителей первосвященника...  И у него даже слезы
навернулись на  глаза при  мысли об  этом  -  от  горя и  от  мучительного
сомнения,  ибо,  подумав о  том,  что защищал бы он спасителя не один,  но
призвал бы на помощь других лигийцев, молодцов хоть куда, он в то же время
понимал,  что,  поступив так, выказал бы неповиновение спасителю и помешал
бы спасению мира.
     Потому-то он и не мог сдержать слез.
     Наконец Петр отнял руки ото  лба и  продолжил свое повествование,  но
Виниций опять  впал  в  лихорадочное полузабытье.  Нынешние речи  апостола
смешивались у него в мозгу со слышанным прошлою ночью в Остриане рассказом
о  том  дне,  когда Христос явился ученикам на  берегу Тивериадского моря.
Виницию виделась широкая морская гладь,  на ней рыбачья лодка,  а  в лодке
Петр и  Лигия.  Сам же он плыл изо всех сил за ними,  но боль в  сломанной
руке мешала их догнать.  Поднялась буря,  волны заливали ему глаза,  и  он
стал тонуть,  громко призывая на помощь.  Тогда Лигия опустилась на колени
перед апостолом, и тот повернул лодку и протянул ему весло, ухватившись за
которое Виниций с помощью их обоих забрался в лодку и упал на ее дно.
     Но потом,  чудилось ему, он, встав на ноги, увидел множество плывущих
за лодкою людей. Пенистые волны накатывались на их головы, у иных были уже
видны лишь торчавшие из водоворота руки,  но Петр спасал тонущих одного за
другим и  брал их в  лодку,  а та каким-то чудом все расширялась.  Наконец
целая  толпа народу наполнила ее,  не  меньше,  чем  та,  что  собралась в
Остриане,  и толпа эта еще росла и росла.  Виниций диву давался, как могли
все они там уместиться,  и ему стало страшно,  что лодка пойдет на дно. Но
Лигия начала его успокаивать и показывать ему сияние на далеком берегу,  к
которому они  плыли.  Это  видение Виниция опять смешалось с  тем,  что он
слышал в  Остриане из уст апостола о  явлении Христа у  озера.  И теперь в
ореоле этого сияния на берегу он видел фигуру человека, к которой Петр вел
лодку.  И чем ближе подходила лодка,  тем тише становился ветер, спокойней
была поверхность воды и  ярче сияние.  Толпа запела сладкозвучный гимн,  в
воздухе запахло нардом,  вода  заиграла радужными красками,  будто на  дне
расцвели лилии и  розы,  и  наконец лодка мягко уткнулась в  песок.  Тогда
Лигия взяла его за руку и  молвила:  <Идем,  я  поведу тебя!> И повела его
туда, где было сияние.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Виниций опять  проснулся,  но видение рассеялось не сразу,  и ясность
ума возвращалась постепенно.  Еще какое-то время ему мерещилось, что он на
берегу озера и что его окружает толпа,  в которой,  сам не зная зачем,  он
разыскивает Петрония и удивляется,  что не может его  найти.  Яркое  пламя
очага,  у которого уже никто не сидел, окончательно протрезвило его мысли.
Ветки олив лениво рдели под розовым пеплом,  зато пиниевые щепки,  видимо,
недавно  подброшенные  на жаркие угли,  с треском выбрасывали языки яркого
пламени, и в его свете Виниций увидел Лигию, сидевшую вблизи его ложа.
     Ее вид взволновал его до  глубины  души.  Он  помнил,  что  ночь  она
провела  в  Остриане и целый день помогала при лечении его ран,  а теперь,
когда все удалились на покой,  она одна бодрствовала у его постели.  Легко
было догадаться,  что она утомлена,  - сидела она неподвижно,  с закрытыми
глазами.  Виниций не знал,  спит она или просто о  чем-то  задумалась.  Он
смотрел на ее профиль,  на опущенные ресницы, на лежавшие на коленях руки,
и в языческой его голове с трудом пробивалось понимание того,  что рядом с
греческой  и  римской  красотой  обнаженного,  уверенного в себе и гордого
своими формами тела есть на  свете  иная,  для  него  новая,  беспредельно
чистая духовная красота.
     Назвать эту красоту христианской у него не хватало смелости,  однако,
думая о Лигии, он уже не мог ее отделить от ее веры. Он даже понимал, что,
если все прочие удалились на покой и одна Лигия,  она, которой он причинил
зло,  бодрствует подле него,  то  причина здесь в  том,  что  так велит ее
учение.  Но  такая мысль,  вселяя в  него восхищение этой верой,  была ему
также и неприятна.  Он предпочел бы,  чтобы Лигия поступала так из любви к
нему,  к его лицу, к его глазам, к его будто скульптором изваянной фигуре,
словом,  ко всему тому, ради чего его шею не раз обвивали белоснежные руки
гречанок и римлянок.
     Но вдруг он осознал,  что, будь она такой, как другие женщины, ему бы
в ней уже чего-то недоставало.  Это его удивило,  он сам не понимал, что с
ним творится,  -  и замечал,  что в нем возникают какие-то новые чувства и
новые склонности, незнакомые миру, в котором он жил до сих пор.
     Тем временем Лигия открыла глаза и, видя, что Виниций на нее смотрит,
подошла к нему.
     - Я здесь, с тобой, - сказала она.
     И он ответил:
     - Я видел во сне твою душу.


                                Глава XXVI

     Наутро он проснулся ослабевший,  но голова была холодная, жар прошел.
Ему показалось,  что его разбудил разговор шепотом,  но,  когда он раскрыл
глаза,  Лигии  возле него  не  было,  только Урс,  нагнувшись над  очагом,
ворошил серую золу и искал под нею огонька, а найдя, принялся дуть на угли
так,  будто работал кузнечными мехами. Виниций, вспомнив, что этот человек
вчера  задушил Кротона,  с  восхищением истинного любителя арены глядел на
его могучую спину, подобную спине циклопа, и на мощные, как колонны, ноги.
     <Благодарю Меркурия,  что он не свернул мне шею, - подумал Виниций. -
Клянусь Поллуксом,  если прочие лигийцы похожи на него, дунайским легионам
когда-нибудь туго с ними придется!>
     - Эй, раб! - позвал он.
     Урс приподнял голову, обернулся, и улыбаясь почти приветливо, сказал:
     - Дай тебе бог добрый день,  господин, и доброе здоровье, только я не
раб, я свободный человек.
     Виницию,  желавшему расспросить Урса  про  родной  край  Лигии,  было
приятно это слышать -  беседа со свободным человеком, пусть простолюдином,
не так умаляла его достоинство римлянина и  патриция,  как беседа с рабом,
которого ни закон, ни обычай не признавали человеком.
     - Так ты не из рабов Авла? - спросил Виниций.
     - Нет,  господин. Я служу Каллине, как служил ее матери, но по доброй
воле.
     Тут он опять нагнул голову к огню,  чтобы подуть на угли,  на которые
набросал щепок, потом распрямился и сказал:
     - У нас нет рабов.
     - Где Лигия? - спросил Виниций, не слушая его.
     - Только что ушла,  а мне надо сготовить для тебя завтрак,  господин.
Она сидела возле тебя всю ночь.
     - Почему же ты ее не сменил?
     - Так  она  захотела,  а  мое  дело  -  слушаться.  -  Тут  глаза его
помрачнели,  и, помолчав, он прибавил: - Кабы я ее не слушался, не быть бы
тебе, господин, живым.
     - Ты что же, сожалеешь, что меня не убил?
     - Нет, господин. Христос не велел убивать.
     - А Атацин? А Кротон?
     - Иначе я не мог, - пробормотал Урс.
     И  словно бы с огорчением посмотрел на свои руки -  видать,  остались
они языческими, хотя душа приняла крещение.
     Затем он поставил на треножник глиняный горшок и, присев перед очагом
на корточки, задумчиво уставился на огонь.
     - Это твоя вина,  господин,  -  сказал он наконец.  -  Зачем ты хотел
насильно ее забрать, ее, царскую дочь?
     В  первое  мгновение гордость Виниция  возмутилась -  этот  невежа  и
варвар посмел не  только первый заговорить с  ним,  но  еще и  упрекал.  К
необычным, невероятным событиям, что произошли с ним со вчерашнего вечера,
прибавилось еще одно.  Однако теперь Виниций от болезни был слаб,  позвать
на  подмогу своих рабов не  мог  и  он  подавил гнев,  тем  более что  ему
хотелось выведать подробности о жизни Лигии, и это желание победило.
     Итак,  успокоясь,  он  начал расспрашивать про  войну лигийцев против
Ванния и  свебов.  Урс отвечал охотно,  но мало мог прибавить к тому,  что
Виницию в  свое время рассказывал Авл Плавтий.  В битве Урс не участвовал,
он сопровождал заложниц,  направлявшихся в лагерь Ателия Гистра. Он только
знал,  что лигийцы побили свебов и  язигов,  но  их вождь и  царь был убит
стрелою язига.  Сразу  после  этого  они  получили известие,  что  семноны
подожгли леса на  их границе,  и  поспешили вернуться,  чтобы отомстить за
ущерб,   а  заложницы  остались  у  Ателия,  который  сперва  распорядился
оказывать им  царский почет.  Потом  мать  Лигии умерла.  Римский вождь не
знал,  что делать с  девочкой.  Урс хотел вернуться с  нею на  родину,  но
дорога была опасная -  и звери могли напасть,  и дикие племена, - так что,
когда пришла весть о том,  будто у Помпония находится посольство лигийцев,
предлагающих помощь против маркоманов, Гистр отправил их двоих к Помпонию.
Но, добравшись туда, они узнали, что никаких послов у Помпония не было, да
так и  остались в  лагере,  а  уж оттуда Помпоний привез их в  Рим и после
триумфа отдал царское дитя Помпонии Грецине.
     Хотя в  этом рассказе для  Виниция были новы лишь мелкие подробности,
слушал  он  с  удовольствием -  его  безмерному фамильному тщеславию  было
лестно,  что  есть свидетель,  подтверждающий царское происхождение Лигии.
Как  царская дочь она  могла бы  занять при императорском дворе положение,
равное девушкам из самых знатных семейств -  тем более что народ,  которым
правил ее отец, никогда не воевал с Римом, и, хотя лигийцы были варварами,
они  могли представлять для  Рима  угрозу,  ибо,  по  свидетельству самого
Ателия Гистра, располагали <несметным числом> воинов.
     Урс  полностью подтвердил это  свидетельство.  На  вопрос  Виниция  о
лигийцах он ответил так:
     - Живем мы в лесах,  но земли у нас столько,  что никто не знает, где
конец  нашей пуще,  и народу в ней сила.  Есть в пуще и деревянные города,
богатые города  -  что  семноны,  маркоманы,  вандалы  да  квады*  повсюду
награбят,  то мы у них отбираем. А они к нам соваться не смеют, только как
ветер от них подует,  поджигают наши леса.  Но мы  не  боимся  ни  их,  ни
римского императора.
     _______________
          * С е м н о н ы  и  м а р к о м а н ы    -   ветви   германского
     племени  свебов.  В а н д а л ы  -  германское  племя,  первоначально
     обитавшее на побережье Балтийского моря. К в а д ы - племя, обитавшее
     на юго-востоке Германии.

     - Боги  даровали  римлянам  господство  над  всей  землей,  -  строго
произнес Виниций.
     - Боги -  это злые духи,  -  простодушно возразил Урс,  -  и  где нет
римлян,  там нет и  господства.  -  Он поправил огонь и продолжал,  как бы
говоря с  самим  собою:  -  Когда  император взял  Каллину во  дворец и  я
подумал,  что  там могут ее  обидеть,  хотел я  пойти в  те  далекие леса,
привести лигийцев на помощь царевне.  И лигийцы двинулись бы к Дунаю,  они
народ добрый,  хоть и  язычники.  Вот,  кстати,  и  принес бы я им <благую
весть>.  Но я и так решил, что, как вернется Каллина к Помпонии, поклонюсь
я ей да попрошу дозволения идти к ним,  потому как Христос родился далеко,
и  они  даже не  слышали о  нем.  Он,  конечно,  лучше меня знал,  где ему
родиться,  но вот кабы он у нас, в пуще, на свет появился, уж мы-то его не
замучили бы, мы бы младенца растили, лелеяли, чтоб ему всегда было вдоволь
и  дичи,  и  грибов,  и шкур бобровых,  и янтаря.  А уж что у свебов или у
маркоманов награбили бы, все бы ему отдали, чтоб жил младенец в достатке и
в холе.
     Говоря это,  он поставил поближе к огню сосуд с похлебкой для Виниция
и умолкнул.  Видимо,  мысли его блуждали по лигийской пуще, и только когда
жидкость в  горшке  забулькала,  он  налил  похлебку в  плоскую  миску  и,
хорошенько остудив, сказал:
     - Главк велел тебе поменьше двигаться,  господин, даже той рукой, что
осталась цела, не шевелить, и Каллина приказала мне тебя накормить.
     Лигия приказала!  Что  тут  было говорить!  Виницию даже в  голову не
пришло  воспротивиться ее  воле,  точно  она  была  дочерью императора или
богиней,  и  он  не  сказал ни  слова.  Урс  сел  рядом с  его постелью и,
зачерпывая похлебку из  миски  маленькой чашкой,  начал  кормить  Виниция.
Делал он это так заботливо и так ласково улыбались его голубые глаза,  что
Виницию даже не  верилось -  неужели это  тот  же  грозный титан,  который
вчера,  удушив Кротона, обрушился как вихрь на него самого и растерзал бы,
если бы  не милосердие Лигии.  Впервые в  жизни молодой патриций задумался
над тем, что может происходить в душе простолюдина, слуги, варвара.
     Урс,  однако,  оказался нянькой столь же заботливой, сколь неуклюжей.
Чашка  совершенно тонула в  его  геркулесовой ладони,  не  оставалось даже
места для губ Виниция.  После нескольких неудачных попыток великан, сильно
смущенный, сказал:
     - Эге, легче зубра из загородки вывести...
     Виниция позабавило смущение  лигийца,  но  также  заинтересовало  его
восклицание.  Ему  приходилось  видеть  в  цирках  страшных  диких  быков,
доставленных из северных пущ,  - искуснейшие бестиарии* опасались вступать
с ними в единоборство, и только слонам они уступали в величине и в силе.
     _______________
          * Б е с т и а р и й - цирковой боец, выступавший против животных
     (наемный - с оружием, по приговору суда - безоружный).

     - Неужели ты пробовал брать этих зверюг за рога?  - спросил Виниций с
удивлением.
     - Пока не пролетело надо мною двадцать зим,  я побаивался,  - отвечал
Урс, - а потом - бывало.
     И он снова принялся кормить Виниция, еще более неловко, чем раньше.
     - Лучше я попрошу Мириам или Назария, - сказал он наконец.
     Но тут из-за завесы выглянуло бледное личико Лигии.
     - Сейчас я помогу, - сказала она.
     И через минуту вышла из кубикула,  где, в