на мелькающiя картины...
     Умeло и точно  проeзжает машина на узеньким тропинкам. Послeднiй мягкiй
толчок.
     Я раскрываю дверцы.
     -- Пожалуйста, господа!

     "ИЗДЕРЖКИ РЕВОЛЮЦIИ" Из архива Foto UdSSR (Nibelungen Verlag)

     Перед нами безформенная груда сотен человeческих  тeл, сложенных чeм-то
вродe  штабелей.  Обнаженные  117  118  трупы  покрыты тонким  слоем  снeга,
раскиданные воронами и собаками. Желтыя и синiя руки и  ноги высовываются из
кучи во всe  стороны. Ближе к нам  из под снeга каким-то жестом  отчаянiя  и
проклятья торчит темная рука с судорожно растопыренными пальцами...
     Американцы неподвижно  глядят на эту страшную картину, и румянец их щек
блeднeет. Нeсколько секунд всe молчат. Потом капитан рeзко поворачивается, и
всe так же молча усаживаются в машину.
     -- Теперь куда? -- спрашиваю я.
     -- В порт,  --  коротко  командует капитан. Молча мы  eдем в  порт. Там
офицеры, как-то не поднимая глаз, молчаливо  прощаются и eдут  на  катерe на
корабль.
     Через нeсколько часов миноносец снимается с якоря.


Удар

        Как дeло измeны, как совeсти рана
        Осенняя ночка темна...
        Темнeе той ночки встает из тумана
        Видeнiем мрачным -- тюрьма...

        Однажды лeтом...

     Незамeтно,  но  все  крeпче  запутывались  тенета  ЧК около меня, и  ея
тяжелая лапа уже поднималась для удара. Долго и успeшно выскальзывал я из ея
сжимающих пальцев, но вот, наконец, пришел момент и ея торжества.
     Однажды,  поздней  весной  1922  г., в разгар  кипучей работы, когда  я
просматривал кипу  принесенных документов,  меня  кто-то  окликнул по  имени
из-за барьера.
     Я  поднял   голову.  Острые   глаза  незнакомаго   человeка  пристально
оглядывали меня. Незнакомец был прилично одeт и, видимо, сильно взволнован.
     -- Это вы, т. Солоневич?
     -- Я.
     -- Знаете --  я только что с Малаго переулка, -- возбужденно сказал он.
-- Там пожар!.. Ваша квартира дотла сгорeла... 119
     -- Неужели?  --  вскочил я  и вдруг вспомнил, что Юрчик оставался  дома
один. И брат,  и  его жена, и я -- всe мы  трое ушли на работу, оставив дома
маленькаго мальчика одного. Совeтская жизнь безпощадна...
     -- А что с моим племянником случилось -- не знаете?
     Незнакомец   чуть-чуть   растерялся,  словно  этот  вопрос  застал  его
врасплох.
     -- С племянником? --  Он  на секунду  замялся.  -- Его успeли к сосeдям
взять... Идите же скорeе туда!..
     По совeсти  говоря, я ни  на миг не усумнился в  правдивости сообщенных
мнe извeстiй. Мало ли что, дeйствительно, могло случиться?
     Я нерeшительно  оглядeл  пачку бумаг, нетерпeливую  очередь  получающих
посылки, их истомленныя и радостныя лица и отвeтил:
     -- Ну, большое  спасибо, товарищ, за сообщенiе. Я приду  немного позже,
послe конца работы.
     Незнакомец рeзко повернулся и ушел,  но мнe показалось, что на его лицe
промелькнуло выраженiе досады.

        Привычка свыше нам дана...

     Сидeвшая рядом со мной машинистка испуганными глазами смотрeла на меня.
     -- Почему же вы не бeжите домой?
     Я еще  раз посмотрeл на столпившихся у  барьера людей,  на лихорадочную
работу наших рабочих и пожал плечами.
     -- Да зачeм?
     -- Может быть, что-нибудь еще спасете... Да и Юрчик ваш...
     --  Эх, Тамара Ивановна... Что у меня там спасать-то? Все мое имущество
и вы одной рукой подняли бы... А Юрчик вeдь спасен и так. И брат уже там.
     Дeвушка нервно повела плечами и  пыталась барабанить на машинкe дальше.
Потом она не выдержала.
     -- Деревянный вы какой-то, Борис Лукьяныч! -- нервно воскликнула она.
     Очевидно,  ей, дeвушкe  на  зарe  возмужалости, непривычны  были  такiя
"сильныя  ощущенiя". Свeдeнiями 120  о пожарe  она была выбита из колеи,  --
взволнована и  потрясена.  Я  казался ей безчувственным  и нелeпым...  И  ея
взгляд был полон невысказаннаго обвиненiя.
     -- Ну, почему же деревянный? -- мягко отвeтил я.  -- Что-ж -- так, вот,
сорваться, бросить  работу, сдeлать  заминку в выдачe  посылок, прибeжать на
мeсто пожара,  увидeть здоровехонькаго  мальчика и ходить,  да  охать  около
всего этого?.. Так, что ли?
     Дeвушка немного смутилась.
     -- Все-таки, на вашем мeстe я бы...
     --  Все  это,  милая  Тамара,  --  нервы...  Не  бывали  вы,  видно,  в
перепалках... А что все сгорeло -- развe мнe в первый раз все терять?..
     Мы оба наклонились  к  своей работe. Через нeсколько минут дeвушка тихо
спросила:
     -- А как же вы теперь будете без... без всего?
     -- Ну, вот еще... Не пропадем!..
     -- Если... если нужна будет помощь -- не забудьте про меня.

        "Пожалуйте бриться"

     Часа через  два,  закончив  работу, с  группой  "арiйцев"  я  вышел  из
конторы.
     Когда простившись с  товарищами,  я  скорым шагом свернул  в  переулок,
сзади меня вдруг раздался голос:
     -- Эй, гражданин! Одну минуту!
     Я  с удивленiем  обернулся.  Двое каких-то незнакомых людей  в  военных
шинелях, но  без  военных  фуражек  спeшили ко  мнe. Помню,  что  мнe  сразу
бросилось в глаза, что правыя руки обоих были опущены в карманы.
     Подойдя ко  мнe,  один из них остановился в нeскольких шагах и медленно
сказал, не спуская глаз с моих рук.
     -- Тов. Солоневич! Вы арестованы!
     О, эта  "милая" знакомая  фраза! Сколько раз звучала она в моих ушах! Я
оглянулся, надeясь,  что мои товарищи по АРА еще гдe-нибудь недалеко и через
них можно будет дать знать домой об  моем  арестe, но с другой ст<о>роны уже
стоял со злорадной усмeшкой тот человeк, который недавно сообщил мнe вeсть о
пожарe. 121
     Я теперь  понял, что значил  разговор  о  пожарe. Чекистам просто нужно
было  поскорeй  выманить  меня   на  улицу,  ибо  в  АРА  они  не   рeшались
"оперировать"...
     -- Кто вы такiе?
     -- Мы агенты ВЧК.
     -- А ордер на арест у вас есть?
     -- Вот наши ордера, -- насмeшливо улыбнулся один из агентов, вытаскивая
из кармана револьвер. -- Идите вперед. Шаг в сторону -- будем стрeлять.
     Так,  под  наведенными   стволами  трех  револьверов,   я  торжественно
прослeдовал в тюрьму ЧК.
     Звякнула рeшетка тюремных ворот, и  я был пойман. На этот раз, кажется,
крeпче прежняго...

        В подвалe

     Полутемный подвал с мокрыми заплeснeвeлыми стeнами. Вверху -- небольшое
рeшетчатое окно. Цементный, холодный,  как лед, и тоже постоянно мокрый пол.
Послe  ночи, проведенной без тюфяка и постели на этом полу, кажется, что  не
только все тeло, но даже и всe кости промерзли и хрупки, как лед. И кажется,
что  тeло  никогда уже  не  сможет согрeться и перестать  все время  дрожать
мелкой судорожной дрожью...
     Подвал набит до отказа. Кого нeт здeсь, в этом чекистском изоляторe?  И
старики,  и  юноши,   почти  дeти...  Профессора  и  священники,  рабочiе  и
интеллигенты, военные и воры, бандиты и крестьяне. Рeшетка и подвал уравняли
всeх...
     Мы почти ежедневно слышим  ночные выстрeлы во дворe, у гаража,  и звуки
этих выстрeлов спаивают нас в одну  семью живых существ, загнанных в западню
и забывших свою старую вражду или отчужденность. Перед угрозой смерти -- всe
равны...

        Или -- или

     Насмeшливые глаза  моего  слeдователя  спокойны.  Он  похож  на  кошку,
наслаждающуюся видом загнанной жертвы. 122
     -- Мы обвиняем вас, т. Солоневич, -- медленно  и вeско говорит он, -- в
организацiи бeлых боевых скаутских банд и  подготовкe  возстанiй  на Дону  и
Кубани.
     -- Откуда у вас взялось такое дикое обвиненiе?
     -- Откуда? -- насмeшливо  переспрашивает чекист,  молодой человeк почти
юноша,  с худым  издерганным  лицом.  -- Откуда? Это  уж наше дeло. Мы в с е
знаем...
     -- Что это "все"? -- возмущаюсь я.
     -- Да уж будьте спокойны, -- язвительно улыбается слeдователь.  --  Все
знаем  -- и  ваше  прошлое, и работу на Дону  и Кубани и в Крыму, и  связь с
заграницей под видом муки... Все... Вы уж лучше сами по добру разскажите нам
свои  контр-революцiонные  замыслы. Тогда  мы, может быть,  и  смягчим  вашу
участь.  А  иначе... -- он дeлает  длинную паузу  и рeзко отрубает свистящим
шепотом: -- вам грозит неминуемый разстрeл...
     Никаких фактических  данных у слeдователя  нeт...  Я выясняю  это очень
скоро  и  категорически  отрицаю и  связь  с  заграницей, и  связь с  бeлыми
офицерами,  оставшимися  в  Россiи,  и свою  переписку с  молодежью, и  свои
разговоры  о политикe,  и свою борьбу за независимыя спортивныя и  скаутскiя
организацiи, и противодeйствiе комсомолу  и все то немногое, что реально мог
пронюхать аппарат ЧК.
     Губы слeдователя растягиваются в презрительной усмeшкe.
     -- Отрицайте -- дeло ваше.  От вашего отрицанiя нам --  ни  холодно, ни
жарко... Однако, -- значительно говорит чекист, пристально глядя на меня, --
вы могли  бы  в е с ь м а  с и л ь н о  облегчить  свое положенiе,  если  бы
согласились нам помочь...
     -- В чем?
     -- В чем? -- Голос чекиста звучит все мягче.  -- Видите ли,  нам  нужна
нeкоторая информацiя по линiи работы АРА...
     "Так вот оно в чем дeло!" мелькает у меня в головe...
     -- Можете  не  продолжать, т.  слeдователь.  Я  вполнe  понимаю, что  в
государственном  организмe нужны и шпiоны, и  палачи, но эти обязанности  не
для меня.
     Лицо чекиста вспыхиватет, и он угражающе приподнимается. 123
     -- Ax, так? Ну, хорошо же! В гаражe вы еще вспомните меня. Я не я буду,
если я вас не разстрeляю.

        Встрeча

     В один из  сiяющих  ярким солнцем лeтних дней, когда даже в  наш подвал
проникала узенькая полоска солнечнаго свeта,  когда откуда-то издали звучали
трубы оркестров, дверь нашей камеры заскрипeла, пропуская фигуру испуганнаго
юноши.  Круглыми  от ужаса  глазами он оглядeл  копошащуюся  на  полу  массу
сидящих и лежащих  обитателей  камеры, и  по  его  лицу видно  было, что  он
недалек от рыданiй.
     -- Ба, Костя! Это вы?
     Костя -- один из молодых соколов, вздрогнул и шагнул ко мнe.
     -- Борис Лукьянович... Это вы...  вы? -- запинаясь, сказал он, внезапно
просiяв облегченной  улыбкой и, переступая  через лежащих людей,  заспeшил в
мой угол... Губы его еще  дрожали, но увидeв знакомое лицо, юноша ободрился.
Я устроил его рядом с собой на половинкe своего плаща и спросил:
     -- За что это вас забрали, Костя?
     -- Да, ей Богу, не  знаю, Борис Лукьяныч. Если за то, что мнe сказали в
комендатурe, -- так даже смeшно повторить. Навeрное, за что-нибудь иное.
     -- А что вам в комендатурe сказали?
     -- Да  видите ли, дядя  Боб, сегодня революцiонный  праздник,  какой-то
юбилей, что ли. Парады, конечно,  оркестры, ну,  и конечно, --  митинги. Ну,
вот. На  митингe как раз какой-то оратор говорил  о ЧК -- как  это он назвал
ее... Да -- "карающiй меч пролетарiата", что ли. Кажется, так. Послe митинга
мы  и  разговорились  в кучкe  молодежи. Потолковали  о ВЧК  --  как это она
жестоко казнит  всeх. Я и сказал, что это только временный террор. Он только
теперь нужен,  потому что гражданская война только что  закончилась. А потом
-- зачeм и казнить-то будет,  когда все  мирно  пойдет? Ну, вот...  -- Костя
немного  замялся. -- Ну, признаться,  я назвал ЧК временным органом, который
скоро отомрет.  Вeдь вeрно  124 же,  Борис  Лукьяныч? Вeдь  так же и во всeх
политических учебниках пишут.
     -- Ну, ну...  Пишут, Костя, много, да  не всему вeрить-то  нужно. Ну, а
что дальше-то было?
     --  Я только отошел от группы, гдe  спорил, а  тут  двое -- "пожалуйте,
гражданин  за нами"...  --  "А  вы  кто?"  спрашиваю. "Мы из  ЧК".  Тут  я и
обомлeл...
     -- А что вам в комендатурe сказали?
     -- Да  смeшно  повторить.  Комендант спрашивает:,  "Это  вы, гражданин,
назвали ЧК  умирающим учрежденiем?"  Я  признаться  растерялся  и  говорю по
глупости: "Я." А тот расхохотался во все горло. "Ладно, говорит, мы  покажем
вам  это  у м и р а ю щ е е  учрежденiе. Кто  раньше  умрет  --  это  мы еще
посмотрим". И послали сюда. Вот и все.
     Я  не  мог удержаться  от  смeха. Костя посмотрeл  на  меня с  упреком.
Испуганное выраженiе еще не сошло с его лица.
     --  Простите, Костя. Дeйствительно, уж очень все это нелeпо. Но ничего,
дружище, не бойтесь. Вeроятно, подержат вас немного здeсь для "учебы"...
     -- Да за что же, Борис Лукьянович? -- с отчанiем спросил юноша.
     -- За то, что совeтским книгам вeрите.

        Туман юношескаго идеализма

     Поздно вечером, прижавшись лежа друг к другу в полутемном углу подвала,
мы  разговорились. Костя разсказал мнe послeднiя  новости города. Оказалось,
что нажим на свободу молодежных организацiй усиливается с каждым днем. Сокол
уже  закрыт.  Вмeсто  него  создан "Первый  Государственный  Спорт  Клуб", и
комиссаром  туда  назначен  какой-то  Майсурадзе,  молодой,  но  заслуженный
чекист. Та же участь постигла и прекрасный нeмецкiй спорт-клуб.
     Закрыто  было и "Маккаби",  которому еще раньше не без издeвки передали
для  спорт-клуба помeщенiе  закрытой синагоги. Синагога, как спортивный зал,
пустовала, и потом ее превратили в склад... 125
     Плохiя новости были  и  в скаутской жизни. Ожиданiя Владимiра Ивановича
сбылись: Комсомол запретил скаутам работу в прiютах.
     -- Ну, и как там теперь?
     -- Да  паршиво... Ребята  почти всe уже разбeжались. Завeдующая  ихняя,
помните,  сeдая  такая, --  разсказывал Костя, -- так  ее  тоже  вышибли, за
"чуждое  происхожденiе". Какую-то щирую комсомолку назначили.  Да развe-ж ей
справиться?
     --  По дурацки  все это вышло...  И  не поймешь сразу, для чего это все
нужно...
     -- А того комсомольца, который там когда-то скандал устроил, так его на
улицe с проломанной головой нашли. Кирпичем кто-то чебурахнул...
     Я вспомнил рeшительное и мрачное лицо Митьки и подумал:
     "Этот дeйствительно, не простит!"...
     Мы помолчали. Я оглядeл нашу камеру.
     Вверху,  над дверями  тускло  горeла  лампочка, а  в  окнe  подвала  на
темно-синем фонe южнаго неба четким  мрачным силуэтом вырисовывалась толстая
рeшетка.  Кругом нас десятки людей  уже спали тяжелым  сном.  Скрючившись на
цементном полу, прикрывшись  пиджаками и куртками, они вздрагивали  и что-то
бормотали  во снe. Вeроятно, им снились знакомыя картины  домашней спокойной
жизни, уюта, счастья  и  родной  семьи.  Как  много радости дает сон бeдному
заключенному!..
     -- Да, попались мы с  вами, Костя,  -- вздохнул я. --  Придется  узнать
почем фунт лиха... Вляпались мы в передeлку...
     --  Ничего,  дядя Боб,  -- оптимистически  возразил Костя.  -- Это  все
пустяки.  Новая  жизнь всегда  в  муках рождается. Зато потом  как хорошо-то
будет!
     -- А чeм раньше плохо было, Костя?
     -- Да как же -- вeдь при  царском  режимe ужас  как всeм тяжело жилось.
Крестьяне голодали, рабочих казаки нагайками вездe били. Люди в тюрьмах и на
каторгe мучились. Потому-то вeдь и революцiя была.
     -- А кто вам разсказывал про все это?
     -- Кто? Да  в  книгах пишут... Я-то сам не помню, конечно,  но вездe об
этом прочесть можно. 126
     -- А вы всему этому вeрите?
     Юноша не понял вопроса.
     -- Как это --  вeрю? Ну, конечно же. А  развe  неправда,  что в царское
время всe не жили, а только мучились?
     -- Ну,  конечно, нeт.  Вранье это все. Вот  вы поговорите со  спокойным
честным человeком -- он вам, Костя, разскажет правду о старом времени.
     -- Как, развe-ж не было террора?
     -- По  сравненiю  с теперешним -- так,  курам на  смeх... Да, вот, сами
услышите...
     -- Что услышу?
     -- Когда разстрeлы будут. На днях, вeроятно...
     -- Как, здeсь -- в тюрьмe? -- испуганно воскликнул Костя и вздрогнул.
     -- Здeсь, здeсь. И из нашей камеры, вeроятно, возьмут многих...
     Костя съежился и  замолчал.  Настоящая,  не  книжная,  дeйствительность
начинала, видимо, иначе представляться его глазам.
     -- Ну, все-таки  все  это временно,  дядя  Боб,  --  тихо  отвeтил  он,
наконец. --  У меня есть товарищ  по школe,  Алеша, комсомолец. Он мнe много
книг понадавал  и разсказывал  обо всем. "Нужно все старое перевернуть, весь
мiр  перестроить,   чтобы   вездe   правда  и  справедливость  была,   чтобы
эксплоатацiи не было, да этих, вот, жестокостей.
     -- Так что же -- жестокостями жестокости прекращать? Так, что ли?
     -- Но зато вeдь,  дядя Боб, за  какiе идеалы -- братство  всeх народов,
счастье всего  человeчества,  соцiальная  правда, вeчная свобода, отсутствiе
войн и эксплоатацiи... Из-за этого и помучиться можно...
     -- И все это достигается руками ВЧК?
     -- А причем здeсь ВЧК?
     -- Да вeдь она-то и есть путь к этим красивым высотам.
     Костя опять съежился.
     -- Ну, что-ж... Это все временныя жестокости. В борьбe классов этого не
избeжать... 127
     -- Ну, а вы-то Костя, как в эту борьбу классов ввязались?
     -- Почему ввязался?
     -- Да, вот, сидите здeсь?
     -- Я-то?.. Да это ошибка...
     -- Ну, а я?
     -- Да тоже, вeроятно... Для выясненiя... А потом выпустят.
     -- Ну, а почему "Сокол" закрыт,  Кригер, начальник "Сокола", арестован,
скаутов преслeдуют,  тюрьмы  переполнены, разстрeлы идут.  Вот,  днем  здeсь
увидите -- тут  у нас в камерe два священника есть,  профессора,  крестьяне,
рабочiе ученики, воры -- все это классовые враги?
     --  Я... я не  знаю, -- неувeренно отвeтил  юноша. -- Я думаю, что  тут
какая-нибудь  ошибка. Можно  новое  построить  без  всeх  этих  жестокостей.
Алешка,  вот,   тоже  так  думает.   Приглашает  и   меня  тоже  в  комсомол
записаться... Я не знаю...
     -- Но вeдь, становясь комсомольцем, вы входите в организацiю, которая и
держит нас всeх тут, в тюрьмe.
     -- Ну, я согласен, Б. Л., что пока еще не все налажено. Есть перегибы и
неправильности.  Ну, и  несправедливость  тоже... Но  вeдь для  того люди  и
входят туда, чтобы помочь найти правильную линiю...
     -- А если  с вашими мнeнiями и вкусами не  будут считаться,  а заставят
вас разстрeливать... ну,  хоть  бы  какого-либо священника или, скажем, даже
меня -- как тут?
     -- Ну, как же можно?.. Я не для этого поступил бы в комсомол!
     --  Но вeдь,  даже  и  не разстрeливая  сами, вы  все-таки  становитесь
винтиком той  машины, которая  разстрeливает. Вeдь палач, слeдователь,  ГПУ,
партiя, комсомол, совeтская  власть, Коминтерн -- все это звенья одной и той
же цeпи... Как тут?
     -- Но вeдь если так разсуждать, Б. Л.,  так  нужно либо стрeлять в них,
либо исправить. Нельзя же в сторонe стоять...
     -- А вы что выбираете?
     -- Я-то? Я  хочу  помочь все  это  справедливо наладить... Идеи-то вeдь
прекрасныя... 128
     -- А вы, Костя, не боитесь, что вас сомнет эта машина?
     Юноша передернул плечами.
     --  Н-н-е знаю... Хочется  попробовать...  Стрeлять в них  --  рука  не
поднимается.  Вeдь,  может быть,  что  и выйдет,  несмотря на  ошибки  и  на
кровь... А в сторонe стоять -- тоже не могу... Попробую...

        Мясорубка

     Помню один из тюремных дней, почему-то особенно врeзавшихся в память.
     Вечера было  засeданiе  коллегiи  ЧК. Это  значит, что  сегодня вечером
будут разстрeлы... Поэтому особенно блeдны  и напряжены  лица тeх, кто имeет
основанiя ждать в этот день "приговора пролетарскаго правосудiя"...
     Тюрьма  замерла.  Еще  с  утра  общая нервность  охватила всeх. Караулы
усилены. Надзиратели особенно  грубы  и рeзки,  как будто  своей жестокостью
стараются замаскировать и свое волненiе...
     Днем в придавленных тишиной корридорах -- движенiе. Звякают ключи, и на
порогe  камеры появляется низкiй  коренастый человeк  с  угрюмым  квадратным
лицом, за спиной котораго видны испуганныя лица наших сторожей.
     Человeк останавливается  в  дверях и, заложив  руки в карманы, медленно
обводит  своим  взглядом  всeх   нас,   замерших   и  придавленных  каким-то
необъяснимым ужасом.  Не  измeняя  направленiя  взгляда  и  выраженiя своего
каменнаго  лица-маски,  незнакомец  молча  медленно  поворачивает  голову  и
поочередно заглядывае