...
     Что уж будешь дeлать, коль засeл? Та-та"...

     Дальнeйшiя приключенiя вора развиваются своим чередом... Вот он "весело
подыхает":

     "Но если я неправедно живу, та-та,
     К чорту попаду я на луну...
     Черти там, как в русской печкe,
     Жарят грeшников на свeчкe...
     И с ними я литровку долбану... та-та"...

     Приключенiя неунывающаго воришки продолжаются и в раю: 185

     "Там живет Iуда Искарiот, та-та...
     Среди святых лягавым он слывет.
     Гадом буду, не забуду,
     Прикалeчу я Iуду:
     Пусть, халява, даром не орет..."

     Пeсенка вызвала дружный смeх. Надо признаться, что парнишка исполнил ее
прямо  артистически,  с   большой   музыкальностью  и  юмором.   Единогласно
потребовали "еще".
     -- Ну, что-ж еще?.. Развe, вот, еще Пересыпскую. Эх...

     "Eшь ананасы,
     Рябчика жуй...
     День твой послeднiй
     Приходит, буржуй!.."

     -- Да брось к чортовой  матери, Сенька, --  раздались голоса. -- Выбрал
тоже дерьмо такое пeть!  При  буржуях сам бы,  небось, может, анан<а>сы жрал
бы. Давай лучше жалостную!..
     -- Жалостную? Ну, ладно. С дрожементом, значит?
     Он скорчил унылую рожицу и слезливо запeл:

     "Товарищь, товарищь,
     Скажи моей мамe,
     Что сын ея погибнул на постe...
     С винтовкой в рукою
     И с шашкою в другою
     И с пeснею веселой на устe..."

     Далeе   оказывается,   что   причины  такой   трагической   смерти   --
романтическiя:

     "Евонная Манька
     Страдала уклоном.
     Плохой между ими был контакт...
     Намазанныя губки,
     Колeна ниже юбки...
     А это безусловно -- вредный хфакт..." 186

     Происходит  соотвeтствующая  "идеологическая  дисскусiя",  в результатe
которой:

     "Она ему басом:
     -- Катись к своим массам!..
     Не буду я сидeть в твоем клубе...
     -- Ах, ты, вредная гада,
     Тибя менe не надо,
     Я проживу и без тебe"...

     Но, в концe концов, -- "сердце не камень"... Оно разрывается от обиды:

     "Товарищь, товарищь,
     За что же мы боролись...
     За что мы проливали нашу кровь?
     За намазанныя губки?
     За колeна ниже юбки?
     За эту, за проклятую любовь?"

     Мы были в восторгe. "Генерал" горделиво усмeхнулся.
     --  Он  у  нас  чище Шаляпина... Как  гдe на  вокзалах -- так монета  и
сыпется...
     -- А что ты с деньгами-то дeлаешь? -- спросил Боб.
     -- Как это что? -- не понял вопроса Сенька. -- Обыкновенно, что...
     Теперь очередь не понять наступила у боцмана..
     -- Как это, обыкновенно?
     -- Ишь, ты, наивняк какой выискался! -- фыркнул  Сенька. -- Ясно что --
пропиваю... А что-ж с ними больше дeлать-то?
     Каракуль прервал дeловой разговор.
     -- Ладно, ладно... Заткнись, Сенька. А ну-ка, Манька, проскрипи ты что.
     Манька, темнокожая дeвочка лeт 13, злобно сверкнула на Каракуля черными
глазами из под косм свeшивающихся на лицо волос.
     -- Ты, Ванька, своей голотой командуй, -- обрeзала  187 она "генерала".
-- А когда к нам лeзешь -- сопли раньше утри...
     -- Да ты не кирпичись, Манька,  -- примирительно отвeтил Каракуль. -- Я
вeдь так только. Спой,  дружок, холера тебe в бок, для  наших-то хозяевов...
Не ломайся!
     Мы  присоединились  к просьбe.  Манька  секунду  колебалась,  но  потом
кивнула головой.
     --  Ишь,  ты,  --  шепотом  сказал мнe  Каракуль...  -- Вот  чудеса-то!
Уговорили!.. Огневая она, да с  норовом... Не зря ее "Манька  -- вырви глаз"
зовут?...
     -- Это почему ее так прозвали?
     --  Никому не спустит!  Как  что --  так в  глаза,  как  кошка,  лeзет.
Говорят, какому-то красноиндeйцу так глазья и  повыдергивала... Не поладили,
видно...
     -- Ш-ш, --  зашишикали на нас, и в наступившей тишинe  прозвенeл мягкiй
серебристый  голосок,  тихо  и  с  громадным  чувством  начавши  чудесную по
простотe и лирикe пeсенку "Кирпичики"...

     "На окраинe гдe-то города
     Я в убогой семьe родилась...
     Горемыкою, лeт пятнадцати,
     На кирпичный завод нанялась..."

     Ах, эти  "Кирпичики"!..  Как молнiеносно и  стихiйно овладeли  они всей
Россiей...  Кто только не  знал их  и кто не пeл?..  Я  помню, как в  Москвe
нeсколько концертов  подряд  знаменитой  артисткe Неждановой не давали пeть,
требуя  "Кирпичиков".  Она  отговаривалась  незнанiем  слов.  Тогда  избрали
комиссiю, чтобы написать текст  и все-таки,  в  концe  концов, заставили  ее
спeть "Кирпичики".
     И никогда знаменитая пeвица не слыхала, вeроятно, таких апплодисментов,
как послe заключительных слов пeсенки:

     ...Так за Сеньку-то, за кирпичики
     Полюбила я милый завод...

     И  сколько лeт пришлось всяким совeтским "культ-отдeлам" принимать мeры
для выкорчевыванiя этой "идеологически невыдержанной" пeсенки... 188
     А  звуки  пeсенки  льются  и  льются...  И  всe притихли  и  как  будто
зачарованы  голосом "Маньки -- вырви  глаз", поющей под аккомпанимент рокота
моря...
     --  Манечка,  Манька... --  раздались  голоса послe конца пeсни... -- А
ну-ка, "Мурку"... Спой, Манька, не ломайся, когда просят... А ну...
     Манька, словно очнувшись, тряхнула головой, и снова в ея глазах блеснул
злобный огонек. Тамара наклонилась к ней и ласково сказала.
     -- Спойте, Манечка, мы всe просим... Пожалуйста, голубчик.
     Манька как-то дико взглянула на Тамару, вздрогнула и отвернулась.
     -- Ладно, -- отвeтила она.
     И  в наступившем  напряженном молчанiи полилась пeсенка о  любви вора к
"Муркe"... В этой  любви и страсть, и ненависть, и боль... И звонкiй голосок
пeвуньи с замeчательной  выразительностью передавал эти примитивныя  чувства
вора. Я оглянулся... Безпризорники  сидeли неподвижно,  не отрывая  глаз  от
лица Маньки. Кулаки у многих были сжаты и от волненiя  прерывалось дыханiе и
раскрывались рты...
     "Мурка"  оказалась предательницей...  Любовь вора  и  сладкое "блатное"
житье она промeняла на "лягашку"17... И вот наступает возмездiе:

     "Шел я на малину18, встрeтились мнe урки...
     Вот один из них мнe говорит:
     "Мы ее вспороли... В кожаной тужуркe
     Там, за переулочком, лежит..."

     И рыдающим аккордом вырываются из губ поющей дeвочки послeднiя слова:

     "Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая...
     Здравствуй, дорогая... И прощай..."

     И я вижу, как по щекe удалого Каракуля ползет слеза...

     17 Сотрудник уголовнаго розыска.

     18 Воровской притон.

189
     Кончилась   пeсенка,    но   молчат   всe.   Сколько   у   этих   дeтей
сентиментальности  и  романтичности   под   внeшней  корой  наплевательскаго
отношенiя  ко  всему  в  жизни...  И   не  разберешь,  что  здeсь   больное,
издерганное, а что душевное и мягкое ...
     Каракуль первым встряхнул головой.
     -- Вот,  стерва,  --  одобрительно  произнес он, стараясь  скрыть  свое
волненiе. --  Аж  до  сердца достало!.. Тебe бы  Манька,  в звeринец,  ты бы
бегемотов, вот, как в пeснe, в слезу бы  вогнала. Фу... Ну,  это не  дeло --
так разнюниваться... А ну-ка, Шлемка, запузырь  ты что  повеселeе... Хоть бы
про свадьбу!
     Худой высокiй мальчик озлобленно оглянулся.
     -- Пошел к чорту, -- мрачно буркнул он.
     -- Ишь, ты, какой гордый, что твой Троцкiй! --  вспыхнул Сенька. -- Как
дельфина-то, небось, жрал, а как сгрохать  что,  так и морду воротишь... Раз
компанiя -- так уж нечего разсусоливать. Добро бы еще не умeл...
     --  Спойте, Шлема,  --  попросил  я,  с  интересом  вглядываясь  в  его
характерное еврейское лицо с тонкими чертами,  красиво очерченными  блeдными
губами и чахоточными пятнами на щеках... -- Я очень люблю еврiйскiя пeсенки.
А вы сами откуда?
     Щлема исподлобья взглянул на меня.
     -- Я? С Голты.
     -- Ага -- это который в "Первомайск" переименован? Я бывал там...
     Лицо Шлемы мгновенно прояснилось...
     -- Бывали? Правда? А давно?
     -- Да в 1922 году.
     -- А-а-а-а, -- разочаровано протянул Шлема.  -- Давно... Тогда еще люди
жили. А теперь там -- уй, не дай Бог, что дeлается...
     -- А ты-то почему уeхал?
     Тонкiя губы Шлемы болeзненно искривились:
     -- Почему?... И отец умер, и мать умерла, и сестра умерла. Я и ушел...
     --  Да будя там  слезы точить, -- вмeшался Каракуль. -- Чего ушел? Ясно
чего -- не сдыхать же с 190 голодухи... Им вeдь, жидюкам, может, хуже нашего
пришлось! Мужик -- он на землe хоть что найдет, корешок какой выкопает, а им
совсeм каюк. Ну,  да ладно! Таких исторiй  не переслушаешь... Вали,  Шлемка,
своего  Шнеерзона.  Нечего там!  А  мы,  ребята,  покеда  для  него  оркестр
сварганим.
     И улыбающiеся  безпризорники начали подмывающе  веселый мотив  "Свадьбы
Шнеерзона".
     -- Ну, ну, Шлемка... Гоп, ца, ца, ца... Гоп, ца, ца, ца...
     На блeдном лицe Шлемы промелькнул отсвeт борьбы с самим собой, но потом
губы его  скривились в невеселой усмeшкe.  Он покорно встал и, балансируя  в
такт "оркестру",  плавным речитативом  начал чудесную  пeсенку  об еврейской
свадьбe.

     ...Большущiй шум ув домe Шнеерзона,
     "Ес титсах хойшех" -- прямо дым идет.
     Он женит сына, Соломона,
     Который служит ув Губтрамот".19

     Еще  нeсколько строф и Шлемка улыбается уже весело и задорно, его глаза
начинают подмигивать, и тeло все живeй движется в такт пeсенкe.

     19 Губернскiй транспортно-механическiй отдeл.

     Ax,  эта  веселая  Одесса,   создавшая  изумительные  шедевры   бодрых,
смeшливых  пeсенок.  "Одесса-мама"  --  разгульная,  неунывающая, искрящаяся
жизнерадостностью. Кто  из одесситов не любит глубоко своей Одессы и кто  не
стыдится внeшне этой любви?
     -- Скажите, вы с Одессы?
     Оскорбленный отвeт:
     -- Сами вы сволочь!
     Еврейская   свадьба  в  голодной   Одессe.  Шлемка  ее  своим  акцентом
подчеркивает каждый  штрих описанiя. Вот непревзойденный  блик: "музыкальное
оформленiе" свадьбы:

     "А на столe стоят три граммофоны...
     Один "Дубинушку" сибe поеть,
     Другой увертюрит из "Миньоны",
     А третiй "Яблочку" ореть..." 191
     Дружный  хохот сопровождает каждый стих. И  оркестр с  особенным  жаром
подхватывает залихватскiй мотив.

     Безпризорники на случайной работe по переноскe ящиков.

     Я  вглядываюсь  в  покрытое красными  пятнами  лице  Шлемы,  еврейскаго
мальчика, вмeстe с  тысячами  других  валяющагося под  заборами  и  трубами.
Сколько евреев -- 192 и сeдых "буржуев", и  подростков -- пришлось встрeчать
мнe   за  рeшетками  двух  десятков  пройденных  мной  тюрем,   в  твердынях
Соловецкаго монастыря, за проволокой лагерей, в глуши  сибирской  ссылки,  в
"труд-коммунах" ГПУ, этапах -- словом, на днe совeтской жизни.
     Тяжело досталось похмeлье  революцiи  еврейской массe. Может быть, даже
тяжелeй, чeм другим.
     -- Вот это, да! -- восторженно заорал Каракуль послe  конца пeсенки. --
Вот это, удружил! Ну, Шлемка, за мной пол-литра! Молодец ты, обрeзанная твоя
душа!  Ей Богу,  молодец!  Ну, а  теперь  давай,  ребята,  напослeдок  нашу,
безпризорную,  жалостную.  Ну-ка-сь!  Хором,  как  слeдовает,  как взрослые.
Разом! Ну...
     И  сиплые  надорванные  голоса, потерявшiе  свою  звучность  в  мятелях
сeвера, под морозами уличных  закоулков,  в пыли вагонов, в углe  кочегарок,
затянули любимую пeсню безпризорника:

     "Во саду на рябинe
     Пeсни пeл соловей...
     А я мальчик на чужбинe
     Позабыт от людей"...

     Сиротливой жалобой прозвучали первыя слова этой пeсни, словно души этих
маленьких  человeчков, брошенных  в  тину  и грязь  жизни,  протянули к нам,
взрослым, свою боль и свой упрек... Словно весь смeх и недавнее веселье были
только  наигранным  способом  скрыть  свою  боль. А  вот,  теперь  эта  боль
прорвалась...

     "Позабыт, позаброшен
     С молодых, юных лeт...
     Я родился сиротою,
     Счастья, доли мнe нeт"...

     Сколько  искренняго  чувства  в  этих   срывающихся  голосках!  Сколько
наболeвшей жалобы в  звуках  этой простой протяжной мелодiи. Сколько жуткаго
смысла в этих нехитрых словах!..
     И на фонe нестройнаго, словно рыдающаго и захлебывающагося, хора тонкiе
голоса Маньки и Сеньки выписывают горькiя слова: 193

     "Как умру, похоронят
     И зароют меня,
     И никто не разскажет,
     Гдe могилка моя..."

     А  сверху  сiяет  солнце,  рокочет  море,  мягко цeлует  всeх  ласковый
вeтерок. Сколько радости в мiрe!..
     Но  темная  тeнь безпредeльнаго человeческаго горя, только  одна  капля
котораго выражена с  таким отчаянiем в  этой  пeсенкe,  туманит всю  красоту
картины Божьяго мiра...
     Боже  мой! Боже  мой!  Вот таких маленьких человeчков, лишенных  крова,
семьи,  ласки, уюта,  участiя,  дружбы,  -- их миллiоны! Миллiоны маленьких,
исковерканных жизней и сломанных ростков...
     Живая пыль  на дорогe революцiи...  Кто положит их слезы, их  кровь, их
жизни на чашку вeсов против перспектив "царства счастья"?

        Путь к душe

     Минутка  бесeды  у  костра...  Почти  невидимыми  огоньками  вспыхивает
приготовленный заранeе  костер.  По  старой  привычкe  укладываются скауты у
костра  послушать, как в старину, разсказы "дяди Боба"... Безпризорники тоже
незамeтно проникаются важностью момента и затихают...
     Сегодня я  говорю  именно для них, наших гостей, "нашего балласта", как
добродушно-шутливо называет ребятишек наш боцман...
     Я разсказываю легенду о св. Георгiи Побeдоносцe, о подвигах  рыцарей  в
борьбe со  злом, о стремленiи  вперед к свeту  и  добру... Сказки  смeняются
шутками, исторiя великих людей  -- правилами гигiены,  наши скаутскiе законы
-- загадками...
     Сгрудившись у костра, ребятишки жадно слушают разсказы о другой, лучшей
и болeе свeтлой жизни, чeм их оси, подвалы, вагоны и водосточныя трубы.
     Пробeжит  по рядам смeх, и опять внимательны глазки этих дeтей...  Вeдь
что  ни  говори --  это еще  дeти  194  под  грубой  коркой  преждевременной
троттуарной   зрeлости...   И  как   дeти,   они  непосредственно  впитывают
впечатлeнiя разсказа --  то  блеснут  глаза,  то жалобно раскроются рты,  то
гнeвно  сожмутся  кулаки... А  появленiе  страшнаго,  кровожаднаго  дракона,
который поeдал дeвушек, было встрeчено незамeтно для самих слушателей градом
таких ругательств, от которых он издох бы, вeроятно, еще до удара  копьем...
Это,  кстати, были  единственныя  в теченiе дня ругательства, которыя прошли
незамeченными "генералом" и остались ненаказанными...
     И  я  говорю  с  размягченным  сердцем,  сам  изволнованный  мыслями  и
образами.  Хочется  расправить  скомканныя  крылья  желанiй  их больных душ,
хочется влить в них надежду на лучшее  будущее, на  кусочек счастья  в  этом
холодном мiрe  и для  них,  мельчайших  песчинок,  погибающих  под  колесами
безжалостной "колесницы соцiализма".

        Молодые всходы

     Вeтер крeпчает. Валы  с сeдыми  гребнями плавно  качают  шлюпку, острая
верхушка паруса, как маятник, чертит дуги на синем небe...
     Ребята сжались у ног  Тамары и  слушают ея разсказы о том, как работает
ея прiют. В их вопросах уже нeт недовeрiя и вызова. За эти часы, проведенные
вмeстe, мы как-то сблизились,  сроднились, словно  эти оборванныя дeтишки --
наши младшiе скауты, маленькiе братья...
     Боцман круто поворачи<в>ает, и наша  шлюпка лихо влетает в бухту. Вeтер
свистит и здeсь, и мы быстро приближаемся к берегу.
     --  Руби  мачту,  --  звучит  команда  Боба,  и  наши  гости  испуганно
оглядываются. Моряки  успокаивают их, и вынутая  мачта мирно укладывается на
банки. Еще нeсколько  взмахов весел,  и шлюпка плавно  подходит к  пристани.
Поход окончен...
     -- Ну, пассажиры, вылeзай! --  шутит боцман. -- Да при выходe не забудь
билеты предъявить, а то в слeдующiй раз не возьмем.
     -- А когда  в  слeдующiй  раз-то  поeдем? --  живо спрашивают нeсколько
голосов. 195
     -- Ишь, ты, как понравилось! Не так-то это просто! Мы, брат,  стараемся
организованный элемент  катать.  А  вы  вeдь  --  фить -- махнул  хвостом  и
смылся... Вот, поступайте  в  прiют  к Тамарe  --  каждое воскресенье катать
будем.
     --  Вeрно,  ребятки, -- звучит спокойный голос  Тамары. -- Кто хочет --
идем ко  мнe в прiют! Вмeстe и жить,  и играть, и в походы  ходить  будем. А
кому не понравится, я обeщаю -- отпущу, кто когда захочет!
     Но старое  недовeрiе к  совeтским прiютам  еще  свeжо в памяти  у всeх.
Бездушная  казенщина,  полуголодное существованiе,  пренебреженiе к  дeтским
интересам и  запросам. Но  вeдь в э т о м прiютe, куда, вот,  зовут,  э т а,
вот, дeвушка, простая  и  сердечная, и ея друзья -- вот, тe,  с которыми так
замeчательно было на берегу...
     И  маленькiй  кудрявый  безпризорник,  уже  два раза  eздившiй с  нами,
рeшительно берет Тамару за руку.
     -- Я, тетя, пойду с тобой. Мамка у меня померла, так я к тебe...
     Дeвочки тоже дeлают шаг вперед.
     -- Вы тоже со мной? -- мягко спрашивает Тамара.
     -- Пойдем, что-ли  дeвчата?  --  обращается  к другим старшая. -- С  ей
хорошо будет, она добрая. Она, видать, не обманет...
     Еще двое  мальчиков присоединяются к Тамарe, и лицо послeдней сiяет: ей
удается вырвать из пасти улицы еще нeсколько молодых жизней.
     -- Ну, а вы ребята как? -- спрашивает боцман остальных.
     --  Мы-то? -- нерeшительно  оглядывается на других Каракуль.  --  Мы-то
покеда подождем... Над  нами не каплет. Нам и  в  трубах подходяще... Потом,
может, к зимe... Вот, если бы еще  разик покататься, да поразсказать что, --
тянет он. -- Как ребята? --  оборачивается он к другим за поддержкой. -- Еще
поeдем, что-ль?
     В кучкe безпризорников одобрительный гул.
     -- Ну, что-ж, пожалуй, в слeдующее воскресенье, еще, съeздим, -- словно
уступает Боб. Он по  опыту прошлаго знает, как постепенно  и  осторожно надо
подходить к этим дикарятам и как боятся они дома, как дикое животное клeтки.
196
     --  Но только вот  что,  "генерал". В  воскресенье  мы, вeроятно, прiют
будем  катать.  Так  ты  вот что сдeлай: этак  в среду, зайди,  брат, вот, к
инструкторшe,  Тамара ее зовут.  Видишь,  вон  там, на горe  бeлый  дом  под
черепицей, там наш прiют. Она тебe и скажет, когда и сколько ребят взять.
     -- А там меня не арестуют? -- спросил Каракуль.
     -- Нeт, нeт,  не бойся, -- успокоила его Тамара. -- Скажешь, что ко мнe
пришел. А я тебe там прiют покажу, как мы живем и чeм занимаемся. Ладно?
     -- Ладно,  --  с прояснившимся  лицом отвeтил  Каракуль. -- Зайду. А мы
здeсь всe будем ждать.

        Рукопожатiе

     Мы  собираемся уходить. В  группe безпризорников в это  время наростает
какое-то движенiе и шум. Слышны подавленныя ругательства и яростные вскрики.
Наконец, из толпы выталкивается Каракуль.
     --  Иди,  иди,  чорт  паршивый.  Что  дрейфишь,  дерьмо  совeтское?  --
раздаются сзади дружескiя подбадриванiя, поддержанныя пинками.
     Вид у Каракуля  чрезвычайно смущенный, и это  так  не идет к его обычно
самоувeренному поведенiю.  В  руках  он  мнет какой-то небольшой  предмет, в
котором  я,  к  крайнему  моему  удивленiю,   узнаю  свои  запасные  очки  в
металлическом футлярe.
     -- Откуда у тебя мои очки?
     "Генерал" мнется.  Потом,  осeненный  внезапной  догадкой,  он радостно
выпаливает:
     -- Да  вот, один наш... нашел... На пескe,  там, гдe купались. Ну, вот,
мы, значит, и возвращаем, чтобы вы не подумали, как будто мы слямзили. Мы же
не сволочи какiе. Мы тоже понимаем.
     Он протягивает мнe футляр и, запинаясь, выдавливает:
     --  Потом, вот еще какая  штукенцiя.  Как  наши ребята, значит, выбрали
меня ихним "генералом", так,  значит, они... как это... ну  в общем, чтобы я
поспасибовал вам за все. Спасибо, одним словом.
     -- Добре  сказано, "генерал",  -- говорит  боцман. --  Давай  сюда свою
лапу!
     Он протягивает свою  руку  Каракулю.  Тот  нерeшительно, 197 колеблясь,
дeлает шаг  вперед и  с  радостно раскраснeвшимся лицом  долго  трясет  руку
нашему Бобу.
     --  И им тоже, -- командует  боцман,  показывая  на нас.