можешь забрать его?
     -- Сам? -- Митя задумался. -- Теперь-то навряд... А потом...
     -- Когда это "потом"?
     -- Да вот, когда красных не будет.
     -- А когда их не будет?
     --  А я  знаю? Не вeк же им нашу жизнь портить-то? Сами не сдохнут, так
их пришибут... 317
     -- Ну, ладно... Но если не будет красных, то вeдь монастырь опять будет
существовать. А деньги-то вeдь эти не твои?
     -- А чьи?
     -- Монашескiя... Монахи спрятали их и теперь, вeроятно, секрет передают
от  одного  к  другому. Дeло  пахнет  не  находкой  стараго клада,  а кражей
спрятанных монастырских денег... Вeрно?
     -- Да, нехорошо,  Митя,  что-то выходит. Да и потом, ты только наведешь
чекистов  на  слeд клада. Тебя разстрeляют, а деньги  пойдут  просто  в ГПУ.
Только и всего.
     Митя задумался, и морщины избороздили его лоб.
     -- Так-то оно так... Так вы, видно, в долю не хотите идти?
     -- Совeсть не позволяет у монахов деньги грабить.
     -- Гм... гм...  пожалуй,  что  оно и вeрно...  Кошелек спереть или  там
пальто  -- это, признаться, для меня нипочем. Чeм я виноват в такой жизни?..
Надо  же мнe  тоже  что-нибудь  жрать?..  А  вот  монашеское, --  вродe  как
святое... Вот  так  заковыка... Ну, да  ладно,  -- внезапно  оживился он. --
Здорово уж все  это интересно... Меня вeдь не так сокровища  интересуют, как
тайна  этая... Тут  и  со слитком золота с голоду сдохнуть можно... Попробую
все-таки провeрить, а там будет видно. Я вeдь все-таки не совсeм сволочь, ей
Богу...
     И с успокоенным лицом Митя исчез в кремлевских воротах.

        Патруль имени царя Соломона

     Передо мной записка:
     -- "Борис. Зайди,  пожалуйста, к Ленe; он что-то заболeл.  Погляди, как
там и что. Лучше мы сами его поставим на ноги, чeм класть в лазарет. Серж".
     Я  прекрасно понимаю, почему Серж  против того,  чтобы Леню перевезти в
лазарет.  Там  столько  больных, лежащих  вповалку, гдe только есть  кусочек
свободнаго  мeста,  что  каждый стремится  отлежаться "дома", какой  бы этот
"дом" ни был. 318
     Я взял свою нехитрую аптечку и направился к Ленe.
     В нeскольких километрах от  кремля -- 2-3 маленьких домика, -- какой-то
старый "скит".  Там нeсколько старых  профессоров заключенных, оборванных  и
голодных,  изучают флору  и фауну острова.  Перед учеными теперь  поставлена
задача: изучить вопрос -- могут ли бeломорскiя водоросли дать iод?
     На  Соловках их рeшенiя ждут  с  трепетом.  Неужели это  рeшенiе  будет
положительным?  Избави Бог!  Это будет  обозначать,  что  тысячи  несчастных
заключенных  будут  замерзать в  ледяной водe  Бeлаго  моря  в  поисках этих
"iодоносных  водорослей."  И  капля  iоду  будет  стоить  капли человeческой
крови...
     К этим  профессорам  в  помощники  мы пристроили  нашего  скаута  Леню,
16-лeтняго  мальчика, сорваннаго со школьной скамьи и брошеннаго на каторгу.
Леня еще так юн и так похож на дeвушку своим  розовым и нeжным лицом, что не
раз,  когда  он  был  в  пальто,  нас  задерживали чекисты  за  "нелегальное
свиданiе",  принимая  его за  женщину  (такiя  встрeчи  караются нeсколькими
недeлями карцера).
     Леня вырван из счастливой дружной семьи, привезен  к нам из  Крыма, и в
его сердцe еще так  много дeтскаго любопытства и дружелюбiя, как у щенка, ко
всему окружающему, что его любят всe, даже  грубые чекисты. Когда я вижу его
молодое славное  лицо, я всегда  вспоминаю  слова поэта, сказанныя как-будто
как раз о Ленe в теперешнем перiодe его жизни:
     "В тe дни, когда мнe были новы всe впечатлeнья бытiя..."
     Жизнь не только  не сломала, но  даже и не согнула его. Он еще не может
осознать  всего  ужаса  окружающаго,   и   для  нас   всeх,   напряженных  и
настороженных, его ясные восторженные глаза  и открытая всeм, чистая душа --
отдых  и  радость...  И его, этого  мальчика,  сочли опасным  преступником и
приговорили к 3 годам каторжных работ?..
     Леня,  вмeстe  с  другим  скаутом,  москвичом  Ваней,  метеорологом  по
спецiальности,  живет  в  маленькой комнатe  рядом с профессорами.  Вся  эта
"бiологическая станцiя" -- маленькiй мiрок, живущiй, как и всe,  впроголодь,
319 но  оторванный  территорiально от кремля,  с его атмосферой  произвола и
гнета.
     Тревожное лицо Вани, стоявшаго у постели больного мальчика, прояснилось
при моем появленiи.
     -- Ленич, голуба, что это с тобой?
     --  Да  вот  умирать  собрался,  дядя Боб,  --  слабым  голосом отвeтил
мальчик,   протягивая  мнe  свою  горячую  руку.  Лицо  его  пылало  и  губы
потрескались от жара.
     Оказывается, бiологической станцiи было  дано какое-то срочное заданiе,
достать какiе-то рeдкiе сорта  водорослей. Дни  были морозные и  вeтреные, и
ребята  рeшили  освободить   от   этой  обязанности  стариков-профессоров  и
произвести  развeдку  самим.  В тяжелой работe, пробивая  во льду отверстiя,
они, видимо, разгорячились  не  в  мeру  и  простудились.  Ваня,  как  болeе
взрослый и крeпкiй отдeлался кашлем, а Леня слег.
     -- Ничего,  Ленич,  --  успокоил я его  послe  осмотра.  --  До свадьбы
навeрняка выздоровeешь. Хотя больше 100 лeт и не проживешь. Вот тебe,  Ваня,
рецепт, передай его Васe, он там в санчасти санитаром, он достанет по блату,
что нужно.
     В комнатку к нам вошел сeдой, как лунь,  высокiй  старик  -- завeдующiй
метеорологической станцiей, профессор Кривош-Ниманич.
     Его спецiальностью была  филологiя. Он в совершенствe знал 18  языков и
был выдающимся  спецiалистом по всяким  шифрам. Но он отказался работать для
ГПУ  и очутился  на Соловках с  приговором в 10 лeт. Слишком много он  знал,
чтобы его оставить на свободe...
     -- Ну, как  наш болящiй? -- ласково спросил он, здороваясь со  мной. --
Так, так...  --  качнул он  головой,  выслушав  мой дiагноз.  --  Понятно...
Откуда, кстати, у вас такiя медицинскiя знанiя?
     -- Да вот, таскался по бeлу-свeту -- набрался осколков всяких знанiй...
     Старик пристально посмотрeл на меня и улыбнулся.
     -- Угу... Я понимаю... В санчасти  очень неуютно, что  и говорить... Ну
что-ж, лeчите его здeсь. Как-нибудь соединенными усилiями  выходим мальчика.
Так заразнаго, по вашему мнeнiю, ничего?
     -- Пока данных за это нeт. 320
     --  Я  вeдь спрашиваю  это не  потому,  чтобы Леню в лазарет  класть...
Этого-то  мы,  во  всяком случаe,  не сдeлаем...  Но режим другой установим.
Обидно вeдь все-таки в лагерe болeть...
     -- Обычныя гигiеническiя условiя, конечно, должны быть соблюдены.
     -- Это мы сдeлаем. Ребята у нас хорошiе, толковые. Ничего, мальчики, не
унывайте. То ли еще  бывает!  Главное  -- берегите нервы.  Вeрьте старику: в
нервах -- все. Не унывайте сами и не давайте, вот, всeм этим ужасам царапать
душу.  Будьте  спокойнeй.  У  вас,  скаутов,  я  слышал,  в  каждом  патрулe
спецiальность есть.  Пожарный,  прачка  или  что  там  еще... Ну, вот  вы  и
сформируйте из соловецких ребят патруль скаутов-философов... А патрульным --
почетным патрульным выберите -- самого царя Соломона. У него такой посох был
с  набалдашником; когда  он сердился или огорчался -- опускал  свои глаза на
набалдашник. А там было написано по древнееврейски: "Ям зе явоир". -- "И это
пройдет"...
     Глаза стараго профессора были полны мягкаго, мудраго покоя.
     Но нeт ли усталости в этом покоe?
     Легко ему, на порогe девятаго  десятка  лeт, быть созерцателем жизни. А
каково нам, теряющим на каторгe тe неповторимые  годы возмужанiя, когда темп
жизни похож на кипучiй, клокочущiй  и сверкающiй на  веселом весеннем солнцe
всeми цвeтами радуги, пeнистый, мощный горный поток...

        Мужское рукопожатiе

     Ваня  провожает  меня. Его  напряженное лицо с нахмуренным лбом немного
прояснилось. Он как-будто  стыдится  своей братской нeжности к  Ленe. В  нем
вообще есть какой-то  болeзненный  надлом,  словно его  подло  и  изподтишка
ударили  по  струнам  открытаго  сердца. В  свое  время  он  был энтузiастом
скаутом, потом увлекся комсомольскими лозунгами и стал работать с пiонерами.
Но своим чутким сердцем  он скоро  понял  всю  ложь и притворство воспитанiя
"красной смeны",  порвал с ней связь, опять вернулся в нашу семью и  в итогe
очутился 321 на Соловках. Потеря  вeры в коммунистическiе идеалы и раскрытая
им ложь потрясала его прямую и честную натуру. В нем чувствуется  скрываемая
от людских глаз боль обманутаго в своих лучших  надеждах человeка и гордость
сильнаго мужчины.  Его от всей души жаль, но, вмeстe с тeм, чувствуется, что
высказать ему этого состраданiя нельзя. Это человeк, привыкшiй в одиночествe
переживать свою душевную боль...
     -- Так ты говоришь -- эта штука у  Ленича не опасна? -- с  оттeнком еще
неулегшейся тревоги еще раз спросил он, прощаясь.
     -- Если температура к  завтрашнему  дню не спадет,  -- сообщи мнe. Но я
увeрен, что все будет all right!
     Как  много может  сказать мужское  рукопожатiе! Секундное прикосновенiе
ладоней,  встрeча глаз,  и  как-будто  мы уже  поговорили  "по душам" друг с
другом, облегчили свою боль и тревогу, обмeнялись запасом бодрости  и словно
услышали слова:
     -- Трудно, брат, здорово трудно! Но я держусь, держись и ты!

        О мeстонахожденiи ума

     На  лeсной  дорогe,  засыпанной  снeгом,  сiяющим  под   яркими  лучами
морознаго солнца, я обогнал тяжело идущаго с палкой старика.
     --  Здравствуйте,  товарищ Солоневич, -- остановил он меня. -- Развe не
узнали?
     Я вглядeлся в блeдное, изборожденное морщинами усталости и заботы, лицо
старика и отвeтил:
     -- Стыдно признаться, но,  право, не узнаю. Уж не обижайтесь. Как-будто
гдe-то встрeчались.
     -- Ну, что там!.. Я  понимаю... С  вашими-то глазами?  Да  и  я, вeрно,
измeнился -- родные бы и то не  узнали. Помните, как в Петербургe на этапe с
ворами дрались из-за моего мeшка? С вами скаут ваш еще был...
     Я  сразу вспомнил  забитый  людьми двор  ленинградской тюрьмы,  драки и
грабежи,  короткую свалку  из-за  мeшка священника, и  на рукe словно  опять
заныл разбитый о чью-то челюсть сустав... 322
     Мы  разговорились.  Теперь  старик, как  инвалид,  служил  сторожем  на
кирпичном заводe.
     -- Там, гдe честность нужна,  туда нас и ставят -- больше сторожами, да
кладовщиками, -- объяснил мой спутник. -- На работах с нас прок-от не велик.
Сил-то у нас немного. Вот и ставят на такiе посты...
     -- А много священников сейчас на островe?
     --  Да,  как сказать... Да и  слова-то  такого  нeт  теперь. "Служители
культа" называемся... Да, много... Митрополит, вот, Илларiон,  архiепископов
нeсколько,  архiереи... Православных священников в общем что-то  больше  200
человeк... Да и других религiй много -- ксендзы,  пасторы,  муллы.  Раввинов
даже нeсколько есть... Всeх строптивых прислали.
     -- Прижали вас, о. Михаил, что и говорить!...
     Старик опять усмeхнулся своей кроткой улыбкой.
     -- Да  что-ж...  Оно дeло-то и  понятное. Слова не скажешь...  Враги...
Они,  большевики, не столько  оружiя  боятся, как  вeры, да идеи... А как же
настоящiй  священник  не  будет  их  врагом?  Вот,  смeшно сказать,  а  нас,
стариков,  сильно  они боятся.  Да развe вас, вот,  скаутов, они  не боятся?
Молодежи зеленой?... А почему? -- Идея.. Как это кто-то хорошо сказал: самое
взрывчатое  вещество в мiрe  --  это мысль и  вeра...  Так оно и выходит.  А
нельзя заглушить плевелами -- так сюда, вот, и шлют.
     -- Скажите,  батюшка,  если  вам  не тяжело, вот, вы сами сюда  за  что
попали?
     -- Почему  же?... Я разскажу... Дeло у меня любопытное.  Пострадал, так
сказать, за  свое краснорeчiе. Хотя, с  другой стороны, так или иначе -- все
равно посадили бы...
     Я в Москвe священствовал. На Замоскворeчьи.  Ну, вот, как-то и сообщили
мнe, что  в театрe  диспут открывается на  религiозную  тему  --  тогда  еще
свободнeе  было. Да  что  "сам"  наркомпрос Луначарскiй  выступать  будет...
Прихожане -- а хорошiй  у меня приход был --  и стали  просить:  пойдите, да
пойдите. За  души, мол, молодежи бороться нужно. А то скажут, что уклоняются
-- сказать, мол, нечего... Сдаются...
     Не хотeлось, помню, мнe  идти, чувствовал,  что ничего добраго из этого
выйти  не  может.  Но вeдь и то 323  вeрно -- долг-то свой  выполнить  нужно
вeдь... Словом, пошел я. Народу набилось видимо-невидимо, словно в церкви на
Пасху. Яблоку, как говорится, упасть негдe. Ну, Луначарскiй, конечно, рвет и
мечет против религiи и Бога. Доводы его, конечно, старые, затрепанные.
     Вот, помню, о душe он заговорил.
     "Все это  чепуха и  дeтскiя сказки,  кричит с трибуны. Все это выдумано
буржуазiей для околпачиванiя трудящихся  масс.  Всe эти  глупые  разговоры о
душe  --  остатки  вeры  дикарей.  Ни  одна  точная  наука  не  подтверждает
существованiя души. Смeшно в наш вeк радiо и электричества  вeрить в то, что
не найдено и не может быть доказано. Только матерiалистическое мiропониманiе
правильно. А разговоры о духe, о душe -- бред дураков"...
     Ну, и так далeе. Сами, вeроятно, слыхали, как они по заученным шаблонам
твердят... Взорвало меня. Каюсь, что тут грeха таить... Выступил я в пренiях
и сказал этак по стариковски:
     -- "Позвольте мнe, друзья  мои, говорю, разсказвать вам мой недавнишнiй
сон.  Снился   мнe  наш   глубокоуважаемый   комиссар,   Анатолiй   Васильич
Луначарскiй, котораго я, избави Бог, ничeм не хочу обидeть в своем разсказe.
Знаю  его,  как  умнeйшаго человeка  и  никогда  в  этих  его  замeчательных
качествах у меня не было ни тeни сомнeнiй...
     Ну-с, так  вот, приснилось  мнe это, что наш  дорогой Анатолiй Васильич
умер. Сказал я это и, помню вот как сейчас, тишина стала, как в церкви. А я,
этак не торопясь, и продолжаю:
     Вeдь, говорю, этакое горе-то присниться может, скажите на милость...
     Ну, хорошо. А завeщал-то наш Анатолiй Васильич свое тeло анатомическому
театру -- все равно  вeдь матерiя-то у всeх одна  -- так пусть, мол, на моем
мертвом тeлe поучатся совeтскiе студенты...
     Так вот, положили, значит, бренныя останки того, чeм  был когда-то  наш
дорогой Анатолiй Васильич,  на  анатомическiй стол  и  стали  рeзать, да  на
кусочки разчленять.
     Долго ли молодым,  да любознательным  рукам разрeзать тeло? Да опять же
не каждый  день вeдь комиссар 324 попадается... Ну-с, скоро все на составныя
части раздeлили.  И желудок нашли, и сердце, и язык, и мозг. А вот души-то и
ума искали, да так и не нашли... Вeдь этакая коллизiя вышла!..
     Ну,  пусть в мертвом  тeлe  души-то уже  нeт но кажись, ум-то, ум можно
было найти!  Вeдь всeм ясно  было,  что наш дорогой покойник, Царство ему...
гм... гм... Небесное,  очень, очень умный был. Да как не искали -- а  ума-то
никак найти и не могли. Вот  и  говори послe этого  про  ум... Такой  конфуз
вышел,  что  и  не разсказать! Прямо  в поту весь проснулся...  Вот,  прости
Господи, какiе сны-то глупые бывают...
     Я невольно  разсмeялся  от  всего  сердца. Очень уж  тонко,  ядовито  и
комично поддeл старик Луначарскаго.
     -- Вот так-то и весь зал, -- с веселым огоньком в усталых глазах сказал
священник. Минуты двe хохот стоял. Очень это не понравилось Луначарскому. Да
и  другiе стали возражать.  Словом,  не вышло посрамленiя  религiи,  как  он
расчитывал... Ну, а дальше  что  и  разсказывать?  Дня  через  два ночью  --
чекисты с  ордером:  пожалуйте...  А  теперь, вот видите,  вeк свой сторожем
доживаю.
     -- Почему доживаете?
     -- Да развe нам, старикам, отсюда  живыми выйти?  Среди этих ужасов год
за 10 может считаться... Да потом -- развe дадут нам спокойно умереть?..

        ___

     Старик  оказался прав. Ему не суждено  было  ни  уeхать из Соловков, ни
спокойно умереть на руках у друзей. Осенью 1929 года его разстрeляли.

        Разстрeл в разсрочку

     Мы вышли  из лeса и на пересeченiи дорог  увидали  толпу  людей, плотно
окруженную конвоем.
     Мой спутник испуганно схватил меня за руку.
     -- Посмотрите -- это на Сeкирку ведут
     "Сeкирная  гора"  --  самый  высокiй  пункт  острова.  Когда-то  монахи
выстроили  там  каменную  церковь,  превращенную теперь  в  карцер-изолятор.
Заключенные этого изолятора и шли теперь нам навстрeчу. Их было человeк  325
50-60, измученных, озлобленных, посинeвших от холода. Одежда их представляла
собой фантастическое рванье, в дыры  котораго видно было голое тeло. Ноги  у
большинства  едва были обмотаны тряпьем. А  на дорогe выл вeтер, бросая тучи
снeга. Мороз был не менeе 15 градусов.
     Медленно  плелось  это  мрачное   шествiе,  окруженное  охранниками   с
винтовками на  изготовку. Один  из  охраны, видимо,  знал  моего спутника  и
кивнул ему головой.
     -- Откуда ведете?
     -- Да ямы гоняли рыть, -- неохотно отвeтил тот.
     Из молчаливой толпы неожиданно прозвучало два голоса:
     -- Яму для людей... Себe же могилу...
     -- Молчать,  сукины  дeти, -- злобно крикнул солдат и  угрожающе поднял
винтовку. -- Не разговаривать! Как, собаку застрeлю...
     Шествiе медленно ползло мимо нас.
     Неожиданно из толпы "сeкирников" раздался негромкiй хриплый голос:
     -- Здравствуйте, дядя Боб!
     Я вглядeлся и  едва узнал  в  согнувшемся посинeвшем  человeчкe  раньше
бодраго, жизнерадостнаго Митю.
     -- Митя -- вы?
     -- Не полагается разговаривать с штрафниками! --  грубо  окликнул  меня
конвоир.
     --  Да, да  я  знаю!  -- любезно  отвeтил я. -- Но  это мой  рабочiй со
спорт-станцiи. Меня вeдь вы знаете? (часовой кивнул головой). Ну, вот, этому
пареньку  я премiальные выхлопотал за работу, а он как раз куда-то и пропал.
Разрeшите через вас передать ему эти 3 рубля.
     -- Да не разрeшается!
     -- Но вeдь это не передача, а его собственныя деньги. Он  их заработал,
как  ударник, и  получит  их  все  равно,  когда  выйдет. Пожалуйста,  уж вы
передайте. -- И я добавил впологолоса: -- А будете на спорт-станцiи -- тогда
сочтемся...
     Часовой нерeшительно взял бумажку и передал ее Митe. 326
     --  Ну, ступай, нечего смотрeть! --  закричал он, и шествiе прополз<л>о
мимо.
     -- Спасибо, дядя Боб! -- донесся издали слабый голос Мити.
     -- Вот несчаст<н>ые, -- вздохнул мой спутник. -- Я вeдь знаю, каково им
там. Сам недавно там двe недeли просидeл!
     -- Вы? За что вы туда попали?
     --  За что?  Развe в такой  жизни знаешь, за что не только  на Сeкирную
попадешь, а и жизнь потеряешь? Недавно, вот, один  наш священник  в лазаретe
умер от истощенiя.  Ну,  конечно, назвали  какую-то ученую болeзнь. Но мы уж
видeли, что жизнь  его едва  теплилась.  Старики вeдь  всe...  Хотeли мы его
соборовать перед  смертью,  да не  разрeшили.  Когда он  умер, хотeли мы его
схоронить своими силами. Да развe-ж  и это можно? Тeло  его попросту  кинули
голым в яму -- вот и  всe похороны...  Нас трое, которые давно с ним жили  и
еще  по волe знали, рeшили по нем  панихиду отслужить.  Собрались  вечером в
самом пустынном  сараe,  деревянный крест  сдeлали. У  одного каким-то чудом
образок  нашелся  --  в  посылкe  как-то  не  замeтили,  пропустили...  Вот,
поставили свeчку и панихиду  отслужили по умершем... Да, вот, кто-то увидeл,
донес и всeх  нас, конечно, на  Сeкирку. Но все-таки осенью как-то еще можно
было прожить. Правда, сидeли мы  без одежды -- такое  там  правило, только в
бeльe --  у  кого бeлье-то осталось. Ну, а у  многих здeсь  бeлье есть? Так,
почти всe  голиком и сидeли. Пищи -- граммов 200 хлeба в день и вода. За двe
недeли, помню, человeк 10 мертвыми унесли.
     -- А больные как?
     Священник махнул рукой.
     -- Больные? Выживет -- его счастье. А умрет -- в яму... Эх... Так то --
осенью... А теперь,  не дай Бог! Стекол  нeт, церковь не  топится,  нар нeт.
Прямо на каменном полу всe лежат.
     -- Так как же они выживают?
     -- Да мало кто и выживает, особенно из образованных. Так  и  называется
-- "разстрeл в  разсрочку".... Есть там такiе -- "ягуары" их зовут -- старые
урки, уголовники. 327  Так  они  ко  всему  прiучены  --  прямо, как  звeри,
живучiе