т в глаза каждому. И тот, на котораго упал этот странно
мертвенный  взор, внутренне  скорчивается от непонятнаго  ужаса  перед этими
пустыми,  безжизненно жестокими глазами.  И  словно испепелив  своим мертвым
взглядом  жившiя  в  глубинe  души  каждаго  надежды,   незнакомец  медленно
подворачивается  и  уходит.  Гремит  дверь,  но  еще  долго никто  не  может
шевельнуться, словно всe остаются скованными этими полубезумными глазами.
     Из угла камеры слышен свистящiй полу-шепот, полу-стон чекиста,  ждущаго
разстрeла: 129
     -- Это -- палач...
     И каждый невольно вздрагивает при мысли, что ему сегодня суждено, может
быть,  еще раз встрeтить  взгляд этих  страшных глаз за нeсколько  секунд до
послeдняго неслышнаго толчка пули в затылок и паденiя в вeчную темноту...
     Через  окно слышны заглушенные звонки трамваев  и  шум улицы.  А мы всe
заперты  в  желeзную  клeтку  и находимся в полной власти людей  с безумными
глазами...

        ___

     К вечеру  смeна часовых и надзирателей.  Запах водки и  эфира наполняет
корридоры.  Наконец,  среди  угрюмаго,  подавленнаго молчанiя раздается  шум
шагов, звон ключей, и в нашу камеру входит группа чекистов с  револьверами в
руках. Начинается чтенiе списка смерти.
     -- Авилов? -- вызывает комендант.
     С лица моего собесeдника, молодаго крестьянскаго  парня,  замeшаннаго в
сопротивленiи при отбиранiи хлeба в деревнe, разом сбeгает вся краска.
     -- Есть, -- отвeчает он упавшим голосом.
     -- Имя, отчество?
     -- Иван Алексeевич, -- звучит срывающейся голос.
     -- Собирай вещи!
     -- Куда? -- странно спокойным тоном спрашивает парень.
     -- Там тебe скажут... Домой, к бабe на печку, -- кричит чекист, обдавая
нас запахом спирта, и от его шутки всe вздрагивают, словно от удара ледяного
вeтра.
     -- Барышев!
     -- Есть. -- Еще одно лицо становится блeдным, как мeл, и на нем рeзче и
яснeе выступают слeды ударов рукояткой нагана.
     -- Имя, отчество?
     -- Петр Елисeевич.
     -- Сколько лeт?
     -- Двадцать восемь.
     -- Довольно пожил, сукин сын!.. Собирай вещи, сволочь!... 130
     Медленно идет роковой список, и всeм кажется, что эти минуты хуже пули,
хуже всякой пытки. Тe, кто по  алфавиту  уже пропущены, безсильно  лежат  на
полу, не будучи в силах оторвать глаз от страшной, еще продолжавшейся сцены.
А каждый из остальных, замерев,  с острым напряженiем и мукой, ждет -- будет
ли произнесено и его имя.
     Вот и буква "С".
     -- Сегал...
     -- Снeгирев...
     -- Сол.. -- комендант  запнулся. Только сотая доля секунды... А сколько
порежито в этот миг!...
     -- Солнышков...
     -- Топорков...
     -- Харликов...
     Молчанiе.
     -- Харликов! -- возвышает голос комендант.
     Опять молчанiе.
     --  Гм...  Так нeт  Харликова?  --  с мрачной  подозрительностью  мычит
чекист,  вглядываясь  в   список,  и  вдруг,   осeненный  какой-то   мыслью,
спрашивает:
     -- Ну, а подходящiй есть?
     По  справкe надзирателя  оказывается, что есть Хомяков с другим именем,
но совпадающим отчеством.
     -- Ладно, сойдет!.. Выходи...
     Послeднiя буквы, послeднiя имена...
     -- Щукин!
     Из  угла  камеры  молча поднимается  фигура молодого монаха с  красивым
лицом, обрамленным черной бородой. Он молча крестится и идет прямо к двери.
     -- Эй, поп, а вещи гдe?
     Монах прiостанавливается и смотрит прямо в глаза коменданту.
     -- Нeт у меня вещей, -- тихо отвeчает он.
     Среди чекистов грубый хохот.
     -- Налегкe в Царство Небесное собрался?
     -- Опiум -- он без вещей, все едино, как пар!
     -- Ну, катись, долгогривый, катышком!
     Монах  ровным шагом,  с высоко поднятой головой скрывается в  дверях...
131
     В этот день из 40 арестованных нашей камеры взяли 24.

        ___

     Кончился  вызов,  ушли  чекисты,  но  в  камерe  не  слышно  ни  звука.
Оставшiеся лежат в  безсилiи,  словно их  тeло  и души  раздавлены прошедшей
сценой...
     И только через час мнe передают небольшую котомку.
     -- Т. Солоневич, вы, как староста, распредeлите... Щукин оставил.
     Котомка -- это вещи монаха. В ней смeна бeлья и немного продовольствiя.
     Голодных и раздeтых всегда  много. Но у кого  не  станет  поперек горла
кусок хлeба в такiе часы?..

        ___

     Часов в 11 вечера  окно нашей камеры задвигается ставней, и во дворe ЧК
начинается заключительная  процедура.  Группами по 4-5 человeк приговоренных
выводят  во двор  и  вталкивают  в маленькiй домик, у гаража,  откуда  через
нeкоторое время  с  равными  промежутками  --  в  одну  минуту  -- раздаются
выстрeлы.
     Несмотря на  всe  запрещенiя,  поставив у двери  "на стремe" маленькаго
воришку, я через щелку ставни наблюдаю за происходящим.
     Вот идет новая партiя -- 4 мужчины и одна женщина. При холодном тусклом
свeтe качающихся  от вeтра фонарей можно ясно  различить, как каждаго из них
ведут под руки и подталкивают по двое чекистов.
     Жертвы  идут, опустив  головы, механически,  как бы во снe  переставляя
ноги.  Вот,   один   из   них,   подойдя   к  роковому  домику,  на  секунду
останавливается, дико озирается по  сторонам, рвется  в сторону, но спутники
грубыми толчками  и  понуканiями втаскивают его  в  освeщенный прямоугольник
двери.
     Женщина, идущая послeдней, внезапно начинает рваться из  рук чекистов и
ея пронзительные крики огнем проходят по нашим измученным нервам. Она падает
на землю,  извивается, кусает руки палачам  и захлебывается  в 132 отчаянном
воплe. Один из чекистов, схватив ее за растрепанные волосы, волочит по землe
в о<т>крытую дверь....
     И  всe эти звуки отчаянной  борьбы почти тонут в торжествующе рокочущих
звуках в холостую работающих грузовиков.
     Монах прошел послeднiй путь, выпрямившись и твердым шагом.  Чекисты шли
около, не касаясь его...

        ___

     Шипит вор у двери, предупреждая о приближенiи надзирателя, я усаживаюсь
на пол. Кто-то берет мою руку, кто-то, прижимается к плечу, в углу раздаются
подавленныя  рыданiя,   и  мы  слушаем  звуки  выстрeлов,   от  которых  всe
вздрагивают, как от электрической искры.... Каждый выстрeл -- смерть...

        ___

     Утром  нас  погнали  мыть цементный пол гаража. И мы  грязными тряпками
смывали со стeн брызги крови и мозгов...

        Приговор "пролетарскаго правосудiя"

     В эту памятную ночь  и  я тоже ждал  своей  смерти. Но  мой  час еще не
пробил.
     Как   я  потом  узнал,  наканунe,  на  засeданiи  Президiума  ЧК   было
разсмотрeно 115  дeл. На  всю эту процедуру затрачено было 40 минут. Из этих
115 человeк 102 было приговорено к разстрeлу, 4 освобождено и 9 (в том числe
и я) приговорены к тюремному заключенiю.
     Моя жизнь послe обeщанiя слeдователя висeла на волоскe, но волосок этот
оказался крeпким и выдержал...
     Через  нeсколько  дней  меня  перевели  в "обще-гражданскую"  тюрьму  и
показали приговор. В нем стояли короткiя сухiя слова:
     ..."Солоневич Б. Л. -- 2 года тюремнаго заключенiя за бандитизм".
     Коротко  и  фантастично.  Но  рeшетки,  окружающiя меня,  были  суровой
реальностью.  Властной  рукой ЧК  я  133 временно был превращен в "бандита",
хотя бы и в кавычках.
     Это  все-таки лучше,  чeм  быть превращенным  в  покойника  без  всяких
кавычек... По сравненiю с могилой и званiе бандита и тюрьма -- утeшенiе...

        Шанс на жизнь

     По всeм данным положенiе ухудшалось.  Разстрeлы шли почти регулярно два
раза  в  недeлю, гдe-то  там  в  глубинах ЧК рeшалась  моя  судьба,  а я был
безпомощен.
     На   допросы   меня  больше   не   вызывали,  и   я  напряг   всю  свою
изобрeтательность, чтобы сообщить о моем положенiи брату. Может быть, ему на
волe удастся что-нибудь сдeлать...
     Попыток связаться с волей было много. Удачнeе всего вышло это с помощью
Кости.
     В вещах одного из разстрeлянных я нашел небольшую  англiйскую книгу  --
"Морской Волк"  Джека Лондона.  С  воли  книг передавать  было  нельзя,  но,
очевидно, книга  эта была пронесена сюда самим арестованным.  На эту книгу я
очень надeялся.
     Как-то, недeли через двe  послe  появленiя у  нас Кости, в  дверь вошел
чекист с бумажкой. Дeло было днем -- значит, трагедiей не пахло.
     -- Рeпко, -- вызвал он.
     Костя вскочил и поблeднeл.
     -- Я.
     -- Имя, отчество?
     -- Константин Васильевич.
     -- Собирайтесь с вещами.
     --  Да  у меня... -- начал  было  Костя,  но я  прервал  его радостными
словами:
     -- Ну, вот и  хорошо, товарищ Рeпко! На волю, значит! Я вам тут вещички
помогу складывать!..
     Костя  растерянно  повернулся ко мнe,  но я уже суетливо сворачивал его
пиджак, незамeтно сунув в карман книгу. Улучив момент, я шепнул ему:
     -- Книгу -- брату. (И громко.) Счастливо, товарищ! Не забывайте... 134
     -- Ну, ну, идем? -- пробурчал чекист, и тонкая фигура юноши скрылась за
дверью.
     -- Сердце мое сжалось.  Будут ли его обыскивать?  Пронесет ли он книгу?
Вeдь в книгe был один из немногих шансов на спасенiе...

        Ребус и жизнь...

     Много позже брат разсказывал:
     -- Положенiе, понимаешь, создалось совсeм идiотское -- никто  не знает,
в чем дeло с тобой, в чем тебя обвиняют, что грозит... И никаких вeстей. Вот
тут-то мы, брат,  наволновались... Но как-то вечерком стук, и является Костя
-- худой и блeдный.
     -- Вы откуда это, Костя, -- спрашиваю. -- Из больницы?
     -- Нeт, говорит, из ЧК.
     -- Боба там видали?
     --  Как  же.  Он вам,  вот,  эту книгу  передал.  Я  ее в  брюках внизу
пронес...
     Ну, мы, понятно, вцeпились с Тамочкой в эту книгу, как бульдоги.
     Не для занимательнаго же чтенiя ты нам ее прислал, в самом дeлe!

     Рисунок, который спас мнe жизнь.
     Разгадайте,  читатель,  этот  ребус,   предположив,  что  получили  его
нарисованным в книгe, присланной вашим братом из ЧК.

     Ворочаем  и  туда и  сюда. Наконец, Тамочка на послeдней страницe видит
рисунок.  Твою  руку-то я 135  уже знаю и в  рисункe.  Хоть  ты и  далеко не
мiровой художник, однако, в нарисованном тобой каррикатурном атлетe по очкам
тебя живо узнали. В чем тут дeло? Вглядываемся -- атлет стоит  как  будто на
вeсах.
     Что это еще за ребус такой?
     Думали, думали, а потом, конечно, догадались -- есть связь  между тобой
и твоим вeсом. Вeс-то у тебя я помню -- 85 кило.
     Открыли  мы  85  страницу и под  буквами  нашли точки. Прочли всe  твои
писанiя и сообщенiя.
     Я -- живо  к американцам. Разсказал все. На слeдующiй  день двое из них
поeхали в ЧК. Однако -- не тут-то было:
     "Гражданин Солоневич  -- важный государственный преступник, -- отвeтили
там. --  Так как он совeтскiй подданный, то мы не считаем возможным сообщать
АРА  свeдeнiя о дeйствiях  органов  государственной  власти". Так  и  уeхали
американцы не солоно хлебавши...
     -- Так что же меня выручило?
     --  Чорт тебя  знает, Bobby, видно, ты  под счастливой звeздой родился.
Везет тебe. Помнишь Тамару Войскую?
     -- Эта барышня, которая со мной в АРА служила?
     -- Да, да... Она все время живо интересовалась твоей судьбой. Все ахала
и придумывала способы спасти тебя. Молодец! Бой-баба!
     Тут  судьба на твое счастье принесла в Одессу какого-то важнаго чекиста
из  Москвы.  На  курорт  прieхал  --  вeроятно,  отдыхать  послe  московских
разстрeлов. И как раз этот чекист оказался старым знакомым семьи Тамары. Тут
она  в него  и вцeпилась  мертвой хваткой.  А тому, понимаешь,  тоже  лестно
оказать  свою протекцiю, показать свой  вeс, свою власть и значенiе. Словом,
пошел  он в ЧК к  Дукельскому,  предсeдателю. Уж не знаю, долго-ли и как они
там договаривались... Тамара не говорила подробно. Видно, с нея слово взяли.
Словом, как видно, на чем-то сошлись. Кажется, Дукельскiй так и сказал этому
московскому чекисту: "ну, знаете, только для вас"...
     Вот... Ну, а остальное ты сам знаешь... 136
     Брат  засмeялся, и  его дружескiя лапы обняли меня. -- Чорт тебя знает,
Bobby. Видно крeпко  у тебя душа к тeлу пришита. Но смeха у нас, признаться,
много было  в городe, когда узнали, что ты вдруг превратился в  "бандита"...
Очень уж комично это вышло.
     Конечно,  тебe-то не до смeха  было...  Ну, да ладно. Чорт с ними.  Все
хорошо, что хорошо кончается...


В одиночествe

        Неволя

     Тюрьма... Одиночная камера...
     Суровая, жестокая, но и полезная школа. Вся картина Божьяго мiра, люди,
их  отношенiя, их жизнь, их идеалы --  все  это  иначе расцeнивается  душой,
когда между человeком и "волей" мрачно встает сeтка толстых ржавых брусьев.
     Только  тот,  кто  долго пробыл во  мракe  тюремных клeток, знает,  как
мучительно  длинны часы и  дни раздумья, как рушатся, как  карточные домики,
построенныя наспeх  иллюзiи,  как  сурово провeряются жизненныя установки  и
формируется внутреннее "я" человeка.
     Только в минуты смертельных опасностей, да в тюремном раздумьe проходит
человeк  очищающiй  душу  перiод "переоцeнки цeнностей". И  благо тому,  кто
выходит из этих перiодов укрeпленным и просвeтленным...

        За что?

     Этот  жгучiй вопрос  сверлил  мозг, когда в  первый раз за  моей спиной
лязгнули запоры моей тюремной клeтки,  и  я  остался один. Но  когда немного
остыли взвихренныя чувства, когда спокойная логика стала овладeвать теченiем
мыслей, отвeт на этот вопрос я нашел без труда.
     Я постарался стать на точку зрeнiя чекиста:
     "Горячее,  боевое  время...  Вездe  возстанiя,  заговоры, недовольство.
Власть явно не справляется с жизнью. Голод.  137 Перебои  снабженiя, разруха
транспорта. Подавляющее большинство  населенiя враждебно.  Удержаться  можно
только  терротом   и  вдобавок  террором  п р е д у п р е д и т е л ь н ы м,
профилактическим. Не ждать ударов, а предупреждать их"...
     И  на фонe этих разсужденiй я постарался  представить себe  свою фигуру
под углом зрeнiя того же чекиста.
     "Скауты... Гм... Что-то явно не коммунистическое. Чорт знает,  чему они
там воспитывают дeтей,  да юношей. Политическаго  как  будто  ничего  нeт, а
все-таки... Лучше на всякiй случай прижать их...
     Солоневич? Ага... Так... Так... Сокол, скаут... Не наш, ясно, не наш. А
может и  говорить, и писать, и стрeлять, и драться... Пользуется авторитетом
и  любовью молодежи... Ну, а если  будут волненiя, можем ли мы быть увeрены,
что он со своими ребятами станет  на нашу сторону? Гм... Что-то сомнительно.
А если есть сомнeнiя -- давайте в порядкe профилактики снимем его со счетов,
так, на всякiй случай... Не совсeм? Не удалось? Выскользнул из под  пули?...
Ну, так пока хоть годика на два. А там -- увидим"...
     Сколько десятков тысяч лучших русских людей были сломаны или истреблены
послe такого приблизительно хода разсужденiй ЧК!
     Но  стоило  ли   рисковать   своей  свободой,   своей  головой,   своей
будущностью? Не правильнeе ли было  бы при первых  признаках гоненiй  против
нацiонально-мыслящей молодежи  отойти в сторону  и  вести  мирную  спокойную
жизнь?..
     "Из-за чего ты ломаешь свою жизнь?" спрашивал голос логики.
     "Стоит ли?"...

        Нити души

     Старыя, уже позабытыя, картинки всплыли в моей памяти... 1912 год. Нас,
гимназистов, -- пятеро. Всe  мы охотники, футболисты и... немного  хулиганы.
Изрeдка  до нас доходят  вол<н>ующiе слухи  в  газетах о появленiи  какой-то
новой организацiи молодежи с лагерями,  походами, играми  в лeсу, рыцарскими
законами,  торжественной формулой 138 присяги... Что-то новое, свeжее, яркое
чувствуется в этих отрывочных свeдeнiях...
     Но вот нам удается, наконец, достать журнал для  юношества -- "Ученик".
В  нем уже  есть  болeе  точныя свeдeнiя  об устройствe патрулей,  скаутских
законах, и мгновенно создается 1 Виленскiй отдeльный патруль скаутов.
     Не было ни  руководств, ни книг,  ни  взрослых инструкторов, ни точнаго
знанiя законов и программ скаутов, но мы поняли инстинктом своих молодых душ
все  свeтлое  и привлекательное  в  скаутизмe: жизнь  по рыцарским  законам,
служенiе Россiи и ближним, и стремленiе вперед...
     И  когда нам  в первый раз  случилось всeм патрулем  принять участiе  в
тушенiи пожара, к утру -- мокрые, грязные и измученные -- мы  были счастливы
сознанiем, что скаутскiй долг выполнен.
     Это же  сознанiе окрыляло меня, когда мнe  впервые удалось вытащить  из
воды тонущаго мальчика...
     Девиз -- "будь готов" вошел в  нашу душу, как будто для него давно было
готово завeтное, до тeх пор пустовавшее, мeстечко...

        Скаутская семья

     Годы жизненной  борьбы,  учебы, успeхов,  неудач...  И все это перевито
близостью  к скаутской семьe.  Там радость переживалась вмeстe. Горе  теряло
свою остроту...

     "Тот не может быть несчастен,
     У кого патруль друзей..."

     Усталым приляжешь к  огоньку лагернаго  костра... Шумит темный  лeс.  В
неизмeримой высотe мерцают звезды... Мелькают веселые огоньки костра, озаряя
знакомыя дружескiя лица, и теплая струя бодрости проникает в душу...  Льются
знакомые звуки скаутских пeсен, бодрых, ясных и благородных, и  хочется жить
и вeрить в жизнь... 139

     Мы в поля свой путь направим,
     У костров мы посидим,
     Мостик сломан -- мы исправим,
     Старых встрeтим -- пособим...

     Идем по оврагам
     Ускоренным шагом,
     И вeтер флагом
     Играет подчас.

     Свeт солнца струится,
     Бодрыя лица,
     Весело птицы
     Встрeчают нас...

        Неужели согнуться?

     И трудно сказать, что сильнeе  всего поддерживало меня в тюремные дни и
мeсяцы, в минуты унынiя и отчаянiя.
     Может быть, эта вот преданность молодой семьe моих друзей, с которыми я
был связан тысячами лирических нитей душевной спайки.
     Может  быть,  сознанiе  того, что  молодежи нужна помощь  в ея исканiях
политических путей, в ея борьбe за свои идейныя и моральныя установки, и что
я солдат общаго фронта.
     Может  быть,  просто здоровое спортивное чувство  состязанiя с  сильным
противником и нежеланiе признать себя побeжденным...
     Трудно анализировать  поступки и рeшенiя прошлаго, особенно  когда  они
принимались в  такое бурное время.  Теперь,  уже издали по времени, я думаю,
что моими рeшенiями руководило не столько сознанiе политическаго долга  и не
столько  даже  эмоцiя  какого-то  подвига  борьбы против  совeтской  власти,
сколько просто здоровый сильный нацiональный инстинкт. Бeлой Армiи не  было,
но Бeлая Идея любви к Россiи  оставалась неразрывно связанной с нитями души.
140
     И,  сопротивляясь совeтскому гнету и поддерживая  в  этом  молодежь, --
сохранялся какой-то душевный покой и чувство уваженiя к себe.
     Сдаться -- значило бы, прежде всего, плюнуть самому себe в душу...
     Пружины моего "я" не были сломаны. И тюрьма только закалила их...

        Как просто звучит: "П р о ш е л  г о д!..."

     Год... 12 мeсяцев видeть синее южное небо, покрытым желeзным переплетом
рeшеток...
     Дни  этого  года шли  с  ужасающей  медленностью,  но  когда он  минул,
казалось, что прошел какой-то миг кошмара и все было сном...
     Послe настойчивых хлопот  я был освобожден досрочно  (начальник  тюрьмы
дал  мнe,  между  прочим,  такую   характеристику:  "тип,  опредeленно,   не
преступный")...
     И опять я в АРА, радушно принятый американцами, и опять со скаутами,  в
своей семьe.

        Горе ослабeвшим!

     Как прiятно свободным идти по знакомой улицe!..
     -- Борис Лукьянович! Вы ли это? -- слышу я сзади удивленный голос.
     Оборачиваюсь  и  вижу   знакомое   лицо  старика  Молчанова,  очевидно,
вернувшагося из ссылки. Мы сердечно обнимаемся.
     Лицо старика было печально и  утомлено, а бeлыя пряди сeдин его длинной
бороды стали замeтны еще рeзче. Разсказав свои новости, я спросил:
     --  Что  это  у  вас, Евгенiй Федорович, такой вид больной?  Что-нибудь
случилось?
     -- А вы еще не слыхали?
     -- Нeт.
     -- Аля недавно умер, -- тихо сказал старик, опустив голову.