лость, -- прервал молчанiе Петр
Иваныч. --  Я  разведу его --  пусть выпьет паренек --  все  легче  будет. А
замeсто  его рвани --  халат ему наш  дадим...  Потом  как-нибудь  в  расход
спишем... Все равно уж... 435

     49 Смертный исход.

     Через полчаса забинтованный мальчик под конвоем солдата, шатаясь, вышел
из двери амбулаторiи.  Петр  Иваныч не отрываясь  смотрeл  на его  маленькую
фигурку и молчал. Потом, не глядя  на меня, он,  махнув рукой, сказал только
одно слово: "Эх!" -- и, понурившись, стал собирать инструменты...

        "Тихая смерть"

     В канцелярiи Санитарной Части меня уже ждала очередная пачка бланков --
"актов  о смерти", в которых с уже готовыми подписями администрацiи и охраны
повeствовалось, что  такой-то,  имя  рек,  умер  такого-то  числа внe ограды
лагеря от такой-то болeзни... Строчки для названiя  болeзни  были  пусты так
же, как мeсто для подписи врача.
     И,  тяжело  вздохнув,  я стал писать  названiя первых  пришедших  на ум
серьезных болeзней...
     Вот карточка какого-то Курганова. Родился в 1869 году. Старик совсeм.
     Ну, ему ulcus ventriculi.
     Дальше, дальше... Вот двe карточки с годами рожденiя 1919 и 1920... Вот
они: "счастливые вздохи Октября"... "Цвeты земли"... Совсeм дeти...
     И я пишу: Tbc pulmonum?.. Pneumonia cruposa...
     Не  все ли  равно, что  я напишу...  Вeдь всe эти люди  разстрeляны  по
новому  методу...  Всe  эти 18  человeк  прибыли  в лагерь, может быть, даже
радуясь малому сроку заключенiя -- 2-3 года... Совсeм пустяки! Писали бодрыя
письма родным. Надeялись на амнистiи... И не знали, что в каком-то секретном
спискe против  их фамилiй стоит "птичка", приказывающая администрацiи лагеря
"вывести в расход тихим разстрeлом".
     И вот,  гдe-нибудь в  лeсу,  в глухом уголкe  стукнул выстрeл,  а  мнe,
врачу-заключенному, подают "акт о смерти от болeзни".
     Тихо и просто.  И на волe нeт волненiй  родных, и карательная  политика
ОГПУ удовлетворена. Родные могут даже получить копiю этого "акта о смерти ".
Ну, что-ж. Жил человeк и умер от такой-то болeзни. Судьба...
     Сколько  таких вот людей, погибших от "тихаго разстрeла", гнiют в лeсах
и трясинах "королевства ОГПУ"! 436

        Пополненiе

     На дорогe, перед воротами  лагеря стоит нестройная волнующаяся толпа --
человeк  на  глаз 400  --  это  новое  пополненiе, только  что прибывшее  из
Ленинградской тюрьмы.
     У ворот установлен столик.  Каждаго вызывают по  фамилiи, и он медленно
проходит в ворота  лагеря. Скольким из  них  суждено выйти из  этих ворот на
волю?
     Толпу окружают вооруженные  солдаты.  Вездe  мрачныя, утомленная  лица,
согнувшiяся фигуры, котомки, мeшки, узлы...
     Привычным взглядом я  ищу среди вновь  прибывших интеллигентных  людей.
Они  как-то  особенно придавлены окружающим и  особенно чутко  реагируют  на
ободряющiя  слова. Большинство  новичков  -- крестьяне, с  покорной робостью
подчиняющiеся грубым окрикам охраны. Бывших чекистов легко узнать по оттeнку
беззаботности  и  наглости  в  поведенiи.  Они  здeсь  "свои  люди" и  через
нeсколько дней превратятся в "начальство"... Уголовники, воры, безпризорники
-- оборванные,  посинeвшiе --  мрачны,  угрюмы, озлоблены.  Тяжелая ругань и
ссоры волнами прокатываются по их рядам. Небольшой кучкой сзади стоит группа
в 30-35 женщин.
     Я  прохожу  по  рядам  и  отвожу в сторону больных  с рeзко  выраженной
температурой.  Эти  пойдут  в  лазарет.  Группа  назначается  для  осмотра в
амбулаторiю.
     В прiемочном актe (лагерь  принимает новых заключенных по  спецiальному
акту)  я должен,  в  числe  других  пунктов, заполнить  и такой  -- "процент
вшивости". Этот  осмотр производится до крайности  просто: я  с  фельдшерами
осматриваем  воротники   2-3  десятков  заключенных  и,  в   зависимости  от
"добротности"  и  количества  найденнаго "населенiя",  я заполняю  требуемую
графу. Обычно этот процент равен 30-40.
     Проходя по рядам, я внезапно слышу возглас:
     -- Борис Лукьянович! Не узнаете?
     Из  толпы мнe  улыбается обросшее давно  небритой щетиной,  худое  лицо
какого-то низенькаго  молодого  человeка.  Паренек  радостно  осклабился  и,
видимо, хочет выйти из  рядов. Но я с  равнодушным лицом прохожу,  хотя  437
сердце  у меня дрогнуло.  Я помню этого  паренька,  моего стараго  одесскаго
прiятеля, с которым лeт 11 тому назад мы вмeстe сидeли в подвалe ЧК, а потом
встрeчали день св. Георгiя под Севастополем.
     --  "Гора  с   горой  не  сходится",  а  вот  мы,  совeтскiе  человeки,
встрeтились в концлагерe.
     Через нeсколько минут я опять прохожу мимо. Удивленное, встревоженное и
огорченное лицо Кости оборачивается в мою сторону.
     -- Больных,  товарищи, еще нeт  среди вас?  --  громко спрашиваю  я. --
Кто-то  из безпризорников  начинает скулить. Я провeряю  его пульс  и затeм,
как-будто случайно оглядываю Костю.
     -- А у вас, молодой  человeк, почему такой вид?  А ну,  идите-ка  сюда.
Э-ге-ге! Да у вас температура. Выйдите-ка в сторону.
     Костя   начинает  понимать  мой   многозначительный   взгляд   и  молча
подчиняется.
     -- Петр Иванович,  --  обращаюсь я к фельдшеру, -- запишите-ка  этого в
карантинное отдeленiе: подозрeнiе на тиф.
     -- Как ваша фамилiя?
     -- Рeпко Константин.
     -- Ну вот, станьте в ту вот группу...

        Горькая безпомощность

     К вечеру в кабинет санчасти приходят люди, просящiе помощи.
     Вот еще один -- худой  и высокiй юноша, с  рeзкими чертами напряженнаго
лица, пятнами нездороваго румянца на  щеках и впалой  грудью, Не  нужно даже
перкуссiи, чтобы опредeлить у него туберкулез легких.
     -- Посылок от родных вы не получаете?
     -- Нeт, -- коротко и сухо отвeчает юноша.
     -- Та-а-ак. А гдe работаете?
     -- На кузницe... Я студент-технолог был раньше.
     -- А на долго сюда?
     -- 10.
     -- А какая статья? 438
     -- 58, 8 (террор).
     Становится ясным  не только медицинскiй дiагноз,  но  и бiологическiй и
политическiй прогноз. С его легкими, статьей и приговором,  без достаточнаго
питанiя и с перспективой многих лeт среди болот  сeвера  на лагерных работах
--  долго  не  прожить... ОГПУ  и его  лагеря  особенно  сурово относятся  к
совeтской молодежи, ушедшей в террор...
     --  Вот  что, товарищ...  Я временно могу освободить  вас от  работ. Но
лeчить и вылeчить вас у нас нечeм... Неужели никто  с  воли  не может помочь
вам посылками?
     -- Что вы, доктор, все каркаете "воля, воля", -- грубо обрывает  юноша.
-- Было  бы кому -- давно прислали бы...  Ну, а что-ж мнe  п о с л e  вашего
отдыха дeлать?
     -- Если не сможете работать -- придется в инвалиды вас записать...
     Худое лицо юноши передернулось болeзненной гримасой.
     -- Ах, в и<н>валиды?... А потом в лeс на покой?... Понимаю...
     -- Я вам рыбьяго жиру выпишу... Пока есть...
     -- Ах,  п о к а  е с т ь?...  А  потом?... Вы бы уж, доктор, не  валяли
дурака и сказали бы прямо -- аминь человeку... Честнeе было бы...
     --  Почему  же?  --  мягко отвeчаю я...  --  Как  нибудь  устроитесь  с
питанiем... На болeе легкую работу станете...
     Юноша как-то злорадно смeется и пальцы его сжимаются в кулаки.
     --  Ах, "как-нибудь"...  -- каким-то свистящим  шепотом повторяет он  и
потом яростно вскрикивает: -- Будьте вы  прокляты... вы всe!.. -- и, хлопнув
дверью, выбeгает из кабинета..
     Я остаюсь один, подавленный безвыходностью судьбы этого юноши и яростью
его вспышки..  Проходит  нeсколько  молчаливых  секунд,  и  в  двери  стучит
слeдующiй. Еще одна  капля  человeческаго  горя сейчас  пройдет  перед моими
глазами... И я безпомощен перед этим каскадом  боли и горя  людского,  ибо я
сам только пeшка в этой окружающей нас стихiи жестокости и бездушiя... 439
     У меня, как Начальника Санитарной  части, есть право держать 30 человeк
в теченiе  мeсяца на  пониженной нормe труда. Вот этих  нeскольких человeк я
могу зачислить во временную команду слабосильных...  Ну, а  что с ними будет
дальше?  А что с тeми, что еще ждут  очереди в корридорe? Может быть, не всe
они  знают,  что я ничeм  не  могу им помочь, что  я  тоже  винтик бездушной
машины, что я обязан поставить им в формулярe роковое слово "инвалид"...
     И  через нeсколько дней  придет  конвой  и  поведет  их  в какой-нибудь
инвалидный пункт, втиснутый гдe-нибудь в самой глуши, между болотами...
     Хорошо еще, если  им там помогут  и пришлют денег или продовольствiя. А
если  нeкому прислать? Долго ли  проживут они  в этих инвалидных  пунктах? И
вот, каждый день  стоят люди  в корридорах, думая,  что  медицинскiй  осмотр
облегчит их положенiе. И десятки людей смотрят в мои глаза.
     Но  развe я  могу  им сказать,  что  совeтскiй  концентрацiонный лагерь
безпощаден к тeм, кого он использовал и из кого он выжал всe силы. Что я  не
могу спасти всeх, что я могу немного помочь только единицам...
     Но  выбирать  эти  единицы  из сотен одинаково несчастных -- развe  это
легко?...

        Непокорная молодежь

     В   маленькой  карантинной  палатe  лежит  в   одиночествe  и,  видимо,
наслаждается отдыхом Костя. Он уже побрился присланной мною бритвой и читает
какую-то книгу. По выраженiю его лица замeтно, что для него этот отдых давно
небывалое явленiе.
     Он немного настороженно встрeчает меня, но на этот раз я крeпко обнимаю
его, и он отвeчает таким же сердечным поцeлуем.
     -- Ну, и  напугали же  вы  меня,  дядя  Боб...  Прямо  в  холодный  пот
вогнали... Я уж только потом понял...
     -- Да дeло ясное... Без  блата ни до порога, а с блатом хоть за море...
А при всeх блат нельзя  показывать. . Надо  осторожно... Тут шпiонов  кругом
полно...  Вот  полежите  здeсь денька два-три,  а потом увидим...  А  то 440
завтра, может быть, погнали бы вас в лeс... Ну,  разскажите прежде  всего --
на сколько?
     -- Красненькая... (10 лeт).
     -- Ого, а за что? Костя морщится.
     -- Статья плохая -- 58, 8.
     -- Ишь ты... Совсeм серьезно... А на кого же вы террор наводили?
     Костя не поддерживает моего шутливаго тона.
     -- Серьезное дeло было... Сталина пристрeлить хотeли... На первомайском
парадe с крыши ГУМ'а. Да засыпались... Человeк 50 в расход пошло...
     -- Здорово... А много вас всего было?
     -- Да ребят полтораста...
     -- А каких ребят?
     -- Да все комсомольцы...  Эх, не удалось,  чорт побери... Ну да ничего:
не мы, так другiе...
     В   голосe   юноши   досада,  как  будто  разговор  идет   о  проигрышe
спорт-состязанiя.
     -- Что это у вас такой зуб против Сталина.
     -- Тут, Борис Лукьянович -- не  зуб,  а хуже. Вам-то  что --  вы-то ему
сразу  не вeрили... А мы --  комсомольцы -- сколько мы своих  сил и жизней в
пятилeтку  вложили...  вeрили,  дураки,   что  потом   рай  соцiалистическiй
настанет... Ну,  а нас на раскулачиванiе погнали.  Не  дай Бог никому видeть
то,  что мы видали. Сколько народу погибло... Нашего русскаго народа. И вeдь
какого! Кулаки  эти -- лучшiе крестьяне... Эх... "Весь изъян на крестьян"...
Вeрно, их и здeсь много?
     -- Процентов до 70. Мало  кто из них здeсь, вот, в центральных  пунктах
пристроился. Большинс<т>во  -- лeтом на торфe, весной  на -- сплавe, а зимой
-- на лeсозаготовках...
     -- Ну, а всего-то здeсь много народа?
     -- Не мало, что и говорить... Когда я в Соловках в 1928  году сидeл, по
всей Карелiи вмeстe с Соловками тысяч до 18 было заключенных.
     -- Ну, а теперь?
     --  Теперь  --  в  ББК что-то  285.000, да  у нас  в Свирьлагe, кажется
75.000... Я как-то с братом подсчитывали 441 -- он в УРЧ работал -- всего по
лагерям сидит никак не меньше пяти миллiонов человeк...
     Костя покачал головой.
     -- Да... Экспериментик, что и говорить!...
     -- А вы в него еще вeрите, Костя?
     -- Вeрил бы -- не здeсь бы был!
     -- Ну, тут окончательно вышибутся остатки и<л>люзiй. Для  этого  лагерь
лучшая школа.
     Лицо Кости сморщилось, как от зубной боли. На его обычно привeтливом  и
веселом лицe появились морщины какой-то злобы и мстительности.
     -- Не во мнe дeло... Что -- я? Песчинка! Теперь массы говорят и рeшают.
Вот, жену у меня разстрeляли по этому же дeлу -- патроны из казармы крала...
Но это  все личное... Дeло даже не в том, что, вот, Сталин  н а с обманул...
Мы не за  свою обманутую исковерканную  жизнь  мстим...  За всю  страну,  за
Россiю, которую  он кровью залил,  за концлагерь, за голод,  за рабство. Вот
это мы не простим. Вот, попомните меня -- своей смертью Сталин не умрет...
     Голос Кости звучал твердо и жестоко.

        Выход

     Поздно вечером прибeгает курьер III части:
     -- Т. Начальник... Так что срочно просят придти в 17-ый барак... Что-сь
случилось...
     Подхватываю  походную  аптечку  и бeгу. В  баракe  -- полная  тьма. Всe
керосиновыя лампочки перенесены в комнату администрацiи, гдe толпятся люди в
военной формe.
     -- Ага, вот и  вы, доктор, --  встрeчает меня уполномоченный III части.
-- Осмотрите вот этого... "бывшаго"  человeка...  И главное -- с а м или н е
 с а м?..
     На лежанкe странно вытянулось  тeло с повернутой на бок головой. На шеe
трупа  видна  сине-багровая полоса от веревки. Относительно смерти  сомнeнiй
никаких.
     -- Давно сняли?
     -- Да нeт...  С  полчаса... Рабочiй за барак  случайно  вышел -- видит:
висит кто-то... Он крик и поднял... 442
     Я  поднес лампу к судорожно перекосившемуся  лицу и невольно вздрогнул:
эта  гримаса отчаянiя  и злобы сразу  напомнила  мнe  того студента, который
сегодня был у меня на осмотрe. Он  нашел,  значит, рeшенiе  вопроса, что ему
дeлать...
     Да... "Смерть -- выход из всякаго положенiя,
     Но единственное положенiе, из котораго выхода нeт"...
     -- Слышьте, Солоневич, --  наклоняется ко мнe чекист, -- нам главное --
нeт ли слeдов, что е г о повeсили?
     -- Нeт. Этот, видно, сам...
     -- С чего это он? -- насмeшливо поднимает брови чекист.
     Я молча пожимаю плечами... По своему, он, этот студент, прав. Наблюдать
свое  угасанiе  и  с  тоской  ждать  послeдних  минут,  когда  легкiя  будут
разрываться  от жажды воздуха  и  жажды  жизни...  Нeт  уж,  лучше  сразу...
Мрачная, обнаженная арифметика совeтской дeйствительности...
     Я  понимаю  его,  как  врач,  и  негодую,  как  гражданин:  почему  он,
безвременно уходя  в  иной мiр,  не захватил с  собой кого-нибудь  из  своих
тюремщиков и палачей?...

        Обыкновенная исторiя

     Спал  я в  своей  комнаткe  недолго  -- вeроятно,  часа  два.  Ночью  в
корридорe  лазарета   раздался  шум  топочущих  ног,  и  меня  вызвал  голос
взволнованнаго санитара.
     В перевязочной ничком на  клеенчатом диванe  лежал и  тяжело всхлипывал
человeк в военной одеждe, с окровавленной головой. Из палат  достали еще двe
лампочки, и раненаго перенесли на перевязочный стол.
     Один из заключенных, принесших раненаго,  видимо,  рабочiй  мастерских,
глухо сказал:
     -- Тут еще, товарищ доктор, евонная шапка... Она там сбоку валялась...
     Измятая  фуражка объяснила  многое:  у  нея  была сине-зеленая тулья  и
малиновый  околыш  --  форма  сотрудника ОГПУ.  Все  событiе  сразу  приняло
политическую  443  окраску.  Оно  оказалось  одним  из безчисленных  явленiй
"классовой  борьбы", или, правильнeе  выражаясь,  борьбы  власти с  народом,
которая ни на минуту не прекращается на великих просторах страны, "достигшей
соцiализма".
     -- Вы бы лучше, товарищи, подождали,  -- сказал я рабочим. -- Вeроятно,
нужно будет показанiя дать III части.
     -- Нeт уж, доктор... Вы уж не серчайте... Мы  пойдем. Мы вeдь не знали,
кто там лежит. Темно было. Потому-то  и принесли. А ежели-б видали, может, и
не  подошли: какое наше  дeло?..  А  теперь наше дeло маленькое.  Пущай сами
ищут, кто и как... Ну, прощевайте, доктор... Пока...
     Я  послал  санитара  с  докладом  в  III  часть  и  при  тусклом  свeтe
керосиновых  ламп  стал  осматривать  раненаго.  Дeло  оказалось  серьезным:
затылочная часть черепа была проломлена  каким-то тупым предметом, вeроятно,
кирпичем.
     Срeзав волосы и обрив край раны, я удалил выступившiе осколки костей и,
продезинфецировав края раны, стал перевязывать ее.
     В лазарет, совсeм запыхавшись, вбeжал чекист.
     -- Что тут у вас, товарищ Солоневич?..
     -- Да не знаю... Вот сейчас закончу -- сами увидите...
     Когда перевязка  была закончена,  я  повернул голову раненаго,  бывшаго
по-прежнему, без сознанiя, и освeтил его лицо лампой.
     -- Ах, чорт! --  взволнованно воскликнул  чекист.  --  Да это наш новый
уполномоченный...  Проскурняк...  Только  что  из  Москвы   прибыл...   Вот,
сволочи!.. Как это он к вам попал?
     -- Да вот принесли...
     -- А кто -- не замeтили?
     --  Нeт... Не  видал... А теперь вот что,  товарищ  дежурный.  Раненаго
нужно  срочно  дославить  в  центральный лазарет. Тут,  в  этих  условiях, я
операцiю дeлать не могу. Идите, срочно вызывайте карету скорой помощи.
     Скоро выяснилось,  что  карета скорой  помощи была  поломана.  Пытались
вызвать пожарный автомобиль, но и он был в ремонтe. 444
     -- Вот, дьяволы!..  -- выругался  сотрудник III  части.  -- В  легковой
машинe везти нельзя. Я же понимаю: лежачим нужно... Что же дeлать-то?
     Сошлись на компромиссe -- я  отправляю раненаго  на санитарной повозкe,
но только получив об этом оффицiальное распоряженiе.  Добился я этого не без
труда,  но мнe  нужно было  застраховать себя  от  обвиненiя, что я отправил
тяжело раненаго, нуждающагося в покоe, в обыкновенной повозкe... И по  много
меньшим поводам "пришивали" новое дeло.
     Минут  через  10  к  дверям  лазарета  подъeхала  повозка,  на  которой
санитарная  часть  привозила больных и отвозила покойников. На повозкe сидeл
наш постоянный возница  "покойницкiй кучер", маленькiй полeсскiй  мужиченко,
Татарук.
     В  нашей  медицинской  работe  этот  Татарук был нeкими  "валерiановыми
каплями".  Заросшiй  пеньковой  бородищей,  какой-то  удивительно  уютный  и
мягкiй, этот мужичек успокаивающе  дeйствовал на всeх больных. А  в качествe
санитара для душевно больных он был просто  незамeним и часто дeлал ненужной
примeненiе  смирительной рубашки. Его  любовно-мягкое  отношенiе к людям, их
горю и боли как-то невольно напоминало мнe толстовскаго Каратаева.
     Однажды случайно  мнe  удалось подслушать,  как  он, снимая с покойника
казенное бeлье  (в лагерe умерших хоронят обнаженными,  без гробов,  в общей
могилe),  говорил ему  вполголоса,  с  самыми  ласковыми интонацiями  своего
хрипловатаго баска:
     --  Ну что-ж, браток... Такая уж, значится, твоя  планида! Оно и вeрно,
браток, всe там будем... Ну, ну...  Дай руку...  Вот  так...  Вот  и  поeдем
сейчас, значит, в  могилку, на покой... Всe под Богом ходим... Кому куда  от
Бога назначено  -- тот туда в  назначенный час и  пойдет... Ну-ка еще... Вот
так...
     И  теперь   в  предразсвeтном  полумракe   этот   неграмотный  мужичек,
приговоренный к  10 годам  за какой-то "шпiонаж" ("был бы  человeк, а статья
всегда  найдется"!),  хлопотливо указывал санитарам, как  покойнeе  положить
раненаго и,  суетясь,  хозяйственно  подравнивал пучки  соломы 445 на  своей
"каретe скорой помощи" в одну (весьма дохлую) лошадиную силу...
     --  Только  вы осторожнeе поeзжайте,  Татарук, --  предупредил я.  -- У
парня голова ранена... А у ворот к вам из III части человeк подсядет.
     -- Ну что  вы, товарищ начальник,  -- обидeлся мой мужичек. --  Развe-ж
впервой? Чистых покойничков важивали и то ничего! Довезем, как миленькаго.
     В это время санитар принес из перевязочной смятую фуражку.
     -- На,  Татарук,  вези  и  этое  барахло. Может, еще сгодится полголовы
прикрыть.
     Добродушное лицо Татарука при  видe фуражки  вдруг  стало напряженным и
серьезным.
     -- Вот оно што? -- протянул он. -- Из гадов, значится?..
     --  А твое дeло шашнадцатое, -- хмуро оборвал его санитар. -- Твое дeло
довезти к