мисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов

     Княгиня София Юстина, до крайности утомленная давешними приключениями и
страстными   любовными  играми  минувшей  ночи,  безмятежно  спала  в  своей
роскошной  постели.  Ее  аккуратная  головка  с распущенными волосами  цвета
пылающего агата покоилась  на  могучей груди князя Марсия  Милиссина,  а сам
князь, хоть и давным-давно пробудился ото сна, возлежал, недвижимый, подобно
Атланту,  поддерживающему небесный  свод, не желая  тревожить  священный сон
любимой. Его обуревали сладостные грезы о новых ночах, еще более жарких, чем
минувшая, его переполняла гордость обладания этой восхитительной, ни на кого
не похожей, женщиной.
     Конец ее безмятежному сну и его сладостным грезам  положил прозаический
стук  в дверь, прозвучавший, ввиду  своей неожиданности,  особенно  резко  и
вызывающе.  Вслед  за  стуком раздался  почтительный,  но  тревожный,  голос
майордома:
     -- Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! Ваш дядя во дворце!
     --  О-ох...  --  произнесла София, с  усилием  открывая  глаза.  -- Мне
послышалось, кто-то поминал моего дядю; а  я-то надеялась, что день начнется
удачно.
     -- Ваше сиятельство... -- продолжал надрываться майордом.
     -- Сейчас я встану и спущу с  лестницы этого негодяя, -- сказал Марсий,
намеренно не уточняя, какого негодяя он имеет в виду.
     Однако проницательная София поняла его.
     -- Не  надо,  мой  воинственный  бог... Без дяди  жизнь  покажется  мне
пресной.   Его   бесконечные   интриги   и   мои  ответные  ходы  напоминают
увлекательную  шахматную партию. Нет, любимый, я положительно запрещаю  тебе
причинять вред моему дядюшке Марцеллину! К тому же тебе должно быть совестно
желать зла этому человеку, ведь он женат на твоей родной сестре.
     -- Которую он сделал несчастнейшей из женщин.  Хотел бы я знать, какого
дьявола он явился к тебе ни свет ни заря?
     -- А который нынче час, дорогой?
     -- Пару минут тому назад часы Пантеона пробили семь.
     -- Это мне не  нравится, -- нахмурилась София. -- По-моему, дядя явился
с твердым  намерением испортить  мне  настроение.  Как будто  мало вчера  на
Форуме постарались его наймиты!
     -- Когда-нибудь я все-таки убью его, -- пообещал Марсий.
     София Юстина встала и  через дверь попыталась  разузнать у майордома, с
какой  целью  припожаловал  Корнелий  Марцеллин. Майордом ответил,  что цель
визита  сенатор назвать  отказывается  и  требует  немедленного  свидания  с
племянницей.
     --  А  ведь ему  достанет  наглости  ворваться  сюда,  --  обеспокоенно
заметила она, надевая халат.
     --  Тогда  он  точно  отсюда  направится   прямиком   к  аватарам,   --
безапелляционным тоном заявил Марсий. -- Пусть мне затем отрубят голову, но,
умирая, я буду знать, что избавил двух дорогих мне женщин от этого мерзавца.
     -- Напрасно, мой бог. Я не хочу из-за него терять тебя. Сейчас я к нему
выйду.
     Вдруг шаловливая мысль посетила мозг и развеселила ее. София спросила у
майордома, готов  ли бассейн. Тот отвечал,  что да, готов, и не  могло  быть
иначе,  поскольку молодая хозяйка начинала каждый свой день с приема горячей
ароматической ванны. София взяла два сосуда с благовониями,  сбросила халат,
а  затем  приказала  майордому  пять  минут  спустя просить сенатора  в  зал
бассейна.
     -- Что ты задумала? -- с неудовольствием спросил Марсий Милиссин.
     -- Не хочу позволять дяде отнимать у меня время.
     В глазах любовника  заплясали дьявольские огоньки. Он вскочил с постели
и миг спустя преградил дорогу Софии.
     -- Скорее солнце угаснет, чем я позволю ему насладиться твоим волшебным
телом!
     -- Ну что ты, мой бог, -- со смехом молвила княгиня, --  это  волшебное
тело не доставит ему  ни секунды наслаждения -- одну лишь  пытку! А впрочем,
ты сможешь сам все увидеть и услышать.
     -- Я?!
     -- Да. Посмотри сюда. Эта плитка снимается.  Вот так. Видишь бассейн? Я
буду там.
     -- Проклятие! И ты хочешь, чтобы я подглядывал?
     -- Это доставит мне наслаждение, Марс. Ради всех богов, сиди тихо! Если
дядя узнает, что ты у меня... Ох, даже не хочу думать, что тогда случится!
     Оставив недоумевающего ревнивца наедине с его противоречивыми  мыслями,
София Юстина вышла в другую дверь и направилась к бассейну. Там она вылила в
воду содержимое  обоих  сосудов и  улыбнулась в предвкушении своего триумфа.
Слабый, но терпкий запах ароматической  настойки из цветка  букетной орхидеи
поднялся над водой; она знала, что дядя, подобно  пчелам, собирающим нектар,
хмелеет от  этого запаха  и  наверняка скажет нечто такое, о чем  в  обычной
обстановке не сказал  бы  ни слова. Грациозно изогнувшись, -- о, как приятно
было сознавать, что страстный Марсий видит тебя в эту минуту! -- она нырнула
в горячую воду и испытала блаженство. Затем она вынырнула, расслабила мышцы,
но навострила чувства и ум -- и стала ждать.
     Вот послышался звук открывающейся двери, и голос майордома возгласил:
     -- Его светлость князь Корнелий Марцеллин, сенатор Империи!
     София мгновенно ушла под воду. Там  у нее мелькнула честолюбивая мысль,
что обращение  "светлость" звучит получше обращения "сиятельство", а значит,
нужно  принудить отца  уступить  ей место  Юстинов  в  Сенате, дающее  право
называться  "светлостью".   Потом  она  вспомнила,   что  двадцатисемилетняя
красавица  не  лучшим  образом  будет  смотреться  в  окружении  завистливых
сенаторов-геронтократов и вернулась к выводу, что  "сиятельством"  тоже быть
неплохо,  особенно в  роли первого министра Аморийской империи, каковую роль
она  и получит по достижении тридцатилетнего возраста, если обыграет  дядю в
этой и последующих партиях.
     Из-под воды она  услышала гневные раскаты дядиного голоса и неуверенный
писк  своего  майордома.  Помедлив  немного,  она  высунула  голову из воды.
Впечатление,  произведенное  ею  на  дядю,  оказалось  выше  ее  собственных
ожиданий:  похоже,  он  ожидал увидеть все,  что угодно, только  не это. Она
рассмеялась и небрежным движением  кисти руки отправила майордома. Взирая на
дядю смеющимся  победительным взглядом, она великодушно позволяла ему начать
партию: в любом случае фигуры уже расставила она.
     Тридцатидевятилетний князь Корнелий  Марцеллин выглядел  великолепно  в
калазирисе жемчужно-розового цвета, безукоризненно сидящем на его подтянутой
сухощавой  фигуре,  и  остроносых  туфлях из  мягкой кожи  эмпуса.  На груди
калазирис пересекала  широкая  муаровая лента с закрепленным на ней символом
сенаторского  достоинства  --  большой звездой о двенадцати лучах. Поскольку
князю  Корнелию покровительствовал  аватар Грифон,  сенаторская  звезда была
гранена  из  розового  топаза  и  оправлена  в  золото.  Княжеская  диадема,
покоившаяся  на  его голове,  также  была  украшена  розовыми самоцветами  и
кораллами.
     Короткая   клиновидная   бородка   оказалась,  как  всегда,   аккуратно
подстриженной.  Тонкие  щегольские усики  выглядели  продолжением  столь  же
тонких,  но изящно  искривленных,  губ.  София  знала,  что  дяде приходится
подкрашивать свою седеющие волосы, дабы придать им благородный вороной цвет.
Главной  достопримечательностью  дядиного лица был  нос, но  не римский и не
греческий,  а  похожий  на  клюв  птицы  ибис,  такой  же  изогнутый  дугой,
закругленный,  каким изображали нос  своего ибисоголового бога  Тота древние
египтяне. Облик  Корнелия Марцеллина  удачно дополняли  чуть раскосые  узкие
глаза    сероватого     отлива,     в    которых    обычно    присутствовало
насмешливо-покровительственное выражение; наивен был всякий, кто надеялся по
этим  глазам прочитать  владеющие  их  обладателем  чувства  -- эти  чувства
следовало изучать по губам.
     Пока  мы  рисовали  для   читателя  беглый   очерк   наружности  нашего
демонического  героя,   князь   Корнелий  Марцеллин   успел  оправиться   от
неожиданности  и сделать первый  ход, который  ждала  от  него княгиня София
Юстина. Он всплеснул руками и воскликнул, с порицанием в голосе:
     -- Не  могу  поверить своим глазам!  Моя дражайшая племянница принимает
ванну в тот момент, когда...
     Он запнулся, точно подыскивая необыкновенные слова, способные  в полной
мере отразить грандиозность творящихся в мире событий.
     --  Дражайший  дядя,  --  с  достоинством  ответила София,  -- как  вам
известно,  я  принимаю ванну всякий  день, дабы сохранить  привлекательность
моего тела, которым вы не устаете восхищаться.
     Это было началом традиционного, однако неизменно эффективного дебюта; в
подтверждении своих слов княгиня извлекла из-под воды точеную руку и сделала
ею изящное поглаживающее движение по плечу.
     Князь предпочел уклониться от известной дебютной схемы.
     -- Моя  дорогая, я сильно  опасаюсь, что  ваше  божественное  личико не
избежит  крохотной  морщинки, когда вы  узнаете печальную новость, приведшую
меня сюда в это раннее утро.
     "Так и есть, -- подумала София, -- он еще немного помучит меня, а потом
сообщит какую-нибудь гадость. Что же случилось? Умер император?!  Нет, тогда
бы дядя не стал елейничать. Умер  отец? Тоже навряд ли: дядя не осмелился бы
по  такому поводу тревожить меня.  Нет,  никто не  умер... Наверное,  что-то
нехорошее случилось с моими варварами, и он пришел позлорадствовать".
     -- Вы пугаете меня, дядюшка. Как можно говорить молодой женщине,  что у
нее будут морщины? На вашем месте я бы скрыла правду, дабы прежде времени не
травмировать свою любимую племянницу.
     "Если  попросить  его  сокрыть  правду,  тогда он  захочет  сказать  ее
скорее", -- подумала она.
     Так и вышло.
     -- Увы, дражайшая  племянница! Правда не  станет ждать! Мне придется ее
сказать,  как это  ни  прискорбно.  Прошу вас выйти из  бассейна, ибо опасно
слушать горестную весть в воде: вы рискуете захлебнуться!
     "О, нет, это  мы оставим для  концовки!".  Подумав так, София  потупила
взор и со смущением проговорила:
     -- Ах, дядя, как же вам не стыдно! Кроме этой воды,  мне нечем прикрыть
мою наготу!
     "Ну  и  стервочка!",  --  мелькнуло  в  голове  Марцеллина;  он  всегда
восхищался утонченным  кокетством  племянницы  и  ее умением  держать  удар.
"Погоди, стервочка, ты еще не догадываешься, что тебя ждет!".
     Князь  Корнелий  потянулся  к   перламутровым  застежкам,  демонстрируя
намерение ссудить племяннице свой калазирис.
     -- Дядюшка, не надо! Ваш калазирис так идет вам;  я бы лучше одолжила у
вас вашу звезду.
     -- Мою звезду?!
     -- Да, дядюшка. Она мне очень нравится.
     -- А разве у вас нет своей?
     -- Увы, дядюшка! Вы же знаете, мой отец считает,  что я еще мала носить
такую красивую звезду.
     --  Он  ошибается,  дорогая.  Вам звезда  сенатора будет в  самый  раз.
Хотите, я попытаюсь переубедить вашего отца?
     --  Пожалуй,  не стоит. Ибо если  мой отец  отдаст мне свою сенаторскую
звезду,  то  в  качестве ответной  любезности я  должна  буду уговорить  его
уступить вам кресло первого министра -- а  я, признаюсь, не хочу,  чтобы мой
отец  остался ни с  чем! Прошу, милый дядюшка,  не заставляйте меня выбирать
между вами, ведь я от всего сердца люблю вас обоих.
     "Браво! -- подумалось князю Корнелию. -- Она просто прелесть! Как жаль,
что для первого министра есть лишь одно кресло, и  это кресло  ждет, когда в
него сяду я".
     --  Дражайшая племянница, вы знаете, сколь скромны  мои личные амбиции.
Для  меня  нет  большего  счастья,  чем  служить  вам  и  оберегать  вас  от
превратностей  судьбы.  Вот почему  я счел уместным принести горестную весть
лично:  ибо, как  говорят, лучше  услышать  о  неприятностях  от  друга, чем
выуживать их из врага!
     "Такой  друг,  как ты,  опаснее  всех моих  врагов,  вместе  взятых, --
подумала София. -- Только тебе доставляет удовольствие мучить меня ожиданием
самого  страшного,  ты,  муж,   преисполненный  козней  различных  и  мудрых
советов25!".
     --  Вы мой  самый преданный  друг, дядюшка: благодаря вам  я уже  почти
успокоилась. Теперь любую печальную новость я приму с надлежащим смирением.
     -- Вот  как?! -- его губы  чуть вздрогнули.  --  Даже  весть о  дерзком
бегстве злокозненных еретиков Ульпинов?!
     Удар  был  нанесен коварно и  жестоко.  Из-под  прищуренных  век  князь
Корнелий внимательно наблюдал за реакцией Софии.
     -- Что  вы сказали, дядя? -- промолвила  она в надежде  выиграть время,
дабы понять, зачем он шутит столь безжалостно и прямолинейно.
     -- Марк и Януарий Ульпины бежали нынче ночью.
     -- Дядюшка,  мне кажется, нынче ночью вам приснился дурной сон, который
вы поспешили объявить явью. Я нахожу вашу шутку неудачной.
     -- Вы теряете время, милая Софи, -- с непритворной горечью изрекли уста
сенатора. -- Ульпины сбежали не во сне, а наяву.
     -- Не может быть!..
     Ей  вдруг  стало  холодно  в  горячей  ванне.  Эпопея Ульпинов  в  одно
мгновение пронеслась в ее  мозгу.  Она вспомнила, скольких трудов имперскому
правительству  и  Святой Курии стоило  раскрыть тщательно законспирированный
заговор  еретиков-маркианцев; она вспомнила волнующий  показательный процесс
по делу Марка и Януария, завершившийся полным разгромом зловещей  секты; она
вспомнила собственную блестящую речь в столичном Конгресс-центре, из каковой
речи всякий  мог понять,  кому принадлежит  решающая  заслуга  в искоренении
маркианской  скверны;  она  вспомнила  все   это  --  и  ей  стало  страшно.
Безраздельная  победа  над   еретиками-маркианцами   была  одним   из  самых
внушительных ее козырей к предстоящим выборам  первого министра; если теперь
выяснится,  что этот козырь  выскользнул  из ее рук, -- не говоря  уж о том,
сколь опасны беглые ересиархи сами по себе! -- с мечтой о Квиринале придется
расстаться надолго, если не навсегда.
     Она не могла не признать, что Корнелия Марцеллина  привела  к ней в это
утро более чем веская причина. Он не стал бы так шутить.
     -- Они бежали, -- с гневным  трепетом  произнес между тем сенатор, -- и
тем явили дерзкий вызов Небесным Аватарам, нашей Божественной власти и лично
вам, моя бедная племянница!
     "Вот  еще не хватало,  чтобы он  тут начал  меня  жалеть", --  подумала
София. Она представила себе, как потешается  дядя в  душе над ее бедой,  как
упивается ее поражением и, следовательно,  собственным торжеством, --  и она
едва  сдержалась, чтобы  не явить  ему стыдные  свидетельства овладевшего ею
отчаяния.
     -- Как это случилось, дядя?
     -- Некто взломал цепи и выпустил еретиков на волю. Мои друзья  случайно
обнаружили это на рассвете.
     "Как  же, случайно!", -- пронеслось в  мозгу Софии. На ум тотчас пришла
идея связать побег  Ульпинов  с интригами  дяди против  нее.  "Если  удастся
доказать, что побег еретиков  был устроен с  целью навредить правительству и
мне лично, можно  будет задать вопрос:  "Cui  prodest?"26 --  и  ненавязчиво
намекнуть  на  дядю. Он,  конечно,  отопрется, однако  репутация  его  будет
подмочена. Никогда  не  станет первым министром человек,  которым  мог  быть
замешан в преступлении против богов: requiescat in pace27".
     "Она размышляет, стоит ли топить меня, дабы выплыть  самой,  --  думал,
глядя  на  Софию,  князь  Корнелий.  --  Сейчас она  придет  к  выводу,  что
захлебнется прежде, чем я утону".
     "Дядя слишком  умен и осторожен, чтобы играть  в такие опасные игры, --
думала княгиня. -- Возможно, это ловушка. Дядя чист, либо уже успел измазать
грязью других. Он не стал бы являться ко мне с таким сочувствующим видом, не
будучи убежденным в своей абсолютной неуязвимости".
     -- Кто еще, кроме ваших друзей, дядя, знает о бегстве еретиков?
     "Умница, -- отметил сенатор. -- Она сразу переходит к делу".
     -- Понятия не имею, дорогая. Кто угодно может увидеть оборванные цепи и
поднять ложную тревогу.
     Софии едва удалось скрыть изумление.
     -- Вы сказали: "ложную", дядя?
     -- Разумеется, милая Софи. Разве какой-нибудь случайный прохожий  может
быть  уверен,  как  уверены  мы  с  вами,  что   всевидящие  боги  позволили
злокозненным еретикам бежать?!
     Ответ сенатора прозвучал зловеще и двусмысленно, однако София уловила в
нем главное -- а  главным были  слова: "случайный прохожий". "Это становится
интересным, -- подумала она. -- Неужели  дядя собирается помочь мне избежать
скандала?! Невероятно...".
     -- Вы совершенно правы, дядя. Аморийцы не поверят никому, кто возьмется
утверждать, будто такие страшные преступники, как эти Ульпины, вольны бежать
из-под присмотра самих Высоких Богов!
     -- Не поверят, при одном условии: если еретики будут скоро схвачены.
     "Он прав, -- отметила  София. -- Если  Ульпинов поймают  в течение дня,
можно будет сделать вид, что никакого бегства не было".
     -- Я  рада,  что вы сообщили мне первой, дядя. Я тотчас подниму на ноги
всех секретных агентов.
     -- И поступите опрометчиво, дражайшая племянница.
     -- Опрометчиво?!
     --  Не следует недооценивать  ересиархов, милая Софи. С момента бегства
прошло прилично времени.  Бьюсь  об заклад,  Ульпины уже покинули космополис
либо  заползли в такую нору,  в  которую вашим  агентам просто  не придет  в
голову заглянуть...
     "Он  опять прав, -- с досадой подумала княгиня. -- Неужели  он оказался
настолько  самонадеян, что  все-таки  связался с этим  делом?!  Может  быть,
"нора", которую он имеет в виду, -- один из его дворцов?!  Конечно, никто не
осмелится  подумать, будто сенатор Империи  способен прятать  у себя  беглых
еретиков.  Нет, это глупо -- хотя и  объяснило бы,  к  чему  он  клонит:  он
надеется получить от меня нечто взамен Ульпинов".
     -- ...Я  нисколько не  сомневаюсь, что  в  самое  ближайшее  время  вам
удастся разыскать еретиков,  и  они не уйдут  от  карающей длани  богов,  --
продолжал между тем Корнелий Марцеллин. -- Однако, -- здесь сенатор позволил
себе чуть заметно ухмыльнуться,  --  "ближайшее время" может растянуться  на
день, на два, на три... к чему гадать? И все это время вы будете нервничать,
моя милая Софи, а я, как любящий дядя, буду нервничать вместе с вами. К чему
нам такие сложности?!
     --  Уж  не хотите  ли  вы,  дядя, сказать,  что знаете,  где скрываются
Ульпины?! --  пряча  под лукавой усмешкой  охвативший  ее  трепет,  спросила
София.
     Сенатор  скрестил  руки  на  груди  и,  желая,  как  видно, насладиться
прелестью текущего момента, рассмеялся.
     "Он  меня провоцирует,  -- поняла  она.  -- Разумеется,  он Ульпинов не
прячет. Чего же он добивается?! О, нет, неужели опять...".
     --  Вы само совершенство, прелесть моя, -- сказал сенатор. --  А вода в
вашем  бассейне настолько  чиста и прозрачна, что  я имею  счастье лицезреть
nitor splendens Pario marmore purius28. Простите, я отвлекся: ваши волнующие
контуры заставили меня забыть о цели моего визита.
     --  Отнюдь!  По-моему, вы уже добились,  чего хотели,  дядюшка:  сперва
горькая для меня  весть, затем некие туманные намеки... Вы, я вижу, явились,
дабы испортить мне настроение на целый день! -- вспылила София, погружаясь в
воду по самое горло;  в действительности же  она таким способом подталкивала
дядю к  откровенности;  она знала, что аромат настойки  орхидеи  уже  должен
начать действовать.
     "Погоди, дорогая, придет время, и у тебя с утра будет такое настроение,
которое уже никто  никогда  не сможет  больше испортить", -- со  злорадством
подумал князь Корнелий. Вслух он воскликнул:
     --  Полноте,  дражайшая  племянница! Вы понимаете меня превратно. И вот
вам доказательство моей сердечной любви  к  вам:  я отвечаю утвердительно на
ваш вопрос.
     -- Я не верю своим ушам, дядя: вам известно, где прячутся Ульпины?!!
     -- Именно  так,  милая Софи. Причем они  до того убеждены в собственной
безопасности, что вы свободно  можете войти  к  ним, а они  вас заметят лишь
тогда, когда вы наденете на них оковы.
     -- Вы нечеловечески жестоки, дядя. Вам должно быть стыдно.
     --  Но  з