Нарбоннским!
     Я ликовала. Это был  для меня приятный, удивительный сюрприз: галльский
волк  обращался ко мне как к арбитру. Ко мне, -- к женщине, к  аморийке!  Не
ожидала, честно говоря...
     -- Да как ты смеешь, пес... -- начал было уязвленный герцог Крун.
     -- Да, смею!  -- дерзко воскликнул Эльред. --  Уж если  мы  в  Империи,
пускай Империя блюдет свои законы!
     Я подала герцогу знак, что желаю ответить барону сама.
     -- Вы правы,  господин  барон,  --  сказала  я, -- Божественный  Виктор
действительно признал принца  Варга  наследником  нарбоннского престола, так
как надеялся на верность принца. Но принц жестоко обманул надежды императора
и  своего  отца.  Поэтому  его  казнят,  и  это будет  по  закону. От  имени
имперского  правительства  я выражаю полную  поддержку  всем  действиям  его
светлости герцога Круна. Вот,  у  меня в  руках, новый императорский эдикт о
признании Кримхильды вашей герцогиней; осталось лишь число поставить.
     --  Да это сговор! -- простонал  барон  Старкад. --  Они же сговорились
все, что государь, что эта! О, горе нам!..
     --  Поймите,  сопротивление бессмысленно и безнадежно. Не нас вините  с
государем  вашим,  а принца  Варга, который в своей безумной гордыне презрел
доводы  рассудка.  И  еще  одно. Дабы  среди  присутствующих  не  зародилось
искушение   поднять  мятеж  против  законной  власти,   я   откровенно   вас
предупреждаю:  линкор  "Уаджет"  находится  всего  в  пятнадцати  гермах  от
нарбоннского берега. Вам все понятно, господа?
     Им  было   все  понятно.   Линкор   "Уаджет",  эта  плавучая  крепость,
прославился во время последней  войны, весьма печально для галлов. Тогда его
эфиритовая пушка дотла спалила  укрепленный лагерь герцога  Круна. А еще  на
линкоре постоянно базировалась целая когорта морской пехоты...
     -- Если желаете, вы можете  жаловаться на меня хоть  самому императору,
-- добавила с усмешкой я.
     -- Но это будет  после, --  заметил  герцог Крун,  --  а  теперь, живо,
присягайте дочери моей, довольно всяких обсуждений!
     ...Кримхильде присягнули двадцать семь  баронов и  два  баронских сына.
Пятерке непокорившихся вассалов, и  в  том  числе баронам Видару и Старкаду,
пришлось  сложить головы на  плахе. Это случилось еще до захода солнца. Ну а
третий  баронский  сын  попал  в  темницу;  там  будет  ожидать  он  решения
трусливого отца.
     Как только завершилось  заседание совета, герцог отдал приказ  казначею
выдать  обещанные  деньги оставшимся  в живых баронам.  Из двадцати  семи за
золотом явились девятнадцать. А  восемь  гордецов так выдали себя. Но я была
уверена,  что неблагонадежные есть и среди явившихся за золотом. Поэтому мой
мужественный друг воспретил баронам покидать дворец до казни принца Варга, а
я приставила к ним своих агентов.
     Герольды герцога  провозгласили  волю  государя  горожанам. Выступлений
протеста не  случилось, и  это, признаюсь, меня насторожило. Я знала, что мы
одержали важную победу, и еще я знала, что это не конец.
     Поздно вечером  во дворец  привезли  мою  кузину Доротею. Ее изловили в
пустынной местности, где, разумеется, не было никаких баронских замков. Лишь
вход в  пещеру Гнипахеллир  начинался поблизости; теперь  я точно знала, где
прячутся еретики Ульпины.
     Я попыталась побеседовать с кузиной по душам, однако эта милая бедняжка
от меня закрылась, и разговор не получился. Пришлось отдать приказ доставить
Доротею на фрегат. Негоже любящей супруге смотреть на завтрашнюю  казнь. Она
все поняла и возмутилась, грозила мне жестокой местью своего отца... а позже
плакала  и умоляла. Раньше нужно  было думать! Мои  руки  чисты: я отправила
девчонку на фрегат из сострадания и ради собственной ее же безопасности.
     А  что до  князя Марцеллина, ее отца, ему я  не  завидую; когда  кузина
возвратится  в  космополис,  дяде  придется  долго  танцевать  передо  мной,
вымаливая  ей -- и самому себе! -- прощение, и я еще подумаю,  какую  цену с
него за это взять.
     Барон Фальдр,  начальник  стражи, сперва  противился  моим приказам, но
потом уразумел: тут я командую, а герцог, государь его, лишь верно исполняет
мой сценарий.



Глава четырнадцатая,
     в которой  приговоренный принц  готовится предстать  перед  Вотаном,  а
вместо этого встречает сына его Донара
     148-й Год Кракена (1786),
     19 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога
     
     День,  как  назло,  выдался тихим и  ясным. Солнце  слепило привыкшие к
мраку тюремного подземелья глаза молодого принца. Кандалы звенели на  ногах;
зная характер своего сына, герцог Крун для верности повелел стянуть цепями и
руки Варга за  спиной, и  грудь,  и шею. Вот  таким,  закованным в  сталь не
рыцарских доспехов, но позорных цепей изменника, его и привели к эшафоту, на
котором еще не высохла кровь казненных накануне баронов.
     До самого  последнего мига, до первого солнечного луча, до первого шага
по  брусчатке этого двора, он надеялся и верил, что его спасут. Всю  ночь он
не смыкал глаз, ожидая  друзей.  Ими  могли оказаться  кто  угодно:  еретики
Ульпины, которые нуждались  в  нем  для своей мести;  наперсник  Ромуальд  и
молодые рыцари; бароны, видевшие в нем  вождя; и сам отец мог передумать  и,
пока  не поздно, вернуть потерянного  сына; наконец, даже Юстина, пересчитав
все варианты в своем математическом мозгу, могла дать задний ход и приказать
освободить его... ему так хотелось верить, что она блефует!
     Не  пришел никто:  еретики оставили  его  (а может,  Доротее не удалось
предупредить  их  или она нарочно  предала мужа?),  наперсник и  его друзья,
видать, пробиться в крепость не сумели, бароны сами за себя дрожали, отец не
передумал,  и  Юстина,  как оказалось, вовсе  не играла  с  ним... Все  было
взаправду:  и  этот  двор,  и этот эшафот, и  стража по  периметру  двора, и
бледные бароны, затравленные волки, и победители... Они, победители,  стояли
на балконе донжона,  друг подле друга:  в центре -- отец, справа  -- сестра,
слева -- Юстина.
     Превозмогая  боль  в  глазах,  он  взглянул   на  этих  победителей.  В
слезящихся веждах отца узрел он страдание  и боль, а еще решимость эту  боль
преодолеть и пережить страдание как должно государю своего народа. В  глазах
сестры играло торжество, она злорадствовала казни брата... дура! Он подумал,
что сестра,  если случится  чудо и если по  воле  недобрых богов станет  она
герцогиней, то трон Нарбоннский долго не удержит -- и поделом  ей; она умрет
похуже, чем он умирает нынче...
     А третья пара  глаз была  невозмутимой, они глядели на него достойно, с
едва  заметным  сожалением. Он  долго, сколько  мог, смотрел в глаза Юстине,
надеясь уловить что-то  еще... нет, ничего там больше не было! И он подумал:
железная, мужская воля, сильный ум.  На  нее единственную он не таил  обиды:
Юстина не менялась, она с самого начала была его  врагом, но именно как враг
сражалась  благородно с ним. Сначала, в Миклагарде,  когда впервые она могла
его казнить, Юстина  оставила ему  шанс; затем, когда  он  этот шанс отверг,
она, уже в  Нарбонне, снова  приходила к нему с  миром;  и  лишь  когда он в
последний  раз оттолкнул протянутую ему руку дружбы, она решилась  умертвить
его. В душе своей  он признавал, что сам другого выхода ей не оставил. На ее
месте,  со своим врагом, он, скорее всего, поступил бы так же. Да, на Юстину
не было обиды у него, и ненависти не было, а было уважение к  врагу, который
честно одержал над ним победу.
     Зато к отцу  и к прочим он испытывал презрение и  злость; ему казалось,
что они слишком  быстро сдались на милость Юстины. Он не знал всего, но даже
если бы и знал, навряд ли изменил бы мнение свое.
     В отличие  от  Софии  Юстины, он принимал  людей не такими,  какими они
являлись на самом деле, а такими, какими они  обязаны были,  на  его взгляд,
быть.
     Его  ввели  на  эшафот.  Палач  в  черном  капюшоне  стоял  с  секирой,
начищенной до  блеска. Он знал этого  палача. То был  человек,  в  сущности,
неплохой, но из-за дурной его профессии всяк недолюбливал  его; Варг помнил,
что  когда-то,  много  лет тому  назад,  жестоко и  напрасно оскорбил  этого
палача. Тот отомстить поклялся. В те времена принц рассмеялся -- а не смешно
ли сыну герцога бояться  угрозы мастера заплечных дел?! За балахоном Варг не
видел  лица,  но  чувствовал,  как оно кривится  гримасой  предвкушения  той
долгожданной мести: сейчас палач сполна сумеет расквитаться с ним!
     А умирать так не хотелось! Он был молод, силен, горяч, жизнь била в нем
ключом, жизнь тянулась к жизни, к людям, к великим подвигам, к свершениям во
благо своего народа, к свободе...  Ведь он не сделал в жизни ничего, чем мог
бы  похвалиться  пред  богами  в  Вальхалле! Не  сделал,  не успел.  А норны
каменносердечные назначили  принять конец...  О,  неужели отеческие  боги  и
впрямь слабее пришлых аватаров?!
     Безмолвие  царило  над двором  в  Нарбоннской  цитадели.  Принц  ощущал
желание  кричать, вопить,  взывать к их  мужеству,  этих людей, а  трусов --
проклинать... Слова, которые  он  хотел сказать, застревали в его глотке. Не
от страха, конечно; краем глаза он ловил легкую усмешку на устах Юстины -- и
понимал, что  у нее  все под контролем, и что этот его последний бунт ничего
не изменит, и что бунтом этим  он  лишь продемонстрирует ей свою слабость...
Он плотно сжал губы и поклялся себе принять смерть, как подобает рыцарю -- с
достоинством и с честью, которую ей не отнять.
     Герцог взмахнул платком. Взвыли трубы и загремели барабаны. Чьи-то руки
немилосердно  толкнули Варга, прижимая голову к плахе. Палач воздел  секиру.
Принц затворил глаза и стал ждать, когда валькирия примчится за его душою.

     * * *
     148-й Год Кракена (1786),
     19 апреля, Галлия, пещера Гнипахеллир
     Из дневниковых записей Януария Ульпина
     ...Отец все сетовал, мол, мы не догадались прихватить с собой из Амории
пусть  самый маленький  хрустальный шар --  как будто  мы  могли спасти хоть
что-нибудь помимо жизни! -- и посему, ввиду отсутствия у нас шаров и прочего
полезного инструментария, нам приходилось  напрягать ментальные способности,
да так, что после всякой процедуры нечеловечески болела голова.
     Устройство,  например,  моего  голографического визита  к принцу  Варгу
обошлось отцу тяжелейшим приступом мигрени, а я отлеживался добрые сутки. О,
если б знал  бедняга принц, как мы за него страдаем, в прямом и в переносном
смысле!
     О приезде Софии Юстины  мы узнали вовремя, и не от Доротеи. Идея принца
послать  девчонку  к  нам  была невероятно  глупой,  но  ни  отец,  ни  я не
собирались снова  отправлять в темницу  голограмму. Нужно  беречь  силы  для
настоящих дел, говорил отец.
     Посредством  телепатического зрения отец незримо присутствовал почти на
всех  важных встречах с  участием нашей  давней  врагини. Следует  отдать ей
должное: София действовала выше  всех похвал,  -- равно как и прежде,  когда
она судилище над нами учиняла. Мы с отцом даже не ожидали, что  казнь принца
случится так скоро.
     Как  только  девчонка  Доротея  невольно навела  Софию  на  наше  милое
прибежище, мы стали ждать  непрошеных гостей. Отец не  сомневался, что София
бросит всех своих собак на штурм пещеры и не успокоится, пока ей не притащат
наши трупы. Хуже того, она постарается совместить по времени казнь принца  и
атаку легионеров  на нас,  чтобы  мы  не  успели помочь  нашему благородному
другу. К несчастью,  у  нас  не  было  возможности отыскать другое  убежище.
Максимум,  чего  нам удалось добиться,  это создать  ментальные  помехи  для
видиконовой  связи,  и  таким образом  лишить  Софию возможности  направлять
действия легионеров.
     А чем и как их встретить, мы знали.
     Я чуть  помедлил,  ожидая, когда  большая  часть щенков Софии войдет  в
пещеру, а затем спустил на них настоящего пса.
     Признаюсь, все  последующие  годы мне  было лестно слушать  будоражащие
кровь  легенды о  том,  как  дьявольский  пес Гарм внезапно вырвался из недр
страшной пещеры,  напал на имперских легионеров и в  клочья растерзал их. На
самом деле, разумеется,  сотворенный мною фантом не мог терзать живую плоть;
достаточно,  что  это  призрачное  чудище  величиною  со  слона как  следует
перепугало  бравых  легионеров, не говоря уже  о суеверных солдатах  герцога
Круна. А что не сделал Гарм, то довершил обвал.
     В то время как я отражал атаку щенков Софии, мой великий отец занимался
много более полезным и перспективным делом...

     * * *
     148-й Год Кракена (1786),
     19 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога

     -- Смотрите, это же Донар-Владыка! Сам Донар!!!
     "Странно,  -- подумалось Варгу, -- вроде в Вальхалле хозяйничает старый
Вотан, а не сын его Донар. Или тут, на небесах, тоже власть переменилась?".
     Он открыл глаза -- и сразу понял: это не Вальхалла.
     Над  внутренним  двором  герцогской  цитадели  прямо  в  воздухе  парил
здоровенный, в два или даже три человеческих роста, богатырь в рогатом шлеме
и  в  кольчуге,  с огромным  двусторонним молотом в  левой руке. Богатырь не
просто так парил в воздухе, а вместе с колесницей и двумя запряженными в эту
колесницу гигантскими козлами, свирепому виду которых  могли бы позавидовать
братья Гарм  и Фенрир. Однако лицо богатыря казалось еще более свирепым, чем
морды  козлов,  а  его пламенно-рыжие волосы и борода  не  оставляли никаких
сомнений в том, что сей богатырь сам Донар-Всевоитель и есть.
     В связи с  этим  принц  Варг  ожидал  услышать грохот колесницы,  свист
молота  Мьельнира  и  могучий  рев  разгневанного бога  --  но услышал  лишь
отчаянные  крики собравшихся на казнь людей. Донар-Всеотец парил  над землею
совершенно  безмолвно   и  неразговорчивость  свою  компенсировал  яростными
телодвижениями: огромный молот то трясся в воздухе, то повелительно указывал
на Варга, то гневно грозил стоящим на  балконе донжона людям. Свирепые козлы
Донара совершали какие-то неясные скачки, совсем как кони, и было не понять,
хотят ли эти самые козлы наброситься на  стражу или  просто так ярятся,  для
пущего испугу.
     Но людям было некогда вникать в причины загадочного  поведения козлов и
их хозяина: ведь эти люди впервые в жизни увидели Донара во плоти!
     Того самого Донара, которого вроде  бы и не  должно было быть в  помине
после принятия здешним народом Истинной аватарианской Веры...

     * * *
     Из воспоминаний Софии Юстины
     ...Я должна была предвидеть, что Ульпины выкинут нечто подобное.
     Мне ли не знать, какими тонкими психологами были еретики?
     В одно мгновение они разрушили здание  мира, которое  я  с невероятными
трудами возводила годы...
     Вот так  и бывает: разрушителям всегда легче, чем творцам. Ульпины были
разрушителями и только подтвердили это.
     Когда их фантом появился у  эшафота и начал  размахивать своим молотом,
случилось  истинное светопреставление. Даже герцог Крун застыл с выпученными
глазами -- что уж говорить об остальных!
     Я  пыталась  овладеть  ситуацией,  кричала  герцогу  на  ухо:  "Это  не
настоящий бог,  это всего лишь призрак, сотворенный Ульпинами, он совершенно
безобиден!",  кричала  что-то еще, кажется, насчет  рогатого шлема,  который
никогда не носил настоящий Донар, и еще, и еще... бесполезно!  Галлы меня не
слышали и не понимали.
     Моя  вина:  нужно  было  заранее  просветить  герцога  насчет подобного
развития событий.
     А  в  это время  к принцу  уже  спешили суеверные вояки, спешили, чтобы
выполнить безмолвное веление Донара. И  на моих глазах Варга  освобождали от
цепей...
     Я оставила  бесполезного герцога и Кримхильду, которая, разумеется, уже
лежала   без  чувств.  По   моему  приказу  командир  моей  охраны  принялся
организовывать  отпор  бунтовщикам.  Я понимала,  что  лишь  жестокая  резня
способна отрезвить  варваров.  К тому  же,  знала я, Марк  Ульпин не  сможет
поддерживать фантома слишком долго, а как только "Донар" исчезнет, мы сумеем
быстро восстановить порядок.
     Меня ждал  еще  один удар, который я также обязана была  предусмотреть.
Внезапно опустился мост, и снаружи во двор ворвались молодые рыцари во главе
с Ромуальдом. Он подъехал  к принцу, и принц, недолго думая, вскочил к  нему
на скакуна.
     В этот  момент  отчаяние  овладело  мною, и  я  совершила  безрассудный
поступок.  Я  вырвала у какого-то легионера бластер  и принялась  стрелять в
Варга. Увы! Стрелок из  меня никудышный.  Вдруг рядом  оказался герцог. Лицо
его было перекошено от гнева,  мне даже показалось, что он хочет меня убить.
Но  он  "всего  лишь" вырвал  бластер  из моих рук и тут же  застрелил моего
охранника,  который как раз  целился в его сына... Впрочем, в Варга метил не
только  мой  бедный охранник, но  и другие легионеры. Электрические  разряды
сверкали над двором, но принц как будто был неуязвим...
     Бароны  опомнились и, в  большинстве своем, встали на сторону принца. В
бой вступили арбалеты, взвились стрелы... одна стрела чуть не задела меня...
спасибо герцогу, который увлек меня в укрытие;  оттуда я бессильно наблюдала
бой.
     Он вскоре завершился, этот бой. Хотя бы в одном я оказалась правой: как
только вдохновлявший варваров фантом исчез, они утратили свой пыл. Но принца
к тому времени в  крепости уж не  было, и вместе  с  ним сбежали большинство
баронов...  Жалкие  глупцы!  Многого  ли  стоят  их  рыцарские клятвы,  если
единственный призрак ничтожного языческого идола сумел развеять эти клятвы?!
     Увы, то понимаю я -- но не они!
     Потом, когда я  привела герцога в чувство,  мы  отправили  за беглецами
погоню -- всех рыцарей и легионеров, которые остались нам верны. И поступили
опрометчиво,  оставив крепость без защиты.  На  наше счастье,  горожане  еще
некоторое  время переваривали случившееся,  прежде чем  решились  на  штурм.
Этого времени хватило  мне, чтобы  призвать подмогу с  фрегата "Пантикапей".
Прибывшие в город легионеры учинили  хорошую  резню нарбоннским голодранцам,
которые еще вчера жадно ловили наши деньги, а сегодня готовы были перерезать
нам глотки. Vulgum pecus!47
     Легионеров  я не  останавливала,  пока они  крушили  презренную  толпу.
Напротив, я стояла у окна и наблюдала, как умирают эти звери, слишком дикие,
чтобы понимать, какое счастье я несла с собой для них...
     Воистину,   как  говорили  древние,  nolite  mittere   margaritas  ante
porcos48!  Помнится,  мой  хитроумный  дядя   Марцеллин   очень  любит   это
выражение...
     Я  нынче проиграла, и проиграла страшно -- много страшнее, чем выиграла
вчера.
     Но  как вчера был  не конец,  так и  сегодня  -- не  конец еще, нет, не
конец, а лишь начало!..

     * * *
     148-й Год Кракена (1786),
     19 апреля, Галлия, местность близ замка Эльсинор

     Из "Походных записок" рыцаря Ромуальда
     ...Погоня наседала. Позади  нас мелькали  вспышки аморейских бластеров.
Многих из нас,  бежавших вместе с принцем  из Нарбонны, уже не было в живых.
Мы  отстреливались,  как  могли,  из луков, арбалетов  и духовых  ружей,  но
преследователи были еще слишком далеко, чтобы наши стрелы могли достать их.
     Принц скакал на  вороном убитого  амореями барона Грюльда. На  ходу  он
сорвал себя тюремную робу и был почти обнажен. Его густые волосы развевались
на  ветру, и, если б  не их цвет,  принца  можно было бы  принять  за самого
Донара.  И многие  из нас  взаправду  верили, что  Всевоитель,  пришедший на
выручку к моему другу и господину, нынче вселился в него. А я так мыслю, что
принцу воли и мужества не занимать, даже у самого Донара!
     Это   принц   решил    скакать   в   Эльсинор.   Мы   подивились    его
сообразительности: куда  же, как не в  Эльсинор? В том замке принц  родился,
вырос,  да и вообще Эльсинор считался, до недавних пор, покуда герцог нас не
предал,  вотчиной  его  сына. Но,  главное, Эльсинор стоял не на  холме, как