е боюсь.  Вы,  что же, мне хотите  доказать,  что эти двое для меня опасней
всей имперской мощи?!
     -- Да, --  отозвалась София, -- именно так! Прошу вас сделать над собой
усилие и забыть,  кто я.  Вернее, нет, не забывайте. Представьте себе людей,
враждующих друг с  другом,  и чудовищ, которые враждебны роду человеческому.
Разве люди не объединятся против чудовищ?
     -- Чудовища --  это ваши аватары, --  упрямо выговорил Варг. -- Аватары
живут в душах человеческих и...
     "Что это я говорю? -- мысленно простонал принц. -- Это разве я  говорю?
Это они говорят, они, Ульпины!".
     София поняла его, поняла, почему он осекся.
     -- Ради  всего, что дорого вашему  сердцу,  принц, умоляю: скажите, где
прячутся Ульпины! Ну же, говорите, пока еще не поздно их остановить!
     В  тот же  момент она поняла, что перегнула  палку. Варг,  насупившись,
молчал.
     -- Как только вы спасете себя  и нас  от Ульпинов, герцог освободит вас
из темницы, -- прибавила она.
     --  Хорошо, -- сказал принц, -- я  вам  отвечу, где  Ульпины. А вы  мне
поклянетесь, что позволите отцу расторгнуть  постыдный договор, который сами
же ему и навязали.
     -- Нет. Я этого не сделаю. Мне просто не позволят. Ну вы же не ребенок,
принц! Вы вдумайтесь, что говорите: как может Империя добровольно отказаться
от своих владений?
     -- Но это не имперская земля, а наша, галльская!
     --  Вся земля под солнцем принадлежит Империи, --  вздохнула София.  --
Так завещал Великий Фортунат.  И я не  в силах  что-то изменить. Никто  не в
силах,  даже император. Поймите, принц, меня  сметут,  как жалкую тростинку,
как только заикнусь о вашей просьбе... Это же ересь суть!
     -- Вот то-то и оно, -- невесело  усмехнулся Варг. -- Добром Империя нас
не отпустит. Придется воевать!
     "Он мне не скажет, где Ульпины, -- пронеслась в ее мозгу горькая мысль.
-- Жестокая Нецесситата!  Он фанатик, ловец иллюзий. А фанатик не может быть
разумным человеком. Неужели я проиграла еретикам?..".
     --  Вы раб своих страстей, мой благородный принц, -- с грустью заметила
она. -- Хотите снова воевать? А о народе вы подумали? Ведь именно его руками
вам придется воевать!
     -- Народ мечтает драться за свободу.
     --  Какая  чушь!  Мечтают драться рыцари, и то не все, а  лишь  зеленые
мальчишки. Народ грезит о мире, о покое, о добром урожае, о достатке...
     -- В своей стране, а не под чужим ярмом!
     -- А разве барон  ваш или  рыцарь не угнетает  своих  крестьян?!  Какая
разница крестьянину, один ли флаг над дворцом герцога или их два? Крестьянин
равно  служит господину!.. Поймите, союз  с нами -- великое благо для вашего
народа! Ну  сколько  можно воевать! О,  неужели  вы,  галлы,  лишь бунтовать
способны?! Нет, не верю! Я знаю ваш народ, он мужествен и трудолюбив. Так не
совращайте его, дайте народу своему возможность потрудиться!
     -- Для императора?! Для вас?! Затем, чтобы у  вас, патрисов и магнатов,
побольше стало  в кошельках империалов?! Вы мните, я не знаю,  зачем открыли
вы месторождение вольфрама?! Нам,  галлам,  вольфрам  не надобен  -- вам  он
нужен, для  ваших батарей и бластеров.  Вот вся ваша дружба: вы забираете  у
нас  вольфрам,  а  затем посредством этого вольфрама ваши пушки сжигают наши
города!
     -- Вам  злость и ненависть застлали разум, -- в сердцах ответила София.
-- У вас все спуталось: причины,  следствия... вы мальчик, но не  муж! О, да
если б я позволила себе потакать собственным страстям... то вы давно уж были
бы мертвы!
     Варг зловеще ухмыльнулся, как всегда, когда ему угрожали, и спросил:
     --  Так  что  же  вам  мешает  подослать  ко мне  убийцу? Разве  вы  не
всемогущи, что в Миклагарде, что в Нарбонне?!
     -- Да, я без  труда могу устроить  вашу смерть, --  кивнула она. --  Но
ваша смерть проблемы вашей не решит.
     -- Вы всего-навсего боитесь, что наш  народ  возьмется мстить за  меня.
Или  какой-нибудь отважный  самозванец примет мое имя и  возглавит борьбу. И
герцог не простит вам мою смерть. Верно?
     "Верно,  --  подумала  София.  --  Таких,  как ты, надежней  умерщвлять
открыто".
     -- Возможно, -- ответила она. -- И  все  же вас казнят, мой благородный
юноша, не муж! Как графа Седвика казнили.
     -- Нет! -- воскликнул он. -- Отец не сможет сделать это!
     -- Посмотрим. Вы сами выбираете свою судьбу, злосчастный принц.
     Варг похолодел. Он понял вдруг, что она способна убедить  отца  предать
его публичной  казни.  "Да,  способна! Она  скажет  красивые  слова о  мире,
напомнит об  Ульпинах  и прочих  прегрешениях  моих...  И мой  отец прикажет
отрубить мне голову".
     В руках княгини появилась какая-то бумага.
     -- Буду откровенна  с вами  до конца, принц.  Это императорский эдикт о
признании   вашей   сестры   Кримхильды    правящей   архонтессой-герцогиней
Нарбоннской Галлии.  Как  видите, здесь не проставлено  число,  когда  эдикт
вступает в силу. Зато есть виза первого министра. А виза министра колоний...
     -- Ваша!
     -- Да. Она появится, если я уйду от вас ни с чем. Ну же, решайте: жизнь
или смерть?
     "Свобода!", -- подумал Варг. И не ответил ничего.
     Внезапно ее огромные черные глаза сузились, их взгляд точно  прожег его
до самого сердца, и она промолвила с таинственной усмешкой:
     -- Или вы надеетесь, что ваши добрые Ульпины вас спасут?
     Он срочно отодвинулся в тень,  чтобы она не  смогла прочесть чувства по
его лицу. София Юстина скрестила руки на груди и сказала:
     -- Ну что ж, прощайте, сам себя сгубивший принц. Кто знает, может быть,
и впрямь они спасут вас от секиры палача. Наивная была бы я, если б презрела
силу  дьявола и черных  слуг его... На вашем месте,  благородный принц, я бы
секиру предпочла!
     Она  повернулась  и  сделала  три  шага  к двери.  У двери  София вновь
обратила к Варгу свое печальное лицо.
     -- Прошу вас перед смертью наш разговор припомнить.
     -- Я умру еще не скоро, не надейтесь, а может быть, и вас  переживу! --
со злостью выкрикнул он ей вослед.
     Княгиня вышла из тюрьмы с маской Сфинкса на лице. Помимо герцога, посла
и  самых  приближенных к  ней персон  никто еще  не знал,  что  под  личиной
генерального инспектора министерства колоний скрывается сама министр.  София
расспросила  своих  агентов  и узнала, кто посещал мятежника в его  темнице.
Поразмыслив, она решила нанести визит кузине Доротее.
     Однако супруга принца Варга во дворце не обнаружилась. Служанки Доротеи
Марцеллины сообщили, что  княжна уехала  в гости  к баронессе  Хольде,  жене
барона Старкада,  по личному приглашению  самой баронессы.  Баронский  замок
стоял на самой границе Нарбоннской и  Лугдунской Галлии, в ста сорока гермах
от столицы. Сам  барон Старкад подтвердил: да, моя жена  давно звала супругу
принца в гости, и  я отправил княжну, со свитой преданных мне рыцарей; ясное
дело, я не сомневаюсь, они доставят Доротею куда  надо...  Возможно, кого-то
бы и удовлетворило такое объяснение, но только не Софию Юстину.
     "Муж в темнице, а жена -- любящая жена! -- отправляется в гости. И куда
-- на самый край герцогства!.. Буду я не  я,  если маленькая дрянь не спешит
предупредить  Ульпинов о моем  приезде! И разумеется, ее  послал сам  принц.
Надо  же,  как доверяет ей,  шпионке дяди моего... Наивные глупцы, что Варг,
что  Доротея!  О  том, что я приехала,  Ульпины  знают  и  без них.  О  дядя
Марцеллин! Тебе  не  быть первым  министром:  из-за  любви твоей  дочурки  к
варвару  ты  влип в прескверную  историю; тебя  мне, право,  жаль, дражайший
дядя!".
     Могучий дедуктивный аппарат в мозгу княгини быстро просчитал варианты и
выбрал  решение. София встретилась с Круном. Их  разговор  продолжался почти
четыре часа  и завершился новым  тяжелым приступом болезни  Круна. Однако ей
удалось  добиться  своего: еще час спустя из  Нарбонны в  сторону баронского
замка Старкада выехал отряд  из десяти конников, слуг герцога; вслед за этим
маленьким отрядом двигался большой -- он состоял из полусотни самых надежных
рыцарей  Круна и девяти  десятков легионеров морской  пехоты, которых  София
срочно вызвала с фрегата "Пантикапей". Центуриону, командиру отряда, министр
колоний  от   имени  имперского  правительства  приказала  уничтожить  двоих
преступников,  которые, возможно,  будут  выдавать себя за казненных полгода
тому назад еретиков Ульпинов.
     Помимо  этого,  из  Нарбонны  в  баронские  замки  разъехались  курьеры
герцога. Курьеры везли собственноручно подписанные Круном указы, обязывающие
всех баронов срочно прибыть в столицу на государственный совет.
     Наконец,  сама  София  Юстина возвратилась на фрегат,  где  посредством
видиконового  зеркала связалась с военным министром и приватно попросила его
отдать приказ линкору  "Уаджет" срочно  выдвинуться  к  берегам  Нарбоннской
Галлии.



Глава тринадцатая,
     в  которой министр  колоний  Аморийской империи,  как Цезарь, переходит
Рубикон и сжигает за собой мосты
     148-й Год Кракена (1786),
     18 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога
     
     На  экстренный государственный совет прибыли  тридцать два из  тридцати
шести баронов  герцогства, три  барона сказались больными, но прислали своих
сыновей, и лишь один, старый барон  Тюр, осмелился остаться  в родовом замке
без каких-либо объяснений.
     Неясное напряжение  витало  над  столицей в этот хмурый весенний  день.
Рыцарей герцогской стражи и солдат нарбоннской  армии на улицах  города было
больше,  чем  самих горожан.  Баронам, прибывшим  на  совет  с  собственными
дружинами,  было велено отослать  дружинников  домой.  Количество  имперских
легионеров, сошедших на  берег с фрегата "Пантикапей",  увеличилось до  двух
сотен.  В   довершении  ко   всему  на  рассвете  фрегат   зачем-то  устроил
показательные учебные стрельбы в акватории Нарбоннского  порта; эти зловещие
маневры  распугали  торговый люд  и укрепили  многоопытных подданных герцога
Круна в уверенности, что намечается нечто нехорошее.
     Никто  более  не  осмеливался открыто выражать сочувствие томящемуся  в
темнице принцу Варгу; те, кого можно было  заподозрить  в  таком сочувствии,
поспешно покидали город.
     Однако начался  день  как  будто добрым знаком:  герцог  Крун в Большой
короне  и  парадном  облачении  проехал  по  городу,  одаривая народ  медной
мелочью. Подле  отца скакала принцесса  Кримхильда. Она улыбалась и  широкой
рукой разбрасывала  аморийские оболы.  Горожане покорно  поднимали  монетки,
кричали здравицы  государю, а самые умные  --  и прекрасной дочери государя.
Возбуждение толпы достигло апогея,  когда закончились самые  мелкие деньги и
герцог с дочерью начали разбрасывать монеты  достоинством в пятьдесят, сто и
даже пятьсот оболов. За последние шла настоящая драка...
     Как заметила  днем  раньше  мудрая  София  Юстина,  "пусть  лучше  ваши
подданные дерутся между собой за ваши деньги, чем с вами -- за вашего сына".
     Возвратившись  во дворец, герцог Крун принял большую депутацию местного
купечества. Разговор  случился  на  редкость задушевный;  предусмотрительный
торговый люд единодушно заверил герцога в самых глубоких верноподданнических
чувствах  к нему лично и к аморийскому императору, Божественному покровителю
Нарбоннской Галлии. Затем принцесса Кримхильда от имени отца вручила каждому
члену  торговой  гильдии  "символическую"   субсидию  в  десять  серебрянных
денариев. Еще  по пятнадцать денариев  были  пожалованы самим герцогом шести
"наиболее  видным"  купцам,  как  было  сказано,  "на развитие  национальной
торговли". В заключение Крун пообещал верноподданным членам гильдии  сделать
субсидии регулярными.
     А ровно в  полдень начался государственный совет. В тронном зале дворца
для  каждого барона  установили отдельное кресло. Герцог  Крун  восседал  на
троне из слоновой кости, по правую руку от него стояла принцесса Кримхильда,
по левую -- загадочный, для большинства присутствующих, аморийский эмиссар в
маске  аватара   Сфинкса.   Еще  подле   трона  разместились   советники   и
военачальники герцога. Двери тронного зала охраняли совместные посты рыцарей
и легионеров.
     Крун открыл совет представлением высокого гостя...

     * * *
     Из воспоминаний Софии Юстины
     ...Я  всматривалась  в лица баронов и пыталась  по ним прочесть будущее
этой многострадальной земли.  Когда герцог представил меня, и я сняла маску,
эти лица отразили изумление, протест и любопытство.  Разумеется, нарбоннские
бароны были  наслышаны  обо мне  и  знали, что это я направляю события в  их
маленьком  государстве.  Сознание  того, что двадцатисемилетняя  женщина  из
чужой  страны,  из  недавно  враждебной  страны,  неизмеримо  могущественней
каждого в  отдельности  и всех  вместе,  было  нелегким  испытанием  для  их
варварских сердец.
     Приветственную  речь я  произнесла  по-галльски.  Пришлось забыть уроки
возвышенной риторики; я  старалась говорить с варварами на понятном им языке
-- просто, коротко и ясно. Моей  целью было убедить баронов не  воспринимать
нас,  аморийцев, как победителей  и оккупантов.  Напротив, говорила я, мы --
ваши  союзники,  ваши  друзья,  мы преодолели  войну  вместе и вместе  будем
строить мир... Я расписала им преимущества  мирной  жизни,  но, не  забывая,
какие  люди  составляют  эту аудиторию, напомнила, что верные клинки в любое
время  могут  потребоваться  императору  и герцогу,  так как  на  свете  еще
остаются наши общие враги.
     По-моему, моя  речь понравилась  баронам.  И  я  сама понравилась,  ибо
протест на  их лицах  сменился  восхищением;  как известно,  варвары неважно
умеют скрывать свои истинные чувства.
     После  моей   речи  герцог  торжественно  объявил   о   подписании   им
вольфрамовой  концессии.  Новость  не  произвела достойного  впечатления  на
баронов. Что им вольфрам? Но  вот в речи герцога прозвучало магическое слово
"золото", и реакция баронов оказалась именно такой, какую я и ждала.
     Согласно моему плану, каждый верноподданный барон получал "вольфрамовый
бонус" в  сумме  ста золотых солидов,  причем первые двенадцать  солидов, то
есть   целый   империал,   можно   взять   наличными   сразу  по  завершении
государственного совета.
     Чтобы благородные рыцари не подумали, будто мы их покупаем, я вмешалась
и сказала такие слова:
     -- Вольфрамовое месторождение -- это  общее  богатство  вашей земли,  и
имперское  правительство   совместно   с  его  светлостью  герцогом   Круном
определило,  что высокородные  бароны  Нарбоннии достойны  иметь  свою  долю
доходов  от рудника.  Вы  видите,  господа,  правительство Его Божественного
Величества признает и уважает ваши законные права.
     Общими  усилиями мы  успокоили их совесть; во  всяком случае,  никто не
встал в позу и все выразили удовлетворение.
     Неминуемо  наступала   критическая   фаза  собрания.   К  чести   моего
мужественного  друга, он нашел в себе силы  и  заявил  решительно и  твердо,
тоном настоящего властелина:
     -- Как вам известно, мой сын принц Варг находится в темнице. Я вынужден
был заключить его туда, поскольку мой сын замыслил заговор против меня. Цель
заговора  -- ввергнуть  нашу державу  в  самоубийственную войну  с Империей.
Десять дней  я дал  ему на  размышление,  но безумец  отказался  покаяться в
преступлении и признать  себя неправым. Итак, я  сделал все, что  мог. Ждать
дальше  не  имею  права.  Поэтому  я  принял решение  предать  принца  Варга
публичной казни, -- в этом месте  герцог  возвысил  голос,  чтобы  заглушить
ропот  своих баронов, --  а вместо  него  назначить наследницей нарбоннского
престола мою верную дочь принцессу Кримхильду.
     Вот так он и сказал, и голос бедного отца не дрогнул ни разу...
     Ропот. Безумные взгляды. Крики  протеста. Верная  стража, преграждающая
потрясенным баронам путь к трону и путь из зала. Воздетая рука герцога и его
зычный голос, призывающий вассалов к порядку.
     Все так, как я предполагала, не больше и не меньше.
     Мой  мужественный друг был прекрасен  в эти  кульминационные мгновения:
горящий  взор  из-под густых бровей,  решительные губы,  раздувшиеся  ноздри
атакующего волка.
     Его дочь,  мое творение,  также  была прекрасна: если  и  был в душе ее
испуг, он отразился лишь бледностью лица и губ, -- а руки не дрожали.
     Когда   внешний   порядок  в   зале   был   восстановлен,  герцог  Крун
провозгласил:
     -- Вам  надлежит немедленно принести присягу дочери моей Кримхильде как
будущей герцогине нарбоннских...
     -- Да где  же это видано,  -- прокричал, дерзко обрывая  герцога, барон
Видар, -- чтоб рыцари девчонке присягали?!
     И тут Кримхильда чуть переиграла. Она вышла вперед и отчеканила:
     -- Я не девчонка, сударь, а ваша госпожа!
     --  Нет! Не бывать  тому! --  вскричал Видар.  -- Да  разве это  можно:
нашего принца убивать, а женщину над нами ставить?!!
     -- Нет,  не можно, и не бывать тому! Не будем присягать, и  точка!!  --
прокричал Старкад и с ним еще три барона.
     Я быстро  оценила  ситуацию.  Откровенных бунтарей набиралось  не более
десятка, остальные  таили протест либо колебались. Согласных с волей герцога
я пока не примечала,  но  они, конечно,  тоже  были и  выжидали, как  далеко
зайдет  дело.  Возможно,  они  полагали,  что герцогу  под  напором  баронов
придется сыграть отступление.
     Они ошиблись.  А  я  -- нет.  Я  хорошо  помнила давние предостережения
герцога  насчет того, что дразнить этих людей -- опасное занятие. Это верно.
Дразнить ни в коем случае  нельзя. А  вот поставить перед фактом, ошеломить,
взломать  броню решительным и  неожиданным  ударом  -- совсем  другое  дело.
Передо мной стояли варвары, жестокие,  свирепые звери, лишь  силу уважающие.
Потому они и  не допускают  над собой власть  женщины,  что женщина для  них
синоним  слабости. Но если мы  предъявим  силу им, они склонятся перед  этой
силой -- или эта сила их сметет!
     Таков был мой расчет. Он оправдался.
     Мой мужественный друг  царственным  жестом указал  бунтарям на  место и
заявил не допускающим возражения тоном:
     -- Любой из вас, кто бросит вызов моей воле, будет немедленно казнен. А
земли его отойдут короне.
     После этих слов зависла тишина. Герцог недобро усмехнулся и продолжил:
     --  Решайте  сами, какую участь  предпочесть.  Никто  из вас  живым  из
крепости не выйдет, если немедля не  поклонится дочери моей. Итак,  решайте:
жизнь,  мир,  золото -- или  позорная  смерть  под  секирой палача для вас и
жестокая опала вашим детям!
     Это  была хорошая дилемма для  настоящего рыцаря! Все становилось ясным
этим людям: и почему лишили их  охраны,  и  почему повсюду стража, и  почему
стрелял фрегат, и  с какой стати герцог с дочерью народу деньги раздавали...
Им  действительно третьего  не было дано:  жизнь, на наших  условиях, -- или
скорая, неминуемая смерть.
     Барон  Эльред, которого сам герцог считал  наиболее  рассудительным  из
своих вассалов, подал голос:
     --  Государь!  Вы  требуете  от  нас  того,  чего не знали наши предки.
Позвольте нам удалиться и обдумать вашу волю...
     Мой мужественный друг  грянул  кулаком по подлокотнику трона и  голосом
Стентора проревел:
     -- Не позволяю! Нечего  тут думать! Вы  сделаете так,  как  я велю, или
умрете! Я сказал!
     --  Постойте,  государь,  --  повторил  барон Эльред, --  вы совершаете
ужасную ошибку...
     -- Довольно! Присягай, Эльред, или положишь первым голову на плаху!
     Да, мы побеждали! Бароны впали в ступор. Это  была ловушка, и они в нее
попались. Мы обложили их, галльских волков...
     Внезапно барон Эльред направился ко  мне.  Моя охрана тотчас преградила
ему путь, однако  я, прочтя его  намерения по лицу, велела страже пропустить
барона.
     --  Ваше сиятельство,  --  сказал  он мне, -- как можете  вы  допускать
подобное беззаконие?! Ведь известно, сам ваш император признал нашего  Варга
наследным принцем