раетесь  так...  в таком виде... -- и замолчала, густо
покраснев.
     "В таком  виде"  женщина  у  галлов  считалась бы  голой,  --  вот  что
постеснялась сказать принцесса своей обворожительной хозяйке.
     София Юстина пожала плечами.
     -- Разумеется, моя  дорогая,  разумеется! А  как же, по-вашему, следует
одеваться для светской прогулки?!
     Этот  вопрос  заставил Кримхильду покраснеть еще больше,  если это было
вообще возможно. Затем она представила,  как  будет  выглядеть  рядом с этой
ошеломляющей женщиной в  ее  более чем смелом  и соблазнительном туалете,  и
сложная  гамма  чувств,  от стыда  и страха до зависти,  обиды и возмущения,
привела принцессу  в  полнейшее  замешательство.  Она уже раскрыла  рот,  --
впрочем,  она его и не  закрывала с  того момента, как увидела  новый  наряд
Софии,  --  дабы  со всей доступной ей  вежливостью  и  твердостью отклонить
предложение любезной хозяйки, как та опередила ее.
     -- Мэтр Давид, -- сказала княгиня, -- если ты закончил, открой зеркала.
Пора явить нашей дорогой гостье ее истинную красоту!
     ...Еще некоторое время прошло, прежде чем София и ее цирюльник-модельер
совместными усилиями, с помощью духов и нюхательной соли,  привели в чувство
шокированную собственным новым обликом принцессу.
     В зеркале на нее смотрела утонченная красавица с длинными, распущенными
до  самой талии платиновыми  волосами.  Голову венчал странный убор, похожий
одновременно и  на диадему,  и  на  обруч,  каким  любила  скреплять  волосы
северная  богиня Фригг, супруга мудрого  Вотана;  убор сей украшал огромный,
величиной с кулак, смарагдовый камень. В ласкающей взор светло-зеленой гамме
было   выдержано   и  остальное   одеяние:  во-первых,   длинное,   до  пят,
гофрированное  атласное  платье,  или,  скорее,  широкая  накидка,  расшитая
золотой каймой; она прикрывало плечи и руки до локтей; далее руки оставались
обнаженными,  если  не  считать  большие,  но  изящные  яшмовые браслеты  на
запястьях и такие  же,  как у Софии,  перчатки из тончайшей кожи, только  не
карминного, а смарагдового оттенка. У талии накидку  скреплял золотой пояс с
пряжкой  в   виде   камеи   аватара  Химеры.   Прекрасно   вылепленные  ноги
подчеркивались  воздушными  колготами того  же  оттенка;  внизу эти  колготы
незаметно переходили в туфельки на предусмотрительно низком каблуке.
     --  ...О-о, не-е-ет, -- простонала  принцесса  Кримхильда,  едва обретя
способность говорить. -- Что вы со мною сделали?..
     София Юстина от души рассмеялась.
     --  Ровным счетом ничего, дорогая:  мы  всего лишь  подчеркнули задумку
Творца,  создавшего вас такой,  какая вы есть! Как можно  было столь жестоко
заставлять страдать ваше прекрасное  тело в  оковах этих грубых и безвкусных
рубищ?!  --  тоном,  исполненным   искреннего  негодования,  вымолвила  она,
презрительно кивая на одежды, в которых Кримхильда явилась сюда.
     --  Ой,  -- только и могла всхлипнуть  принцесса,  с трепетом глядя  на
собственное отражение в зеркале.
     Между тем княгиня София продолжала свой наглядный урок:
     -- Мы с вами женщины, мы  молоды и красивы. Творец создал нас таковыми,
дабы мы могли наслаждаться жизнью.  Бежать от радостей жизни, от собственной
красоты, от счастья, от улыбок, от восхищенных мужских  взглядов есть ни что
иное как бунт против священной воли всемогущего Творца! Да-да, милая, именно
так! Скрывая свою красоту, вы, тем самым, бросаете дерзкий вызов Создателю и
слугам его, великим аватарам, и, следовательно, впадаете в ересь!
     Принцесса Кримхильда побледнела на глазах.
     -- Я впадаю в ересь?.. -- испуганно переспросила она.
     --  Вас  извиняет лишь то,  что  вы впадали  в  ересь  неосознанно,  --
великодушно  уточнила  София.  --  Дьявол,  умеющий  как никто  иной искусно
прятаться под личинами языческих  божков,  диктовал вам нормы поведения.  Но
нынче, когда  ваш мудрый отец  и вы приняли  Истинную  Веру,  ипостаси Хаоса
более не властны  над вами! Вы можете нести свою красоту в мир,  озаряя его;
скажу больше: вы  обязаны это  делать! Прошу  вас, встаньте и пройдитесь; вы
почувствуете, как упоительно бьется ваше юное  сердце, -- это женщина, самое
восхитительное творение Господа, просыпается в вас, моя дорогая!
     --  Я  уже чувствую, как  мое  сердце  готово выпрыгнуть из  груди,  --
прошептала принцесса.
     Однако она послушалась  свою  наставницу и  сделала несколько  шагов по
комнате. Новый наряд безукоризненно обтекал фигуру,  ткани ласкали; пожалуй,
призналась  себе  Кримхильда,  лишь  ласки матери  в далеком  детстве  могли
сравниться  с  нежными  прикосновениями  этих  чудесных  одежд... Когда  она
двигалась, одетые  в  малахитовые колготы  ноги выступали из-под накидки,  и
сама Кримхильда невольно залюбовалась ими: она и не подозревала, что ее ноги
столь   красивы!..   Незнакомое  ощущение  гордости  и   блаженства  волнами
разливалось по всему телу, заставляя  его трепетать и, тем самым,  делая его
еще прекраснее...
     -- Вот в такие мгновения понимаешь, что прожил  жизнь не зря и кое-чему
научился, -- выдавив слезу умиления, проговорил мэтр Давид.
     Уразумев,  что  мэтр,  как  видно,  сделал ей  некий  особо  изысканный
комплимент, Кримхильда зарделась и тут же вспомнила об отце.
     -- Я  благодарна вам, ваше сиятельство, -- упавшим голосом молвила она,
-- одни лишь боги знают,  как я вам  благодарна, но мне придется нынче  же у
вас снять сей чудесный наряд.
     -- Об этом не может быть и речи!  -- воскликнула  София  с твердостью в
голосе,  какую  ее гостья никогда не слышала  ни от какой женщины: так могли
разговаривать лишь привыкшие повелевать мужчины, вроде ее могучего отца.
     -- Я не хочу ничего слушать! -- уже более мягким тоном сказала княгиня.
--  Невелик грех  по незнанию,  но страшен грех по  умыслу! Кроме  того,  вы
обидите меня, отвергнув мой искренний дар.
     Принцесса ошеломленно уставилась на хозяйку.
     -- Как, вы дарите... вы дарите это?.. дарите мне?!
     -- А  как вы думали, --  усмехнулась София, -- вы  думали, я  дала  вам
просто поносить?
     --  Но как  же  это...  Платье...  оно стоит  целое  состояние!  А  еще
смарагдовая диадема... Нет, я не могу принять такой дар!
     София Юстина вплотную подошла  к Кримхильде  и, глядя ей прямо в  глаза
смарагдового цвета, отчеканила:
     --  Хочу,  чтоб  вы  знали,  милая:  я  достаточно  богата,  достаточно
рассудительна и достаточно независима, чтобы тратить мои деньги  когда хочу,
как хочу и на кого хочу!  К вашему сведению, сударыня, род  Юстинов является
одним из самых состоятельных и высокопоставленных  в нашем  государстве. Что
для меня эта диадема -- цена ей, самое большее, сто империалов...
     "Господи,  --  промелькнуло  в  голове  несчастной  Кримхильды,  -- сто
империалов! Отец никогда не дарил мне ничего больше чем  на один серебрянный
денарий10!".
     -- ...А  ваш отказ принять мой искренний дар будет равнозначен пощечине
мне,  вашему преданному другу;  скажите, чем я  заслужила  подобное  к  себе
отношение?!
     Тон,  которым была произнесена эта тирада,  полностью соответствовал ее
содержанию.  Разрываясь между жгучим  желанием носить и дальше этот чудесный
наряд,  боязнью  обидеть  радушную  хозяйку,  с  одной  стороны,  и  страхом
неизбежных последствий, с  другой, Кримхильда расплакалась  прямо  на  груди
княгини Софии.
     Та  чуть  отодвинулась, чтобы слезы принцессы,  ни  приведи Господь, не
подпортили карминно-атласную рубаху, и с сочувствием проговорила:
     -- Ну, так что ж вы плачете, моя дорогая красавица?
     --  Как же  мне не плакать, ваше  сиятельство?! Отец убьет  меня, когда
увидит.
     София Юстина покачала головой в знак несогласия.
     --  Вы  плохо думаете о своем  отце,  дорогая. Он мудр.  Какой отец  не
возблагодарит Творца, узрев в своей дочери такую красавицу?!
     -- Вы не знаете моего отца. Он не такой, каким вам представляется...
     -- Понимаю, он прежде дурно с вами обращался. Но, подумайте, принцесса,
разве милость, каковая явлена ему  богами  небесными  и  богом земным, не  в
состоянии изменить натуру человека?!
     -- Отец меня убьет, -- с уверенностью обреченного повторила Кримхильда.
-- Или, в лучшем случае, выпорет.
     -- Вот что я вам на это скажу, дорогая. Возможно, ваш отец сперва будет
шокирован, возможно даже, он  выбранит вас, --  но, поверьте мне, это  будет
ваша  первая  победа  над  предрассудками,  низводящими женщину до положения
домашнего скота! Отец откроет в вас не только восхитительную красавицу -- он
найдет в вас  личность! Гнев пройдет, а  гордость останется.  Поверьте  мне,
дорогая, герцог  Крун будет гордиться  вами! Когда-то  нужно сделать  первый
шаг. Нет  лучшего  времени для  такого шага,  чем сегодня, здесь, в Темисии,
когда  предрассудки  рушатся,  а  рядом  с вами  ваши  друзья,  готовые  вас
поддержать!
     "Сегодня я неподражаема, -- отметила сама для себя София Юстина. -- Как
замечательно, что отец в свое время не скупился на лучших  учителей риторики
для меня, а я была прилежной ученицей!".
     Действительно,   речи   хозяйки,   как   видно,  возымели  действие,  и
уверенность обреченной  обратилась в решимость обреченной.  Сделав над собой
страшное усилие, принцесса Кримхильда молвила:
     -- Будь что будет! Надеюсь, вы окажетесь правы, ваше сиятельство.
     -- Да будет вам известно, дорогая,  я редко когда ошибаюсь, -- ответила
София Юстина.
     Затем  они покинули комнату цирюльника;  напоследок мэтр Давид отпустил
обеим  женщинам  еще  несколько  особо  изысканных  комплиментов. Следую  за
хозяйкой по  длинным галереям  дворца, Кримхильда с завистью  и  восхищением
посматривала  на  нее,  а  про  себя размышляла:  "Как  эта  женщина  смела,
раскованна, пикантна. Как  она умна, самостоятельна, находчива. А ведь у нее
тоже есть отец, первый министр. И она всего лишь на два года  старше меня --
а кажется,  будто  я  ребенок в  сравнении  с  ней!  Ах,  почему  я родилась
северянкой,  среди варваров! Родись я княжной, как  она, или хотя бы простой
аморийской патрисой,  я бы могла всегда носить такие платья, ну, может, чуть
похуже, танцевать на балах, тратить деньги, делать,  что  захочу,  и сводить
мужчин с ума своей красотой... Ах!  Господи, она права: я и  не знала, как я
красива! И все же она, пожалуй, красивей меня...  Одно лишь  посмотреть, как
ступает она своими точеными ножками"...
     Вот  так размышляла сама с собой принцесса Кримхильда,  не догадываясь,
что сокровенные мысли ее вовсе не являются тайной для княгини Софии  Юстины.
"Учись, учись у меня, дорогая, -- думала в то же самое время София. -- Очень
может быть,  тебе моя  наука пригодится.  Во  всяком  случае, я  ради  этого
постараюсь!".
     --  Ваше  сиятельство,  могу  ли  я  задать  вам  вопрос?  --  внезапно
обратилась к ней Кримхильда.
     -- Разумеется, дорогая. Задавайте.
     -- Почему вы помогаете мне, ваше сиятельство?
     "Она неглупа, -- отметила София. -- И это замечательно! Теперь от моего
ответа,  возможно, зависит  моя карьера.  Важно  ответить  так, чтобы она не
заподозрила   меня   в   неискренности.   Варвары   порой   бывают    весьма
проницательны".
     --  Потому  что  вы  мне нравитесь. Но это, признаюсь, не  единственная
причина.
     -- Ага! Я так и знала, -- прошептала принцесса.
     -- Вторая причина  в том, что я, как никто другой  в этой стране, желаю
мира между  аморийцами и народами Севера. А мир непрочен  без  личной дружбы
между правителями государств...
     -- Но  я же -- не  правитель государства  и никогда  им не  буду!  -- с
удивлением отозвалась Кримхильда.
     -- Вы дочь  правителя, и этого достаточно, -- парировала София, а  сама
подумала:  "Да,   пожалуй,  пока  достаточно.   Не  все  сразу.  Нельзя   ее
перепугать". -- Наконец, моя дорогая, вы женщина и я женщина. Вот вам третья
причина: я помогаю  вам из женской  солидарности... Разве этого  мало, чтобы
увериться в моей искренности?!
     -- О, нет, ваше сиятельство, я вам верю!
     "Очень рада буду, если это так", -- подумала София Юстина.
     Тем временем они вышли во двор, где  их  уже ждал личный  мобиль дочери
первого министра. Мобиль представлял собой  вытянутый приблизительно на пять
мер  в  длину  и  две  меры  в  ширину  снаряд  обтекаемой формы,  отдаленно
напоминающий лодку-плоскодонку,  вырубленную из цельного древесного  ствола.
Мобиль имел  приятный серовато-серебристый цвет; вообще аморийцы, как  давно
подметила Кримхильда, в согласии  со своей  верой, в которой каждому аватару
соответствовал  строго   определенный  цвет,  признавали   лишь   однотонные
расцветки. Потому, кстати, подумала  она, София  Юстина одела ее  в  зеленые
тона,   соответствующие   аватару   Химере,   со  вчерашнего  дня  небесному
покровителю нарбоннской принцессы.
     Мобиль опирался на три небольших колеса: два сзади и одно спереди, там,
где обтекаемый  конус  переходил  в  горизонтальную иглу, наподобие  тарана.
Спереди, над  этим  самым  "тараном", сверкал стилизованный знак  Пегаса.  С
обеих сторон  корпуса  мобиля располагались по одной дверце с геральдическим
символом семейства Юстинов.
     София  открыла  правую дверцу и  пригласила гостью  внутрь.  Кримхильда
испуганно попятилась. Да, конечно, в Темисии она видела такие самодвижущиеся
машины, но мысль самой отправиться в путь на мобиле ввергала ее в ужас.
     -- Вы совершили столько решительных поступков  сегодня, моя дорогая, --
с  укоризненной  улыбкой  заметила  София,  --  что  вам не  составит  труда
совершить еще один. Ну же, залезайте!
     Кримхильда зарделась, сделала шаг к мобилю -- и остановилась.
     -- А если... -- начала она.
     --  А если  мы разобьемся, вы хотите спросить? Ну,  тогда,  я думаю, мы
погибнем  вместе,  --  с  истинно  аморийским  фатализмом отшутилась София и
прибавила, уже более строгим  тоном: -- Не заставляйте меня разочаровываться
в вас, дорогая.
     "А, будь что будет!",  -- снова  подумала Кримхильда;  на  самом деле в
присутствии Софии Юстины  она начинала ощущать силу и уверенность, исходящие
от молодой княгини, и это очень успокаивало...
     Когда  Кримхильда заняла  место справа, София устроилась рядом.  Внутри
мобиль оказался гораздо меньше кареты. И здесь не было ни кучера, ни слуг --
только  две женщины;  больше места ни  для кого бы не хватило. Слева,  прямо
перед креслом,  где сидела София,  располагались какие-то  кнопки  и  прочие
приспособления, назначение которых Кримхильде  не было  понятно;  а прямо из
передней стенки,  как раз  меж кнопок, вырастал небольшой  черный стержень с
венчающей  его  фигурной перекладиной. София  положила  руки  на  края  этой
перекладины и  вдавила  нечто большими пальцами  обеих рук. Кнопки зажглись,
превратившись в разноцветные лампочки, затем послышалось тихое жужжание.
     -- Эта машина поедет, если только за рулем  буду  я, -- пояснила София.
-- Она имеет встроенный дактилоскоп.
     -- Ясно, -- выдавила из себя принцесса, чтобы хоть что-то сказать.
     Безо всякого усилия мобиль сдвинулся с места и мягко покатил к воротам.
Челядинцы уже открывали их.
     -- Мы едем! -- в радостном изумлении воскликнула Кримхильда.
     -- Еще бы нам не ехать!  -- усмехнулась София. -- Пока сияет над  нашей
страной Божественный  Эфир, мы, аморийцы, будем ездить, летать, плавать куда
и когда захотим! Ну  разумеется, если  не забудем,  как  надлежит  правильно
распоряжаться священной силой.
     Чтобы пылевые выбросы гигантского  города не повредили дорогие наряды и
макияж,  София Юстина единственным нажатием  какого-то рычага облекла кабину
мобиля герметичным стеклянным навесом.
     Они выехали из  квартала древних дворцов, пересекли проспект Береники и
Палатинский проспект. Никуда не сворачивая, мобиль мягко катился по гладкому
бетону Княжеской улицы. Как и  все улицы в  Темисии,  Княжеская  была строго
ориентирована по сторонам света, она шла  от северной окраины космополиса до
Старой Набережной озера Феб.
     Мобиль двигался медленнее конного  экипажа: София предоставляла  гостье
возможность сполна насладиться созерцанием подпирающей небо громады Большого
Императорского   дворца.   Был    ясный    полдень;    хрустальная    статуя
Двенадцатиликого   Бога   на  вершине  Палатиума  слепила   глаза  принцессе
Кримхильде.
     Официальная  резиденция   бога-императора  Амории  представляла   собой
правильный  квадрат  со  стороной в  одну герму. Внешние  стены  сложены  из
огромных блоков желтого песчаника, тщательно отесанных и добротно пригнанных
друг к другу. Высота наружной стены составляла десять, а ширина -- пять мер.
Она увенчана треугольными зубцами.
     Комплекс дворца имеет четыре входа, ориентированные по сторонам  света.
По периметру стены  стоят пилоны -- возвышающиеся  над соседними постройками
привратные  башни  с  наклонными  стенами, так что  внешне  пилон напоминает
урезанную  пирамиду.  Всего  пилонов  двенадцать:  четыре угловых  и  восемь
привратных.  Каждый пилон носит название  бога-аватара, начиная с Феникса  и
заканчивая  Симплициссимусом.   Высота  углового  пилона  --  двадцать  мер,
привратного  --  тридцать. Главные  врата -- Северные, выходящие  на Площадь
Двенадцатиликого  Бога,  или Палатинскую;  они  расположены  между  пилонами
Сфинкса и Химеры. Парные  привратные пилоны соединены надвратными галереями;
кроме того, галерея Северных врат имеет балкон ("Императорский"), с которого
август принимает парады и обращается к своему народу.
     Перед  каждым  привратным пилоном  возвышается четырехгранный гранитный
обелиск  ("игла")  высотой  25  метров. На обелиске высечен  текст Завещания
Фортуната,  этого  своеобразного  гибрида  Конституции Империи и  Священного
Писания аватарианской веры.
     Собственно Большой Императорский дворец стоит на Палатинском холме,  --
отчего дворец иногда называют Палатинским, -- так что внешние стены почти не
загораживают  обзора, и представляет  из  себя грандиозную  шестиступенчатую
пирамиду высотой двести десять мер.  Чтобы  создать  впечатление еще большей
высоты и внушительности, колоссальные ярусы-террасы  наклонены вовнутрь, как
у пилонов, а трапециевидные окна покрыты черным лаком.
     Высота ярусов-террас нарастает от десяти мер на  первом до двадцати мер
на втором, тридцати -- на третьем,  сорока -- на четвертом, пятидесяти -- на
пятом и  шестидесяти мер на шестом.  Каждый ярус, согласно  замыслу  древних
строителей,   символизирует   определенный  уровень   иерархии   аморийского
общества. Так, первый ярус обозначает народ, то есть плебеев, простолюдинов:
рыбаков, крестьян, пастухов, свободных мастеров, наемных служащих; второй --
солдат, милисов и прочих  стражей  безопасности государства, надзирающих  за
народом; третий  ярус  -- нобилей (патрисов), чиновников, магнатов, офицеров
армии, иереев;  четвертый --  кураторов Орденов  аватарианского Содружества,
крупных  чиновников, архонтов и  экзархов, министров,  плебейских делегатов,
князей  и   военачальников;   пятый  --  членов   Дома  Фортунатов,  Высокой
Консистории   и   Святой  Курии;  наконец,  шестой,  самый   верхний,   ярус
символизирует земного бога, императора-августа...
     Увлеченная созерцанием величественной Пирамиды, принцесса Кримхильда не
заметила, как мобиль выехал на Старую Набережную. Она опомнилась лишь тогда,
когда поняла, что София Юстина правит свою машину прямо к воде!
     --  Доверьтесь  мне,  моя  дорогая,   --  с  улыбкой  молвила  княгиня,
предвосхищая все вопросы, -- и ничего не бойтесь!
     С  замиранием  сердца   Кримхильда  следила,  как  приближается  озеро,
кажущееся  океаном. Аморийская столица стояла  на северном берегу озера Феб.
Как  и большинство внутренних озер и рек Амории, оно образовалось без малого
восемнадцать  столетий тому  назад по  воле  богов-аватаров. Озеро Феб  было
самым большим в Империи, оно продолговатой каплей тянулось с севера