о каждый
сотый  подданный  императора!   Всего   лишь  каждый  сотый!   Легионеры  --
профессиональные воины, но  все остальные -- не воины. Они живут, не думая о
том, что  завтра  придется с оружием защищать свой дом.  Они знают, что пока
стоит  мир,  им  угрожает  лишь  немилость  земных  властей  и суд  небесных
аватаров. Вот  почему они трудятся для себя и для императора!.. А теперь еще
вспомни, сын.  Вспомни, сколько народу жило  в Нарбоннии до того, как я стал
герцогом.
     -- Да, я помню, ты мне говорил. Миллион семьсот тысяч...
     --  Точно, сын! --  едва  сдерживая слезы, проговорил Крун. --  А нынче
нарбоннцев в два  раза меньше! Скажи мне, если ты такой умный, сколько  еще,
по-твоему, я  должен  мстить  Империи?!  До каких  пор?! Покуда нарбоннцы не
исчезнут вовсе -- или покуда в лагерях  Оркуса  их не станет  больше,  чем в
самой Нарбоннии?!!
     Варг до крови закусил губу. Ему нечего было на это ответить.
     -- Я не  хочу, чтобы после  моей  смерти  ты стал  герцогом Нарбоннской
пустоши, -- с неожиданным после всего  прежде сказанного достоинством заявил
Крун.  -- Вот почему  я  сделал  то,  что сделал.  И я ничуть не жалею,  что
поклонился императору...
     -- Проклятье! Должен быть какой-то другой путь, отец!
     -- Его нет,  сын! Нет его, другого  пути, пойми  ты это! Одно из  двух:
смерть или жизнь...
     -- ...на коленях, -- закончил за отца Варг.
     Герцог схватил  сына за  плечи  и встряхнул, заставляя смотреть себе  в
глаза.
     -- Если бы я отвечал только за себя,  клянусь молотом Донара, сын, я бы
скорее выбрал смерть, чем жизнь на коленях!
     Облик  Круна, когда он произносил эти слова, тон  его, да и сама клятва
"молотом  Донара",  удивительная  в   этих  обстоятельствах,  воздействовали
магически на могучего принца. Он обмяк в руках отца и отвел взор.
     --  Но я не только за себя отвечаю, -- продолжал Крун. -- Я вождь моего
народа! А ты -- мой наследник! И ты пойдешь по моим стопам!
     -- Никогда, -- прошептал Варг, -- никогда не буду ползать я, как ты, на
коленях у трона императора!
     --  Мальчишка...  --  с  каким-то   прощальным,  старческим  сожалением
вымолвил Крун -- и оттолкнул сына.
     Вновь  воцарилась  тишина.  Отец  и  сын стояли рядом, далекие друг  от
друга. Наконец Крун сказал:
     -- Это ничего. В твои годы я тоже так говорил. Не  мне на тебя яриться.
Вот только содеянного не вернешь и прожитого не возвратишь...
     Варг молчал, и Крун мог лишь догадываться, какие мысли обуревают сына.
     -- Мы еще должны быть благодарны амореям, -- с горькой усмешкой заметил
герцог.  --  Пойми ты  наконец:  это их,  амореев, мир, боги дали  им власть
распоряжаться  Ойкуменой  по своему  хотению; после всего, что я  против них
содеял, они имели полное  право  раздавить  меня. А  они, как  видишь,  даже
власть мне сохранили; налоги, которые я буду платить императору, меньше, чем
платят наши соседи, аквитанский и лугдунский герцоги!  И  у нас в  Нарбоннии
будет мир...
     --  Какие великодушные  амореи! Милостиво позволили  тебе  топтать нашу
землю  своими сапогами, --  Варг  невольно  бросил  взгляд вниз, точно желая
убедиться,  по-прежнему ли на  ногах  отца  дарованные  императором багряные
сапоги.
     Крун занес кулак, чтобы ударить сына -- но сдержался.
     -- Мальчишка, -- опять промолвил он.  -- Ничего  я  больше  в  жизни не
хочу, кроме одного:  увидеть,  как  ты поумнеешь! А  покуда я  герцог, будет
по-моему!
     "Покуда ты герцог, -- подумалось Варгу, -- да и то навряд ли!".
     Пробило час ночи.
     -- Ну довольно разговоров, -- сурово заявил герцог. -- Ты будешь делать
то, что я тебе велю.  Довольно своевольничать!  Считаешь  себя мужем -- умей
владеть собой! А то  глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у
молодки на выданьи! Здесь ты больше  ничего не докажешь, так что, коли  жить
охота, -- заткнись, смирись и слушай тех, кто тебя сильнее!
     Молодой принц покраснел  невольно.  "Отец  прав. Нужно держать  себя  в
руках. Тут, в логове амореев, неподходящее  место затевать драку. Пусть враг
думает, что смирил меня".
     --  Ступай  в дом,  -- велел Крун,  -- и ложись спать.  Завтра в десять
приедет кесаревич Эмилий Даласин, внук августа. Он покажет нам  город. Чтобы
ты знал,  дурак: это  большая честь,  когда  один  из  Фортунатов  самолично
общается с нами, с  варварами! Так что гляди у меня! Выкинешь что-нибудь  --
сам выпорю, не посмотрю на твой рост!
     -- Не беспокойся, отец, -- с усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего,
ответил Варг. -- Императорскому Высочеству не придется на меня обижаться!
     Принц с  подчеркнутой вежливостью, как  бы  вытекающей из его последних
слов, поклонился отцу -- и зашагал по направлению к павильону.
     А  отец  проводил его страдальческим взглядом, тщетно стараясь сдержать
слезы, -- и, когда фигура сына исчезла за деревьями, он разрыдался.
     Воздев  голову к  вершине Пирамиды,  герцог  Крун мысленно  обратился к
Двенадцатиликому Богу, Фортунату-Основателю:
     "О,  если ты на самом  деле столь велик, мудр и справедлив,  как о тебе
толкуют, помоги  мне исправить  то,  что я сам сотворил,  в  безумной  своей
гордыне: верни мне моего сына!".


Глава третья,
     в  которой  читатель  получает возможность поразмыслить, что случается,
когда непорочная душа оказывается в объятиях искусного обольщения
     148-й Год Химеры (1785),
     14 октября, Темисия и ее окрестности
     
     Как  и  обещал  герцог, в момент, когда башенные часы  Пантеона пробили
десять,  к  павильону  на  берегу  Квиринальского  озера  подкатила  большая
золоченая  карета,  запряженная  тройкой  белых  гераклейских  скакунов.  На
дверцах  кареты красовалась  выложенная  платиной и серебром  геральдическая
буква "Ф" с двойной короной, символизировавшей кесарское достоинство.  Рядом
сиял грозный герб Дома Фортунатов, являвшийся одновременно и государственным
гербом  всей аморийской державы,  --  распростерший крылья гигантский  орел,
сидящий на земном шаре и укрывающий его этими крыльями.
     Крун,   и  прежде   наслышанный   о  сверхъестественной  пунктуальности
аморийской аристократии,  лично встречал  великородного  гостя;  принц  Варг
стоял рядом с отцом. Облачены были  герцог и его наследник в модные бордовые
накидки без пояса, богато украшенные мехом, поверх коротких бархатных курток
с разрезами на рукавах.
     Золотая дверца отворилась, и на  плиты  мощеного мрамором  двора  легко
спрыгнул высокий, ладно сложенный мужчина  средних лет. Калазирис чистейшего
белого цвета,  расписанный жемчужными  нитями, идеально сидел  на нем; белые
колготы  чуть  выше  колен  были  заправлены в  узкие  сапоги перламутрового
оттенка. На  голове  мужчины  лежал  лилейный  клафт;  его  украшала золотая
кокарда в виде изготовившегося к прыжку кентавра.
     Сияя  доброжелательной  улыбкой  белоснежных  зубов,  мужчина  быстрым,
уверенным шагом подошел к герцогу, протянул ему руку и изрек  слова древнего
римского приветствия:
     -- Если ты здоров, то и я здоров, друг!
     Изумленный  столь  открытым  обращением со  стороны  этой  великоважной
особы, Крун на мгновение  замешкался,  затем все же пожал протянутую  руку и
поклонился:
     -- Рад приветствовать Ваше Высочество от лица себя и сына.
     Кесаревич Эмилий Даласин перевел взгляд на Варга и протянул руку ему.
     Здесь  нужно  сказать,   что  наш  непримиримый  принц,  с   брезгливой
неприязнью  ждавший явления какого-нибудь  хлипкого верзилы либо,  напротив,
оплывшего  жиром  коротышки,   с  ног  до  головы   увешанного  драгоценными
безделушками,  был изумлен истинным обликом императорского внука еще  более,
нежели сам герцог Крун. С первых мгновений Варг ощутил слабую, но достаточно
ясную  симпатию  к  этому человеку.  Движимый ею,  он  пожал протянутую руку
кесаревича  Эмилия.  Рукопожатие оказалось по-настоящему  мужским,  вовсе не
церемонным;  казалось,  отпрыск  Фортунатов  с  самого начала задался  целью
сокрушить естественный  барьер,  отделяющий  членов  священной  династии  от
прочих смертных.
     -- Для нас большая  честь, Ваше  Высочество...  -- начал было  Крун, но
кесаревич с добродушной улыбкой остановил его:
     --  Ради  Творца  и  всех великих аватаров, герцог! Я-то ехал  к вам  в
надежде,  что хоть  вы-то,  варвары,  не станете  общаться  со  мной  языком
скучного официоза!..
     Он еще  что-то сказал насчет дружбы  и  неформального характера  своего
визита,  но принц  Варг его уже не слушал:  слабая симпатия, едва родившись,
тут  же испустила  дух. "Для этих господ Ойкумены мы всегда будем оставаться
варварами, людьми третьего сорта, вернее даже, недочеловеками, -- с тоской и
злостью подумал принц.  -- Он  разговаривает  с  нами точно  как чадолюбивая
нянька с неразумной детворой!".
     Тем временем кесаревич Эмилий пригласил Круна и Варга занять отведенные
им места  в карете, и  вскоре обещанная экскурсия по  блистательной  Темисии
началась.
     А часом прежде к  павильону  на  берегу Квиринальского озера неожиданно
подкатила другая карета, отделанная красным бархатом и украшенная гранатами,
гиацинтами  и   кораллами.  На  дверцах   сияла  рубиновой  вязью  латинская
геральдическая буква "J" с одинарной короной, знак княжеского дома Юстинов.9
Из   кареты,  одетая  в  подчеркнуто  скромное  темно-каштановое  платье  до
щиколоток,  вышла  София  Юстина. С  разрешения герцога  она пригласила дочь
Круна,  принцессу  Кримхильду, совершить "женскую  экскурсию"  по Темисии, и
сама обещалась быть у принцессы провожатой. Крун, недолго думая, согласился:
он был достаточно умен для  того, чтобы оценить степень  дружеского  участия
дочери первого министра в его делах.
     Если бы в то утро герцог Нарбоннский знал -- или хотя бы догадывался --
к каким воистину катастрофическим последствиям  приведет эта "экскурсия", он
бы, наверное, счел за благо немедленно отослать свою дочь домой, в Нарбонну,
а то и бежать вместе с ней...

     * * *
     --  А  теперь  посмотрите налево, дорогая: мы  проезжаем  Императорский
Университет; я закончила его десять лет тому назад.
     Словно  желая доказать  гостье  истинность  своих  слов, княгиня  София
высунулась из окошка  кареты и помахала рукой группе  студентов, спешащих по
Княжеской  улице к  комплексу  приземистых  зданий с ионической  колоннадой.
Студенты,  как видно, узнав  Софию, заулыбались, прокричали ей приветствия и
помахали в ответ.
     Принцесса Кримхильда наблюдала эту сцену с тихой завистью. Ей нравились
все эти люди. Сразу понравились, как только она  их увидела:  этих и других,
прежде. Они были  веселы, вежливы, не в пример ее соотечественникам, приятны
в обращении,  с ними  было легко водить  знакомство -- если  бы  не пугающая
разница   обычаев  аморийцев  и  людей   Севера;  она,  эта  разница,  имела
обыкновение проявляться в самый неподходящий момент, заставляла краснеть  и,
стыдливо опустив глаза, признавать собственную ущербность...
     Экскурсия  только  началась,  а  принцесса,  напряженная,  как  струна,
приунывшим   взором  смотрела  в   окно.  Ее  облачение  составляли  длинная
рубаха-платье цвета предсумеречного неба, с широкими  рукавами,  и шерстяной
плащ, вышитый изображениями солнечного диска с расходящимися от него лучами;
плащ был накинут на голову,  а белый платок-барбетт, туго обвязанный  вокруг
шеи, закрывал не только шею, но и подбородок.
     Проехав проспект Астреи, карета углубилась в Княжеский квартал.  Здесь,
в самом центре Старого Города, стояли дома и дворцы высшей знати, древнейших
патрисианских  родов,  берущих  начало от детей Фортуната-Основателя. Вскоре
показалась  обширная усадьба, окруженная  витой чугунной  оградой; в глубине
усадьбы  возвышался  пятиэтажный  беломраморный   дворец  античного  типа  с
пропилеями  и широкой  лестницей на  второй  этаж.  Венчала  дворец  изящная
беседка-талос с правильным, в форме полусферы, куполом.
     Карета  ненадолго задержалась перед  воротами с уже известной  читателю
геральдической буквой "J", а также  с  совой, фамильным гербом дома Юстинов,
затем ворота  отворились, пропускаю карету во двор. Карета сделала круг мимо
золотой статуи величественного  мужа, поднимавшейся посреди фонтана в центре
обширного  двора.  Муж,  облаченный  в  римскую  консульскую тогу,  стоял  в
горделивой  позе,  скрестив  руки  на  груди,  и  опирался  правой  ногой на
склоненную  голову какого-то бородача в рабском торквесе. Голову мужа венчал
шлем в  форме  орла  с  распростертыми крыльями. Золотая  статуя,  омываемая
тонкими  струями воды, произвела на  принцессу  Кримхильду настолько сильное
впечатление, что она решилась спросить Софию, кто этот человек.
     -- Мой далекий предок Юст, младший,  но любимый сын Великого Фортуната,
основатель  нашей династии, --  с гордостью  ответила княгиня.  -- Юст  стал
консулом-правителем еще при жизни отца и много сделал для упрочения Империи.
     Кримхильда поняла, что  имеет  в виду  любезная  хозяйка,  и  не  стала
спрашивать,  кто  тот  бородач,  чью  голову  попирает  нога  любимого  сына
Фортуната, -- тем более  что  означенный бородач подозрительно  смахивал  на
отца ее, герцога Круна.
     У пропилей карета остановилась.
     -- Дорогая принцесса, -- сказала гостье София Юстина, --  я  имею честь
пригласить  вас в фамильный  дворец моего  рода.  Обещаю,  вас ждет приятный
сюрприз! Я знаю, вы обожаете сюрпризы!
     И хотя принцесса Кримхильда ни разу не заикалась  в присутствии княгини
Софии  о  своей  склонности к  приятным  сюрпризам,  удар  попал в точку:  в
печальных глазах принцессы промелькнула искра любопытства.
     "То ли еще будет!", -- мысленно усмехнулась София -- и повела гостью во
дворец.
     Всюду, где они проходили, было полным-полно  челяди; Кримхильда слышала
перешептывания: "Молодая  госпожа  приехала...",  волной катившиеся  впереди
них. Слуги кланялись, какие-то люди в богатых одеждах  подбегали к  Софии, и
та на ходу давала им указания. Одному из них она быстро бросила:
     -- Приготовить мой мобиль и подать его к главному входу.
     Мужчина в черном калазирисе кивнул и ринулся выполнять приказание.
     София  и  Кримхильда закончили переход по  дворцу  в  обширной  палате,
заставленной какими-то  непонятными приспособлениями,  шкафами, ларчиками  и
более всего напоминавшими театральную гримерную. Из-за ширмы  вдруг выскочил
полный человечек с лоснящимся лбом. Он поклонился молодой княгине и  застыл,
ожидая распоряжений. София подозвала человечка к  себе  и прошептала  ему на
ухо   несколько   слов   на  незнакомом   Кримхильде  языке.   Человечек   с
профессиональным  интересом взглянул на принцессу, которую сперва  как будто
не  заметил,  затем по  губам  его  пробежала улыбка, заставившая Кримхильду
покраснеть.
     --  Будет  исполнено,  моя  госпожа,  --  сказал  лоснящийся  человечек
по-аморийски.
     -- Дорогая, -- сказала София Юстина, -- познакомьтесь с мэтром Давидом,
моим модельером и цирюльником.
     -- Очень рада, -- прошептала Кримхильда, опустив глаза.
     -- И я очень рад, моя красавица, -- благодушно  заявил человечек, делая
попытку поцеловать пальцы правой руки принцессы.
     София рассмеялась.
     -- Вы не  стесняйтесь мэтра, дорогая. По рождению он стоит гораздо ниже
вас. Он простой иудей. Будучи девятым ребенком в бедной семье, он был продан
родителями  в рабство. Мой отец как-то купил  его, чтобы воспитать домашнего
служку.  Когда  у Давида обнаружился художественный дар,  отец отдал его  на
обучение дворцовым цирюльникам. И вскоре Давид превзошел их в искусстве...
     --  Вы  льстите мне,  моя госпожа,  -- в приятном  смущении пробормотал
мэтр.
     -- ...Когда  мне исполнилось пятнадцать лет, отец подарил мне Давида ко
дню рождения. А два года тому назад я дала ему вольную.
     -- У вашего сиятельства великодушное сердце, -- вставила Кримхильда.
     --  Ну  еще  бы,  --  хмыкнула  София,  --  мне  потребовалось все  мое
великодушие, чтобы отпустить на волю человека, который сэкономил мне не одну
тысячу солидов, а отец  заплатил за его содержание только лишь  сто солидов;
мне же Давид достался и вовсе бесплатно! Хотя, конечно,  с другой стороны, я
могла его не освобождать. Во всяком случае, даже получив вольную, мэтр Давид
предпочел остаться у меня в услужении.
     --  А как же иначе! -- всплеснул  руками  мэтр. -- Найдется ли  в целом
свете лучшей госпожи, чем моя?!
     --    Старый    мошенник!   Ты   прекрасно    знаешь,   сколь   нелегко
иудею-вольноотпущеннику заиметь  собственное  дело в Темисии. Конечно,  тебе
много лучше жить у меня, на всем готовом!
     Пока имел место такой разговор,  мэтр Давид занимался довольно странной
работой: он укутывал зеркала бархатными покрывалами.
     --  Дорогая  принцесса,  оставляю вас  в умелых руках  моего достойного
слуги. Исполняйте все, о чем он вас попросит...
     -- А вы?.. Вы меня оставляете?! -- испуганно спросила Кримхильда.
     -- Ненадолго,  -- мягким,  чарующим  голосом  промурлыкала  София. -- Я
скоро  вернусь.  Итак, слушайтесь мэтра, доверяйтесь ему! Он подарит вам тот
сюрприз, о котором я упоминала.
     Чуть не насильно усадив  нарбоннскую принцессу в глубокое кресло, София
Юстина плутовато подмигнула верному слуге и вышла вон.

     * * *
     Час  спустя она  вернулась в комнату  цирюльника.  Помимо  Кримхильды и
мэтра Давида, здесь появились младшие служки, ассистенты мэтра.
     -- Ну, вот и я!
     Принцесса Кримхильда посмотрела в ее сторону  и обомлела. Голос казался
знакомым, но женщину было не узнать.
     Выступала  София  в  ярко-красных  сандалетах  на очень высоком  тонком
каблуке;  казалось удивительным,  как вообще ей удается  переставлять  ноги,
ведь  ходила она почти что на кончиках носков. Выше подошвы и до самого таза
ноги были совершенно открыты;  едва  заметная, скорее символическая, юбка из
блестящей черной кожи плотно  облегала  совершенные  бедра и  ягодицы; сверх
того, по  бокам  юбку  рассекали глубокие  разрезы, заканчивающиеся лишь  на
поясе  у талии. Этот пояс из белой  кожи  скрепляли  изящные  пряжки в  виде
крылатого  коня,  Пегаса, высеченного  из цельного пиропа  и оправленного  в
золото.  Выше   лилейного  пояса,   сливаясь   с  ним,  шла  белая,   словно
алебастровая, полоска обнаженного  тела. Второй пояс, такой же ярко-красный,
как и сандалеты, обтягивал тело под грудью. Он удерживал роскошную рубаху из
карминного  атласа;  на  груди  эту короткую  рубаху скрепляла  единственная
фибула-застежка  в  виде  камеи  все  того  же  аватара  Пегаса,   небесного
покровителя Софии Юстины.  Ворот атласной  рубахи  лежал  свободно,  обнажая
тонкую, как  у  младого  лебедя,  шею.  Удлиненное  лицо  с  острым  волевым
подбородком было  отмечено печатью  врожденного аристократизма, прелесть его
лишь  подчеркивали  крохотные  серебрянные  блестки,  рассыпанные  по  нему.
Главными  украшениями этого  лица были,  конечно же, огромные черные  глаза,
подведенные сурьмой и  перламутром,  и изумительно  очерченные  губы;  яркий
карминный  их  цвет  удачно  дополняли  блестки,  создавая ощущение  высокой
чувственности. Блестящие смоляные  волосы  были уложены курчавыми волнами, а
скрепляла  их золотая  княжеская диадема с  танцующим Пегасом.  Наконец,  на
запястьях атласная рубаха была заправлена в  перчатки все того же карминного
цвета, обтекавшие длинные изящные пальчики подобно второй коже.
     Княгиня София прошлась по комнате перед изумленным взглядом нарбоннской
принцессы, давая себя рассмотреть со всех сторон. Не в силах сдержать лавину
чувств, Кримхильда издала долгий "О-о-ох!" и закрыла глаза.
     -- Ну что  ж, мэтр, я  вижу, вы заканчиваете, -- как ни в чем ни бывало
произнесла  София   Юстина.  --  Это  значит,  что  скоро  мы  будем  готовы
отправиться в город.
     Кримхильда едва отворила глаза и чуть слышно прошептала:
     -- Вы... вы  соби