мне, лишь сын единственный остался у меня -- его я не отдам Империи
на растерзание, нет, не отдам, не ждите -- не отдам!..
     "Держись, София! -- донесся из  глубин души бестрепетный голос. --  Это
его агония! Ты победишь! Смелее наступай!".
     София Юстина поднялась с кресла, и скрестив руки на груди, гордо встала
перед варваром.
     -- Клянусь кровью Фортуната, --  глядя прямо  в глаза ему, молвила она,
-- ни один волос не упадет с головы  принца Варга иначе как по  воле герцога
Нарбоннского, отца его и господина!
     Крун  опешил; а  она,  не  давая  ему  времени  на раздумья,  развивала
наступление:
     --  Нынче  ночью ваш  сын  совершил  тяжкое  преступление против  нашей
великой державы.  Вот,  взгляните  сюда, -- она  схватила  со стола какие-то
бумаги и предъявила их герцогу.
     Это  оказались фотографии, целый альбом фотографий. Сначала Крун увидел
некое  жилище  в  горах, снаружи и изнутри,  таинственные  знаки и  символы,
очевидно,  магические.  Далее  его  взору   предстал  снимок  с  обугленными
черепами; подле черепов стояли двое --  неприятный тщедушный старик и юноша,
вернее, молодой человек,  такой же хлипкий и несимпатичный, как и старик. На
следующем  снимке  Крун  увидел  их  же  в  зале  аморийского  суда. Еще  на
нескольких  фото  старик и  юноша  представали в  соседстве  с  отрубленными
головами,  руками, половыми  членами,  с  дьявольскими символами,  какими-то
склянками   однозначно  омерзительного  вида,  с  потрепанными  чародейскими
книгами  -- и  так  далее. Завершал  зловещую  подборку снимок, живописующий
обоих прикованными к каменному столбу.
     -- Что это? Зачем? -- прошептал Крун. -- Кто такие эти колдуны?
     София ткнула пальцем в последнее фото.
     --  Здесь вы  видите место преступления вашего  сына.  Минувшей  ночью,
втайне  от  вас,  принц Варг  выпустил на  свободу еретиков  Ульпинов,  слуг
дьявола, злодеев лютых, чье имя страх и ненависть внушает всякому, в ком жив
еще человек, творение Господне...
     -- Ложь!!! -- взревел герцог, отбрасывая альбом. -- Тысячу раз ложь! Вы
подстроили все это! Вы -- или  по вашему приказу! Вам не  удалось заполучить
моего сына -- и вы замыслили сгубить его! Так нет же, не бывать!..
     -- Это правда, --  хладнокровно молвила  княгиня, понимая, что малейшая
дрожь в  ее голосе погубит все дело; нет,  лишь решительным наступлением она
сломает последние бастионы в душе тяжело раненого старого волка...
     -- А где на этих снимках сын мой Варг? Его мне покажите! Его здесь нет!
     -- Уж  не думаете же вы, --  с  ледяной усмешкой ответила София, -- что
принц  Варг  пригласил  фотографа,  дабы  тот  запечатлел  для  истории  его
злодеяние?! О, нет, он  всего  лишь жаждал погубить меня --  и  вас со  мною
заодно. Все,  что сказали  вы, все  истинно и справедливо, да с точностью до
наоборот: ваш сын не смог словами с дороги мира совратить отца -- вот отчего
решился он на злодеяние!
     --  Ложь!  Ложь!  Ложь... -- шептал герцог; лицо его  стало  землистого
оттенка.
     София взяла со стола другой бумажный лист и показала его Круну.
     -- Это отпечатки пальцев, обнаруженные на цепях душегубителей Ульпинов.
Они принадлежат вашему сыну. Кроме того, имеется свидетель...
     --  Ложь!..  Подделка! А ваш  свидетель -- наймит презренный,  раб  или
плебей с душонкой рабской, -- простонал Крун.
     "Ты почти угадал,  --  мысленно  усмехнулась  она,  --  вот только сыну
твоему сыграть на репутации Интелика не удастся: любой простолюдин из Амории
нашему  суду священному  стократ дороже, ближе и  роднее любого  варварского
принца".
     --  Думайте  что угодно, -- жестко проговорила София Юстина,  -- однако
для  нашего  правосудия  улик   более  чем   достаточно.  Ваш  сын  совершил
преступление,  для которого нет иммунитета и  смягчающих вину обстоятельств.
Принц Варг будет арестован и подвергнут допросу с пристрастием, так как дело
касается государственной ереси. Признается он  или  нет,  неважно: лишь одна
кара ждет его -- смерть!
     -- Никогда! -- захрипел  герцог Крун, занося руку для удара. -- Никогда
тому не бы...
     Княгиня София отпрянула  -- однако то  импульсивное  движение оказалось
излишним. Глаза герцога выпучились, тело пронзила конвульсия --  и он рухнул
прямо к ногам княгини.
     -- О, нет... -- простонала она и тут же бросилась из кабинета с криком:
-- Врача, скорее, врача! Всех моих врачей -- немедленно, ко мне!!!

     * * *
     148-й Год Химеры (1785),
     день 15 октября, Темисия, Княжеский квартал, дворец Марцеллинов

     -- Дочь моя, -- начал  князь  Корнелий  Марцеллин, -- ты знаешь, как  я
люблю тебя...
     Доротея  кивнула:  да,  она знала, как он  ее любит --  как  дочь и как
женщину; больше,  чем  ее, отец  не  любит  никого,  кроме  самого  себя;  о
своеобразной любви отца к Софии Юстине она не знала ничего.
     -- ...И потому для меня будет величайшим несчастьем расстаться с тобой.
     Девушка  затрепетала; преданной  рабыней  своего отца  она  была  столь
долгое время, наверное, с самого детства, и настолько привыкла к своей роли,
что перспектива  расстаться  с отцом-господином  по-настоящему  испугала ее.
Отец безраздельно царил в ее жизни и наполнял эту жизнь смыслом; возможна ли
ее жизнь без отца, она не знала и не хотела узнавать...
     --  Ради  Творца  и  всех  великих  аватаров,  господин,  -- взмолилась
Доротея,  --  не  шути  со  мной столь  жестоко! Давай  лучше я сделаю  тебе
приятно...
     Она   потянулась   к  отцу,  туда,   где   под   халатом  уже  привычно
прорисовывалось жаждущее естество -- но отец, к изумлению ее, мягко отвел ее
руку.
     --  Когда-нибудь  это должно  было случиться, Дора, -- с грустью сказал
сенатор.  -- Тебе восемнадцать уже,  а это  самое время для девушки выходить
замуж. Женитьба,  если разобрать по  правде, хотя и зло, но необходимое зло,
как сказал в свое время Менандр...
     -- Нет, ради всего святого, господин! Я никого не люблю  так, как тебя!
Я не хочу замуж...
     -- Ты захочешь, -- ласково,  но  настойчиво  возразил  он,  -- ибо того
желаю я,  отец  и господин  твой.  Во имя любви ко мне  ты  полюбишь другого
мужчину. Я облегчу тебе задачу, указав, кого именно тебе надлежит  полюбить.
Конечно, любить его ты будешь не так, как меня... Он будет  называться твоим
мужем.
     Бледная, точно сама смерть, Доротея встала.
     -- Позволь мне уйти, господин. Я не могу слышать, что ты говоришь.
     -- Сядь,  глупая! -- рявкнул князь  Корнелий; дочь, напуганная вспышкой
его гнева, послушно опустилась на скамейку у его ног,  а он продолжил: --  Я
выбрал для тебе редкостного мужа. Он молод, он храбр  и  силен, он умен,  он
красив, как бывает красив первозданной  красотой,  дарованной самими богами,
дикий зверь  -- лев или вепрь. Он -- воплощение мужчины. Достаточно сказать,
что  по Выбору он  -- Симплициссимус. Он --  истинный Геракл  для  тебя, моя
Геба! Он будет оберегать и защищать тебя. А если нет,  -- Корнелий Марцеллин
скривил губы в жестокой усмешке,  -- тогда я сокрушу его  своими перунами37!
Но пока...  пока этот человек мне  нужен -- и я  его  заполучу, через  тебя,
родная!
     -- О, господин... -- заплакала Доротея.
     Отец нежно погладил ее каштановые волосы.
     --  Ты  у  меня  красота ненаглядная,  Дора. Ты неотразима. Принц  Варг
женится на тебе и станет моим зятем.
     Она с ужасом воззрилась  на  отца. "Это  всего лишь  страшный  сон", --
прочел он в ее глазах.
     -- Не бойся, родная.  Ничего, что  он варвар. У него характер зверя, но
тебе хорошо известно,  как укрощать диких зверей:  я  тебя научил. Я берег и
лелеял тебя. Пришло время отблагодарить папу за его труды.
     -- Что... что я должна сделать?
     -- Ты  ответишь  "да"  на  предложение  Варга.  Вначале  он,  я  думаю,
возненавидит  тебя. Тебе придется пройти через  это. Угождай ему, как только
можешь.  Стань ему верной  женой.  Доставляй ему  наслаждение в постели, как
доставляла мне -- но будь осторожна: варвар, по всей видимости, сущее дитя в
искусстве  любви. Не испугай его!  Он не полюбит тебя, если  увидит  в  тебе
блудницу.  Роди  ему ребенка, и чем скорее, тем лучше. Я хочу, чтобы это был
сын, наследник. Сын свяжет его с тобой  и со мной. Затем стань ему не только
женой  и матерью  его ребенка,  но  и  подругой,  которой  он  доверит  свои
сокровенные тайны. Ты понимаешь меня, Дора?
     -- Да, господин, -- прошептала девушка.
     -- Умница, -- кивнул сенатор.  -- Итак, ты должна стать Варгу преданной
женой, любовницей, подругой. Его жизнь --  твоей жизнью. Его  пристрастия --
твоими.  Его цели -- твоими целями.  Так ты завоюешь его, будущего  великого
воителя...  А теперь  самое главное,  --  князь  Корнелий  наклонился  к уху
дочери, как  будто в его собственном дворце их могли подслушивать. -- Герцог
Крун, отец Варга, -- человек Софии. Я не хочу, чтобы он оставался герцогом и
дальше. Я хочу, чтобы герцогом Нарбоннским стал твой будущий муж.
     -- Я... я... мне придется отравить Круна, да, господин?
     -- Нет, нет, что ты, родная! Никаких убийств, особенно с твоей стороны!
Запомни:  твой образ -- жена, во всем  следующая за мужем, жена,  которая не
сделает и шагу помимо  воли мужа, этакая овечка. Твое  дело -- соглашаться с
Варгом во всем, что касается его ненависти к нашей державе...
     -- О-о-о...
     -- Не бойся, Дора, это не измена. Напротив, благодаря тебе наше влияние
в Галлии укрепится;  но произойдет это не  сразу, а тогда, когда я возглавлю
имперское  правительство... Но  я отвлекся. Так вот,  родная, я  ставлю тебе
задачу  укрепить  Варга  в его преданности  свободе.  Vita  sine  libertare,
nihil38,   иными  словами.   Ему   кажется,   что  свобода   его   родины  и
покровительство  Империи несовместимы.  Это  хорошо.  Он наивен, прямодушен,
благороден  --  но  далеко  не  дурак, поэтому  будь осторожна. Очаруйся его
страной;  пусть он  поверит, что твоя душа тоже,  как и его, алчет  свободы!
Такое родство  душ сблизит тебя и  его, а поскольку у него  среди женщин нет
друзей и поскольку женщина-друг  нужна  всякому великому мужчине,  он начнет
поверять тебе свои секреты...
     -- Но как я стану передавать тебе их из Галлии?
     Сенатор беззвучно рассмеялся.
     -- Это не требуется, родная. Мне не нужны его секреты. Мне нужно, чтобы
он, борясь за  свободу родины,  за свободу друзей,  жены и свою собственную,
поднял  бунт  против  отца, против Круна, и сверг  его, а сам стал герцогом!
Видишь ли, Дора, герцог Крун,  согласившись поклониться нашему Божественному
императору, и  так настроил против себя собственный гордый народ,  --  таким
образом,  свободолюбивым галлам  для  успеха  восстания  нужен  лишь хороший
вождь. Если принц Варг станет  таким вождем и  одержит  победу, я буду тобой
доволен. Вернее сказать, очень доволен!
     Умные и испуганные глаза девушки увлажнились снова.
     -- А я? Что будет со мной, когда это случится?
     -- Родная моя, -- целуя дочь в ухо, задушевно молвил князь Корнелий, --
когда это случится, с тобой будет  все, что ты захочешь!  Поверь мне, своему
отцу и господину, -- разве я когда лгал тебе, любимая?!
     -- И я смогу вернуться к тебе, мой господин?
     -- Сможешь, родная.
     -- О, я  так тебя  люблю! --  всхлипнула  несчастная  Доротея. -- Я все
сделаю как ты велишь.
     --  Знаю, родная, -- улыбнулся  сенатор, -- я  воспитал чудесную  дочь.
Пожалуй,  даже  лучшую,  чем  Тит  Юстин,  --  добавил  он  после некоторого
раздумья.
     Разговор  с дочерью поднял  настроение  князю Корнелию,  и князь  вдруг
решил сделать Доротее подарок, о котором она молила его уже много лет,  но в
котором он ей упорно отказывал.
     -- Родная, -- шепнул он ей на  ухо, -- сегодня у тебя будет праздник: я
возьму тебя спереди.
     -- А-а, -- промычала дочь.
     -- Дора, ты меня не поняла, -- и он объяснил ей, что за подарок имеет в
виду.
     Доротея,  которой  любящий  отец  с  самого   ее  детства  давал  уроки
наслаждений,  умудряясь  оставлять   при  этом  девственницей,  в  радостном
изумлении смотрела на него.
     -- Не  хочу, чтобы  настоящей  женщиной тебя  сделал  грубый  варвар  с
Севера, -- пояснил князь Корнелий. -- Я сам проложу для него дорогу!
     Затем  он вызвал своих  рабов: чернокожего лестригона-людоеда  Гуллаха,
настоящего  циклопа (одноглазый Гуллах был раза  в  два выше  своего рослого
хозяина);  амазонку  Ясалу,  тоже  с  кожей  цвета эбенового дерева  --  она
превосходила  сенатора на  две головы, но он ценил ее не за рост, а за силу,
верность  и жестокость, почему и  звал не  Ясалой,  а  Суллой; еще он позвал
миниатюрную китаянку  Вэй,  которая была  истинной  богиней  развлечений,  и
диковинного   человека   по   имени  Улуру  --  человечек  этот  был  карлик
неизвестного происхождения, кожа у  него была  красная,  с  шерстью и мелкой
чешуей, а еще Улуру имел  короткий и  гибкий  хвост, который  играл заметную
роль в любовных игрищах.
     Эти   четверо  экзотических  персонажей  были  постоянными  участниками
извращенных  оргий  князя Корнелия  и  его  злосчастной дочери.  Как виртуоз
конспирации,   сенатор  исхитрялся  скрывать  свои   оргии   не   только  от
благовоспитанного  аморийского общества, но и от родной жены,  от друзей, от
слуг, в общем, ото всех, кроме  самих участников. Оргии всегда происходили в
запретной комнате дворца; ключи от нее сенатор всегда носил с собой; комната
была изолирована от  окружающего мира так, что самое чуткое ухо,  прильнув к
входной  двери, не  услышит ни единого звука  даже в самый разгар  групповой
вакханалии.  Князь  Корнелий,  разумеется,  понимал, что  стоит  кому-нибудь
проведать, чем занимается потомок Великого Фортуната в  запретной комнате  и
каким наукам обучает собственную дочь, -- как карьере, репутации, да и самой
княжеской жизни  его  придет  конец. Оргии с  дочерью и  четверкой уродливых
рабов-экзотиков  привлекали Корнелия  Марцеллина той непомерной наглостью, в
которой  находят для  себя  последнее  наслаждение люди,  растратившие  свой
человеческий облик в надежде дать  выход неумной,  но, увы, невостребованной
энергии...
     Сенатор  поклялся самому себе священной княжеской клятвой,  что ноги не
кажет  в  запретную  комнату,  как  только  переселится  из  родового дворца
Марцеллинов во дворец Квиринальский.



Глава девятая,
     в которой герцог Нарбоннский наконец разбирается, кто ему сын и  кто --
друг
     148-й Год Химеры (1785),
     день 15 октября, Темисия, Княжеский квартал, дворец Юстинов
     
     -- Ваша  светлость, вы меня слышите?  Ваша светлость, откройте глаза...
Вы живы, ваша светлость. Ну же, доблестный герцог!..
     Голос  княгини  Софии, ласковый,  словно  шелк или  атлас,  проникал  в
сознание.   То  ли  от   этого  голоса,  то  ли  милостью   Высоких   Богов,
покровительствующих  этой  удивительной  стране,  то  ли  по  иной,   покуда
неведомой  герцогу,  причине,  по  суровому,  закаленному  жизнью  телу  его
разливалось приятное  тепло. Он  ощущал некое  упоительное состояние  легкой
безмятежности, слабой усталости,  когда не то что бы нет сил подняться, нет,
силы есть, но нет ни малейшего желания вставать, действовать, кому-то что-то
доказывать, кого-то от  чего-то защищать и защищаться  самому. Он чувствовал
собственную беззащитность, он понимал слабость, постыдную для  воина немочь,
и слабость эта была подобна блаженству бестрепетного  сна... Голос из глубин
утомленной души шептал  ему, вторя словам Софии Юстины: "Ты  жив.  Жив... Ты
среди друзей. Будь они врагами, они бы убили тебя. Они друзья. Твои истинные
друзья. Потому что они тебя спасли, когда ты мог умереть...".
     Крун  открыл  глаза  --  и  взаправду увидел перед  собой  лицо  Софии.
Прекрасное и светлое,  невероятно притягательное в этот  миг,  оно выглядело
бледным,  осунувшимся,  печальным и серьезным, а на лице  блистали глаза  --
изнеможенные, пытливые, тревожные и чуть веселые... София улыбалась, и нечто
внутри  Круна помимо  воли его  ответила улыбкой на ее улыбку;  неважно, что
улыбка больного получилась гримасой,  -- эта проницательная  женщина,  много
более проницательная и чуткая, чем даже  мог себе представить герцог, поняла
его. Она задорно подмигнула ему и сказала по-галльски:
     -- Вы ожидали увидеть Вотана с эйнхериями, не  правда ли,  герцог? Увы!
Здесь не Асгард, а всего лишь Амория, и я не валькирия,  а земная женщина, и
вы не в Вальхалле...
     -- А в  вашем фамильном дворце в  Темисии, --  закончил  за  нее герцог
по-аморийски.  --  Я  уже  понял.  Зря  вы  так  насчет  Вотана...  и  всего
остального. Не Вотан спас мне жизнь нынче -- вы спасли!
     -- Жизнь спасли вам эти люди, -- скромно потупив взор, молвила княгиня.
     Она сидела на  богатой  софе  у  изголовья;  за  спиной  ее Крун увидел
четверых  человек, троих мужчин  и одну  женщину. Эти  люди были облачены  в
длинные  белоснежные одежды. Двое мужчин показались Круну аморийцами,  а вот
женщина  и  четвертый  мужчина  сильно смахивали  на  жителей  экзотического
Востока, индийцев или сиамов. Все четверо стояли в почтительном отдалении от
ложа.
     -- Это  лучшие врачи  нашего государства, -- добавила София, -- вернее,
они лучшие по вашей болезни.
     Она обернулась к врачам и сказала им несколько слов  по-латыни. По мере
того  как   говорила  она,  бледные  и  сосредоточенные,  если   не  сказать
испуганные, лица  этих людей  прояснялись,  а  когда  княгиня София умолкла,
мужчина-индиец и женщина  пали  на колени и облобызали ей руки;  в глазах их
Крун  приметил слезы счастья. Легким кивком головы она  отпустила  врачей, и
они, не уставая кланяться, удалились прочь из ее кабинета.
     --  Нынче  у  них  счастливый  день,  --  с  улыбкой  произнесла  София
по-аморийски. -- Благодаря  вам,  герцог,  эта рабыня-врач получит  свободу,
другой раб получит свободу тоже, когда я  выкуплю его у  Академии прикладных
наук, ну а остальные двое... они сегодня стали  богаче своих менее удачливых
коллег.
     "Пожалуй, я не стану тебе говорить, что эти слуги Асклепия позавидовали
бы нищим, если бы ты умер", -- еще подумала она.
     "Всесильна!  --  пронеслась  в  голове Круна трепетная  мысль.  --  Она
поистине всесильна, эта женщина! Она вольна вознести или унизить, спасти или
погубить; я  был всецело в ее власти --  и она устроила так, чтобы эти  люди
меня спасли, хотя могла устроить так, чтоб погубили!".
     Здесь   он  вспомнил  все  события,  предшествовавшие  удару:  вспомнил
неожиданное приглашение княгини, вспомнил их  разговор, чуть ли не дословно,
вспомнил  альбом  со  страшными  фотографиями  и,  наконец, вспомнил  тяжкое
обвинение, которое эта могущественная  женщина обрушила на его единственного
сына... И вспомнил он то,  как  собирался с ней поступить,  пока  неистовая,
сверхъестественная боль не  ворвалась в его сознание, пока воля его, могучая
и  несокрушимая, как скала, не проиграла битву этой  вероломной боли и  пока
она,   боль,  взломав   все  преграды,   не  столкнула   герцога  в   бездну
предательского  небытия...  Он вспомнил  все это, и скорбный стон сорвался с
его уст.
     -- Мне не нужна жизнь такой ценой, княгиня.
     Ее мягкая алебастровая ладонь легла на  его широкий мужественный лоб, а
пронизывающий взгляд заставил смотреть в глаза.
     -- Ваша светлость, -- раздельно проговорила София, -- вы больше себе не
принадлежите. Вы прежний  умерли сегодня;  того, кому не нужна  жизнь, я  бы
спасать не стала.
     Услыхав такие слова, Крун предпринял попытку вскочить с пленяющего ложа
-- однако резкое движение взорвало мир упоительного покоя, боль шевельнулась
в  теле  и закружилась голова... Застонав опять, герцог  свалился обратно на
ложе.
     -- Проклятие!.. -- пробормотал  он. -- Готов  поверить вам!  Я  прежний
умер -- а этот, с моим телом, теперь уж вам принадлежит!
     -- Не говорите глупостей, -- строго  сказала к