патрисов,  молодых
красавцев, соревновались меж собой, стремясь  завоевать  мое  сердце, -- они
спешили  в  Сиренаику, за  перьями  сирен.  Многие  погибли, а  остальным  я
отказала.  Они  были  недостойны меня, все эти  самонадеянные  красавцы.  Из
перьев,  добытых воздыхателями, лучшие портные, вернее,  сказать, художники,
сшили для меня то платье. Я впервые надела  его в день своего двадцатилетия.
Оно облегает тело подобно второй коже, в точности повторяя все его волнующие
изгибы. О, если бы вы видели меня тогда! Я была подобна богине, я была одета
-- и в то  же время совершенно обнажена! Многие  мужчины, увидав меня в этом
платье, сходили с  ума,  а их женщины бросались в истерику. С тех  пор я  ни
разу его не надевала... оно  превратилось в миф, а видевшие меня тогда --  в
свидетелей небывалого чуда... Хотите, я надену его для вас, герцог?
     Крун, стараясь унять дрожь во всем теле, ответил:
     --  Не  хочу... Это  так несправедливо: повсюду в  мире люди умирают  с
голода, а ваше платье... платье из  птичьих  перышек, платье,  которое стоит
дороже всего моего герцогства...
     -- Напротив, это справедливо, -- с улыбкой возразила София. -- Люди все
равно умрут, но, умирая,  они  будут знать, что  где-то на  белом свете есть
женщина, которая, надев это чудесное платье, становится подобной богине!
     "Вот когда она потеряла свое истинное счастье, -- вдруг догадался Крун,
-- когда объявилась в свете в том треклятом платье! Ибо богиней восхищаются,
перед богиней благоговеют,  богине  поклоняются,  к  богине могут  воспылать
неистовой страстью -- одного богине не дано: внушить к себе уважение!..".
     В этот момент явился майордом и доложил о приходе принца Варга. Высокие
мысли мгновенно улетучились из  головы  Круна; однако герцог Нарбоннский был
спокоен: каким-то внутренним  чутьем он понимал,  что опасения напрасны, что
София ни при каких обстоятельствах не  станет губить его единственного сына,
а это значит,  ему и  сыну,  Круну  и  Варгу,  предстоит  пережить постыдное
драматическое действо -- сколько таких уже было и еще будет?!.

     * * *
     Его  опасения  или,  вернее  сказать, надежды,  оправдались:  Варг  все
отрицал. Со спокойным достоинством, даже с легким  пренебрежением он отбивал
атаки  Софии Юстины.  Крун  внимал их  поединку  и думал, какого  страшного,
непреклонного, убежденного  в своей правоте врага Империи воспитал он в сыне
-- и как нечеловечески жестоко подшутила над ним, Круном, судьба: когда отец
смирился с неизбежным, сын стал врагом отца и тем  обрек  себя на повторение
отцовского пути. "Когда меня не станет, -- думал герцог, -- эта женщина  или
кто  угодно на  ее  месте растерзает мою маленькую страну хотя бы только для
того, чтобы отомстить Варгу за  спасение еретиков Ульпинов... Я должен жить!
О, боги, все,  которые меня слышат, к вам я обращаюсь: наставьте сына на мой
путь, пока это еще не поздно!".
     --  ...Княгиня, я  вам  отвечаю  лишь  ради  уважения  к отцу,  который
почему-то вам  позволяет меня  пытать равно  преступника, -- холодно говорил
Варг.
     --  Сынок,  --  негромко сказал  Крун, -- скажи нам  правду. Молю тебя,
признайся! Клянусь тебе, она нас не предаст! Она наш добрый друг!
     София  Юстина,   несколько  удивленная   словами  герцога,  не  сводила
внимательного  взора  с его  сына.  Она хотела знать  реакцию  Варга.  Огонь
ненависти на мгновение вспыхнул  в его глазах -- и  тут же угас,  потушенный
могучей волей. Принц рассмеялся и сказал:
     -- Вот  как, друг?! А мне казалось, в  этой стране  у нас не может быть
друзей -- одни хозяева да покровители!
     -- Щенок! -- в отчаянии воскликнул герцог и влепил сыну такую пощечину,
от которой тот едва устоял на ногах; из носа Варга потекла кровь.
     София увидела, как кисти рук принца сжались в кулаки.
     --  Прошу вас, герцог, нас оставить ненадолго,  -- молвила  она. -- Мне
нужно с вашим сыном побеседовать наедине. Надеюсь, вы не против, принц?
     -- Давно мечтаю! -- с вызовом отозвался тот.
     Бледный и изможденный, с поникшей головой, безмолвно вышел Крун. "Turpe
senex miles40", -- подумала София, провожая его взглядом.
     -- Итак,  мы наконец одни, --  сказала она Варгу. -- Нас здесь никто не
слышит. Ответьте, принц,  что в вас  сильнее: любовь к отцу или ненависть ко
мне?
     -- Любовь  к отцу, помноженная на  ненависть к  врагам свободы, во  мне
сильнее ненависти к вам, -- ответил молодой принц.
     "Когда  Крун  умрет, этот будет нам достойный  противник", --  подумала
София.
     -- Когда-нибудь, -- заметила она, -- вы повторите путь отца. Но знайте:
мои враги мне не позволят быть столь же милосердной во второй раз.
     -- Не дождетесь! -- усмехнулся Варг. -- У богов переменчивый норов; кто
знает,  может  статься, это вы, великая и неподражаемая София Юстина, в один
прекрасный день будете молить меня о пощаде!
     -- Вы просто сумасшедший!
     -- Кто знает...
     В  надежде  растворить замешательство в ответной  атаке она  сказала, с
язвительной ухмылкой на устах:
     -- Вы зря старались, принц. Ульпины схвачены, вот так!
     Варг  поспешно  отвел  глаза,  но  было  поздно:  недоверие  и  досада,
промелькнувшие в них, окончательно разоблачили его.
     -- А вы чего желали? -- продолжала София.  --  Вероятно, вы ждали бури,
которая сметет меня! И чего вы добились? Вот я стою тут перед вами, сильная,
как никогда прежде, и держу вашу жизнь в своих руках!
     Она  расхохоталась, нарочито  вызывающе,  как  смеются  победители  над
побежденными, желая побольнее уязвить их.
     "Отец прав: в политике я все еще мальчишка, -- с горечью думал Варг. --
Я даже поспорил с Ромуальдом на жизнь, что у Софии нынче будут неприятности!
Задешево проспорил жизнь свою... О да,  я должен  ненавидеть не ее,  не  эту
женщину,  которая  зачаровала и  перехитрила моего  отца  --  нет, не  ее  в
отдельности! Я  должен ненавидеть их  всех, князей  и делегатов,  патрисов и
плебеев,  всех, кто  поклоняется чудовищным богам. Перед лицом опасности они
все заодно. Кто-то ведь помог этой Софии выплыть!..".
     Он  вспомнил лицо  Марка  Ульпина, напоминающее физию крысы,  и  на  ум
пришли слова главного еретика Империи: "Мы поможем  этому благородному юноше
отстоять свою свободу". "Они  бы, точно, помогли. Жаль Ульпинов. Они нашли в
себе мужество  восстать... и погибли. Но я  не сдамся, не начав войны, а там
что будет!".
     София насмешливо  глядела на него -- но вот  он снова встретился с  нею
взглядом.  "Я тебя  не  боюсь", --  говорил  ей этот взгляд, взгляд безумца,
слишком опасного,  чтобы его  не  принимали всерьез. "Мне  надлежит отринуть
чувства и  покарать  безумца, --  подумала  София. --  Отец  не  сможет  это
сделать: он слишком любит сына!".
     Затем она вспомнила все обещания, данные ею несчастному отцу,  и другие
обещания,  выторгованные у нее князем Корнелием  Марцеллином, -- и осознала,
что ей больше некуда отступать.
     Она с усилием отвела взгляд и сказала:
     -- Вы даже не представляете себе, какой вы счастливчик, безумный принц!
     На  этом их  приватный разговор утратил  всякий смысл;  вернулся герцог
Крун, с лицом, имевшем  мертвенный оттенок по  причине пытавшей тело и  душу
боли. Мгновение София  раздумывала, не сказать ли сыну о смертельной болезни
отца, и решила, что говорить нельзя. "Этот безумный юноша  любит своего отца
не таким, каков отец есть, а таким, каков он был когда-то, --  подумала она.
-- Нынче Варг будет только рад страданиям отца, ведь в представлении  принца
эти страдания есть неизбежная расплата за предательство свободы!".
     Она  почувствовала ужасную усталость, подобную той, которую  испытывает
всякая  сильная  натура  после безуспешной схватки с превосходящими по  силе
обстоятельствами и,  желая поскорее покончить с делами, изрекла, обращаясь к
Круну:
     --  Существует  единственный  способ  спасти  вашего  сына  от  смерти.
Поверьте, этот способ придуман не мной. Принц Варг должен жениться.
     Она не успела сказать, на ком должен жениться принц, еще герцог Крун не
успел переварить и оценить саму идею, как Варг подал свой решающий голос:
     -- Я согласен!
     -- Но почему? -- вырвалось у Софии.
     Ответом явилась полупрезрительная ухмылка, показавшаяся ей до крайности
гнусной и вызывающей.  "О, будь я  дикая кошка, я бы просто расцарапала твою
наглую физиономию, --  пронеслось в мозгу  молодой княгини. -- Нет, не могу,
ведь я --  Юстина... Но я тебя угомоню, будь  уверен, я тебе отомщу, мерзкий
мальчишка!  Никому  не  позволено насмехаться  над  Софией Юстиной,  а тебе,
жалкий раб своих низменных страстей, -- в особенности!".
     -- Вам интересно знать, принц, кто ваша избранница?
     Варг отрицательно покачал головой: ему было совершенно все равно.

     * * *
     Следующий  день,   шестнадцатое   октября,   ушел   на   приготовления.
Семнадцатого  октября  женихи  и  невесты  встретились  друг   с   другом  в
сопровождении родственников.
     А восемнадцатого октября  жители Темисии получили возможность лицезреть
новое удивительное зрелище. Не  где-нибудь, а в столичном Пантеоне  отпрыски
архонта  нарбоннских  галлов  сочетались  законным браком с  представителями
сразу двух великокняжеских династий.  София Юстина стала невесткой принцессы
Кримхильды,  а  Корнелий  Марцеллин стал  тестем принца  Варга. Как объявили
народу,  браки  Виктора Лонгина  с Кримхильдой и Доротеи Марцеллины с Варгом
заключаются по причине глубокой любви, возникшей между названными персонами,
и из стремления союзом молодых укрепить вечный мир между Аморийской империей
и Нарбоннской Галлией.
     Причина  и стремление показались  народу  вескими,  народ  возрадовался
красочному и необычному зрелищу, лишь  кое-кто из стариков-сенаторов немного
побрюзжал  на тему:  "слишком много чести варварам",  да некоторые не  самые
умные  плебейские  делегаты  обрушились  на  Юстинов  и  Марцеллинов  за  их
презрение  к интересам  трудового  народа,  каковой  народ,  по  мнению этих
делегатов,  не  имеет ни малейшего шанса  выдать своих сыновей и дочерей  за
княжеских отпрысков.
     А умные получили повод поразмышлять, с  какой бы это стати София Юстина
и Корнелий Марцеллин решились, во-первых,  отдать своих ближайших родичей на
заклание варварам и, во-вторых,  всюду демонстрировать взаимную  любезность,
даже симпатию, словно и не противники они, как то известно всем и каждому, а
преданнейшие друзья.
     Воистину, много диковинного  и непонятного пришлось узреть  счастливому
аморийскому  народу  на  этой двойной свадьбе,  а  еще больше  скрывалось за
кулисами.
     Народ увидел великолепную Софию Юстину, облаченную  в  роскошное платье
красного атласа, идущую под  руку со своим невзрачным мужем  Юнием Лонгином;
она  лучилась  от   счастья,  раздаривая   ослепительные  улыбки,   и  могло
показаться, что это  она, а не Кримхильда, выходит замуж.  Другая странность
заключалась в  отсутствии на брачной церемонии отца Софии, князя  и сенатора
Тита Юстина, из чего одни заключили,  что первый министр  втайне не одобряет
затеи своей дочери, а вторые -- что амбициозная дочь окончательно прибрала к
рукам своего стареющего отца  и сама воспретила ему являться в Пантеон, дабы
не бросал тень на ее триумф.
     Шутил, кокетничал с дамами и широко улыбался коллегам-сенаторам и князь
Корнелий  Марцеллин; его жена Эстелла основное  время проводила  в  обществе
князя  Марсия Милиссина, брата своего. Князь Корнелий оспаривал у племянницы
роль  самого  счастливого  человека этого дня и даже  произнес  трогательную
речь, из которой следовало, сколь тяжко и радостно ему устраивать брак своей
любимой дочери с "достойным сыном достойного отца", как выразился сенатор по
поводу Варга и Круна.
     Вскоре София и Корнелий исчезли из  поля общего внимания,  чтобы  затем
явиться  вновь. Сначала то была княгиня София  -- она  вела под руку  деверя
своего,  Виктора Лонгина.  Навстречу  ей вышел  герцог Крун  с  Кримхильдой.
Молодые заняли положенные  места перед Алтарем Аватаров, произнесли короткие
молитвы, ответили  на ритуальные вопросы понтифика -- да, именно так, венчал
их сам глава Святой Курии -- и под конец старинной клятвой "Consortium omnis
vitae"41 утвердили свой союз.
     Следом вышли князь Корнелий с  Доротеей и снова  герцог Крун, но  уже с
Варгом. Церемония повторилась в точности;  так принц,  игравший  нынче  роль
верного сына и счастливого жениха, обрел себе законную половину.
     После  церемонии  был  праздник в самом  богатом  заведении  аморийской
столицы,  в  таверне "Нектар и  амброзия".  И  снова звучали радостные речи,
сверкали улыбки, лилось отборное вино... Самыми грустными на этом диковинном
празднике жизни казались молодые; впрочем, последнее замечание не относилось
к принцу Варгу, который раздаривал искусственные улыбки,  -- таким необычным
способом он укрывал свое презрение к напыщенному и фальшивому собранию.
     Доротея  Марцеллина,  напротив, улыбалась мало;  она испытывала  жуткий
страх  перед  варваром,  чьей  женой  по  воле  любимого  отца  и  господина
согласилась стать.
     Виктор Лонгин горевал над собственной  планидой, и его тоже можно  было
понять: каково-то ему, аристократу, рожденному и взращенному под благодатным
южным  солнцем  и божественным оком Эфира,  следовать в эту самую промозглую
Галлию-Варварию... что там ждет его... любовь? удача? или смерть?..
     Из  счастливой  четверки лишь принцесса Кримхильда была печальна просто
потому, что без памяти влюбилась в своего красавца мужа.
     Следующим  днем,  девятнадцатого  октября, семейный  праздник  сменился
государственным:   Империя   отмечала   семьдесят   шестой   день   рождения
Божественного   императора.   Согласно   традиции,  торжественный   прием  в
Палатинском  дворце  состоялся во  второй  половине  дня,  а  утром Виктор V
прочитал  тронную речь перед  Большой  Консисторией -- так называлось  общее
собрание  министров, сенаторов, членов Святой Курии, плебейских делегатов  и
архонтов  двенадцати   имперских  провинций.  Среди   гостей  присутствовали
нарбоннские  галлы. В  речи,  которую  для  августа написала  София  Юстина,
отмечались последние достижения Богохранимой Империи, говорилось о намерении
Правительства  Его  Божественного  Величества  и впредь  развивать дружбу  с
подвластными  Империи народами,  а  также  решительно  искоренять  всяческую
ересь.
     Выслушав  речь Владыки  Ойкумены  и поприсутствовав на вечернем  приеме
девятнадцатого октября, Крун с детьми  и свитой двадцатого октября отбыл  из
космополиса; вместе  с  ним, разумеется, уехали и Виктор  Лонгин, и  Доротея
Марцеллина, и  обещанные Софией  Юстиной врачи  с геологами --  те и другие,
между прочим, были замаскированы под миссионеров, -- и миссионеры настоящие,
в чью  задачу входило наставлять темный народ герцога Круна на путь Истинной
Веры.
     Еще в  Нарбоннскую Галлию разными путями устремились  другие полезные в
своем  деле  люди:  шпионы,  стяжатели,  колонисты,  да  и  просто  искатели
приключений. Некий бесплотный дух,  обычно покровительствующий этой отважной
братии,  редко  когда  ошибался; нынче  он нашептывал,  что  именно здесь, в
Нарбоннской Галлии, намечается игра по-крупному.


     Интерлюдия первая,
     в  которой   сенатор  Аморийской  империи  и  его  племянница  подводят
промежуточный итог своим интригам
     148-й Год Химеры (1785),
     22 октября, Темисия, дворец Большой Квиринал, Палаты Сфинкса42
     
     --  ...Дражайшая   племянница,  я  испытал   необыкновенную  радость  и
гордость, когда  узнал о  решении Его Божественного Величества присвоить вам
чин логофета и назначить вас новым министром колоний.
     -- Дражайший  дядюшка, сегодня  вы как  никогда  любезны.  Да будет вам
известно,  я приняла  упомянутое  вами  назначение единственно из стремления
помочь моему отцу во внешних делах...
     --  В  каковых  вы  справедливо  считаетесь непревзойденным художником;
взять хотя ваш впечатляющий триумф в Нарбоннской Галлии.
     -- Ах, милый дядюшка, вы льстите мне!
     -- Нисколько, милая Софи.
     -- Вы, дядюшка, сама скромность: уж я-то знаю, что без вас...
     -- Ну, оставьте! Я всего-то воспользовался плодами вашей игры.
     -- Мы сыграли ее вместе, любимый дядюшка.
     --  О,  неужели я  это  слышу?! Я  счастлив! Вы  наконец-то  поняли: мы
созданы друг для друга, милая Софи!
     -- Ради Творца и всех великих аватаров, дядюшка, -- ужели вы не видите,
как я краснею?!
     -- Я вижу розовое совершенство -- и пусть завидует Венера вам!
     --  Ага, теперь  вы,  дядя,  возжелали, чтобы  ревнивая богиня  ко  мне
враждою воспылала?! Хм, это в вашем духе!
     -- Нисколько, милая Софи. Как  вам известно, я грудь готов  подставить,
дабы ее удары вам на себя принять!
     -- Вот как, грудь? Я предпочла бы ваши ум и ваши связи, милый дядя.
     -- То есть?
     -- Порекомендуйте мне, кого назначить послом в Нарбонну.
     -- Клянусь эгидой Зевса! Вы это спрашиваете у меня?!
     --  У  вас,  милейший  дядя,  и даже обещаю послом  назначить человека,
преданного вам. Я полагаю, вы сумеете найти такого, хотя это и трудно.
     -- О,  вы  меня  смутили, огорошили, растрогали!  Я,  право,  недостоин
давать советы вам... Я не готов назвать кандидатуру.
     -- Ну что ж,  подумайте  и назовите... А может, у вас  есть уже  посол,
дражайший дядя?
     -- У меня -- посол?!
     -- А ваша дочь родная -- чем не посол отца?
     --  Да что  такое говорите  вы, милейшая Софи!  Дора  моя  -- смиренный
ангел, а не дипломат.
     -- Ну-ну, посмотрим! Хочу, чтобы вы  знали, дядя: я  буду наблюдать  за
Дорой, за своей кузиной, и если я замечу, что ангел оказался дипломатом...
     --  Помилуйте,  София, это невозможно! Такого превращения  моей любимой
Доротеи я не переживу!
     --  Я  вас  предупредила,   дядя...  Вас   что-нибудь  еще  интересует?
Великодушно извините меня, но первый день на службе государства...
     -- Да-да, я понимаю, работы много... Я  хочу всего лишь уточнить насчет
Ульпинов.
     -- Говорите тише, дядя!
     -- А что, у этих стен есть уши?
     -- Причем здесь стены? Нас слышат боги!
     -- А если мы начнем шептаться -- разве нас боги не услышат?!
     -- Услышат, разумеется, но и простят: они поймут, как нам стыдно.
     -- Софи, вы просто прелесть! Значит, получилось?
     -- Увы и ах! Экраноплан с  еретиками... он разбился.  Случился страшный
взрыв, и все погибли.
     -- Точно все?
     --  Все,  абсолютно. Двадцать три человека. Должно  быть,  боги  решили
призвать еретиков на суд небесный,  не  дожидаясь, когда еретики прибудут  в
"Обитель Обреченных"...
     -- А почему в газетах нет?
     -- Завтра будет, на первых полосах.
     -- Значит, получилось. Хи-хи... Неисповедимы пути богов!
     --  Вы самый  милый негодяй  из всех, кого я знаю, дражайший дядюшка. Я
думаю, вам стоит помолиться аватарам об отпущении грехов.
     -- Не устаю молиться,  дорогая. И знаете,  о чем? Чтобы  узнать скорее,
где настоящие еретики!
     -- И я молюсь о том же.
     -- А спецслужбы?
     -- Они Ульпинов ищут. Уже -- по всей стране.
     -- Скверно, очень  скверно, Софи, если окаянным еретикам удастся -- или
уже удалось -- бежать из Амории.
     -- Мы их везде достанем, дядюшка. Даже в Галлии -- и особенно в Галлии!
     --  Неужели  принц Варг окажется  настолько  безрассуден,  что  с  ними
сызнова соединится?!
     -- Не знаю, дядюшка, не  знаю...  Но если  принц опять поддастся козням
Аты, с ним то же самое случится...
     -- Что с экранопланом?
     -- Да. Гнев богов, я полагаю, будет столь велик, что их огонь священный
изничтожит  всякого, кто  возымеет  глупость -- или несчастье  --  оказаться
вблизи еретиков.
     -- Дьявол!.. Но с ним же дочь моя!
     -- Об этом раньше надо было думать, дядя.
     -- Софи, прошу, молю вас, поклянитесь, что  ничего не сделаете с н