а  что, дорогая?! За  то,  что  я  спасаю  вас от грандиозного
скандала?  О, если слушать  все,  что  клевещут  на меня  мои враги,  мне бы
выгоднее было утопить вас, дабы возвыситься самому!
     -- Значит, вы не шутите?
     -- Клянусь водами Стикса, милая Софи, какие уж тут шутки!
     -- Уйдите прочь, дядя. Вы ранили мое сердце. Ах, сколь наивным ребенком
я  была до сей  поры! Мне  казалось, вы любите  меня. Я не желаю  вас больше
видеть.
     -- А Ульпинов видеть желаете?
     -- Ульпинов?
     -- Их самых. Разве они вас уже не интересуют?
     -- Где я могу их увидеть?
     -- В моем дворце.
     Последние  удивительные  слова Корнелия  прозвучали настолько буднично,
что  София,  забыв,  где  она  находится,  наполовину  высунулась  из  воды.
Восхищенный взгляд дяди и  сладострастное выражение на его  устах  отрезвили
ее.  Она   испугалась  и  собралась  спрятаться  обратно  в  бассейн,  затем
вспомнила, что пылкий Марсий Милиссин, по всей вероятности, наблюдает за  ее
поединком с дядей; по телу ее прокатилась жаркая волна возбуждения -- и она,
сделав вид, что  по-прежнему не замечает своей наготы по причине охватившего
ее изумления, не стала погружаться в воду.
     Но  князь  Корнелий,  конечно же,  разгадал  ее  игру;  он, разумеется,
понятия не имел, что кто-то, а тем более его собственный шурин, подглядывает
за ними; зато  он видел мгновенно  затвердевшие и  увеличившиеся в  размерах
соски на сводящих с ума полушариях Софии. Впрочем, он еще был очень далек от
того, чтобы сойти с ума.
     -- Вы сказали, дядя, Ульпины в вашем дворце? Я не ослышалась?!
     -- Ничуть, моя  дражайшая. И  я готов их выдать вам, как только вы сами
того пожелаете.
     "Дядя сегодня бесподобен,  --  подумала София. -- Он  мне крутит голову
уже целый час, а я все не могу понять, какую игру он затеял. Что ж, придется
сыграть отступление!".  Она пронзила  его насмешливым  взглядом  и  небрежно
бросила:
     --  Но прежде я  добуду  приказ  о вашем аресте, дражайший  дядюшка, за
укрывательство особо опасных государственных преступников.
     -- Вы этого  не сделаете, милейшая  Софи, -- от  души рассмеялся  князь
Корнелий, -- потому что я сенатор Империи, меня нельзя арестовать!
     --  Даже  сенатора  можно арестовать  по  обвинению  в  государственной
измене, милейший дядюшка.
     -- Максимум, чему я изменил, дражайшая Софи, это обычаю не давать рабам
патрисианские имена.
     И вот тут  София  Юстина поняла  все. Корнелий Марцеллин славился своей
коллекцией,  если  можно   так   выразиться,   экзотических   представителей
человеческого племени.  По всему свету разъезжали его агенты и покупали, где
только можно, всяких уродцев,  гигантов, карликов, мутантов, разноцветных --
в  общем,  таких,  которые  уже  не  были  животными,  но  так  и  не  стали
полноценными  людьми. Помимо  содержания этого паноптикума, которым  сенатор
очень   гордился,  он  имел   обыкновение  отыскивать  двойников  знаменитых
личностей  и  даже иногда  презентовал  первых  для театральных  и  цирковых
представлений. Используя подобным образом двойников, князь  Корнелий нередко
приобретал весомую власть и над оригиналами. Однако София никогда не боялась
увидеть среди рабынь дяди свое живое отражение: как известно  читателю, дочь
Тита Юстина полагала себя совершенно неповторимой личностью.
     -- Правильно ли я вас поняла, дядя: одного вашего раба зовут Марк, и он
стар29, тщедушен, похож на крысу...
     --  Совершенно  верно,  милая  племянница,  а  другого  раба  я  назвал
Януарием, потому  что приобрел  его в  январе месяце. Уж не знаю, зачем я их
купил,  наверное,  какое-то  внутреннее  чувство  подсказывало  мне, что эти
никчемные рабы когда-нибудь да пригодятся...
     Молодой княгине хотелось расцеловать своего зловещего дядю. Конечно, он
был ее враг -- но враг этот нынче предлагал спасение!
     --  Ваше чутье выше  всяких  похвал,  мой  самый  любимый  дядюшка,  --
лучезарно улыбаясь, молвила она.
     А  он,  не  отрывая  глаз  от  ее  совершенного   тела,  лишь  по  пояс
пребывающего  в воде, приложил обе руки к груди и изрек самым проникновенным
тоном:
     -- Dukle laudari a laudato viro.30
     -- Vir bonus et prudens,31 -- в тон ему ответила София Юстина.
     "Как приятно созерцать двух самых талантливых в этой  стране  негодяев,
ненавидящих друг друга, но, тем не менее, совместно стряпающих мошенничество
в деле,  касающемся государственной  ереси! -- с удовольствием подумал князь
Корнелий.  --  Страшная тайна свяжет нас, меня и  ее, пока мы  живы. О,  как
досадно, что одни лишь мы присутствуем на сцене и что театр пуст!".
     Читатель  помнит:  один  зритель все  же  есть  --  не  в  зале  он,  а
подглядывает из-за кулис, где его оставила София.
     -- И что же, дядюшка, ваш январский подарок похож на сына ересиарха?
     --  Не совсем, моя милая  Софи, лицо другое, равно как  и старый раб не
вполне смахивает на самого ересиарха.
     -- Ох, это так печально!
     -- Пусть такая мелочь не тревожит вас, дражайшая племянница. При поимке
еретики наверняка окажут сопротивление, и стражам порядка придется применить
силу...
     "Он предлагает разукрасить собственных рабов так, чтобы их нельзя  было
отличить от избитых до полусмерти  Ульпинов, -- поняла София.  -- И все-таки
это очень рискованно!".
     -- У меня есть идея получше,  -- заметила она. -- Мой старый слуга мэтр
Давид способен творить чудеса с человеческими лицами.
     -- Разумно,  -- кивнул сенатор. -- Но вы, конечно, понимаете, что после
этой демонстрации своего искусства мэтру Давиду придется исчезнуть навсегда.
     -- Он нас не выдаст, -- быстро сказала София.
     -- Я  бы  на вашем  месте  не стал рисковать, дорогая. Кто знает,  чего
ждать от иудея. К тому же он всего лишь ваш раб.
     -- Уже нет. Я его отпустила...
     --  Тем  более,  --  кивнул  Корнелий.  --  Вам   останется  лишь  чуть
подтолкнуть его по направлению к  богам. Ну же, Софи! К чему сомнения? Omnes
una manet nox.32
     -- А в ваших рабах вы уверены, дядя? Они не подведут?!
     -- Я пообещаю им свободу, -- с сатанинской ухмылкой сказал  сенатор, --
и я думаю, они согласятся, так как известно, что я всегда держу слово.
     -- А я добавлю им немного  денег, -- подхватила  княгиня,  -- чтобы они
имели чем оплатить услуги Харона.
     -- Уж вы не поскупитесь, дражайшая племянница: денег  должно хватить на
всех.
     -- Кого еще вы имеете в виду?
     -- Всех, кому суждено сопровождать так называемых Ульпинов по дороге из
Темисии в Пифон. Ведь  мы же  не  хотим,  чтобы  наши друзья  раньше времени
поняли, что мы намерены принести их в жертву богам!
     -- Вы опять правы, дядя: это было бы слишком жестоко.
     Корнелий Марцеллин и София  Юстина с облегчением  рассмеялись, скрепляя
этим смехом  свой удивительный союз -- и, заодно, смертный приговор ни в чем
не повинным людям, слишком ничтожным, чтобы их жизни имели собственный вес в
глазах обоих  потомков Великого Основателя. Внезапно княгиня оборвала смех и
сказала:
     -- Дражайший дядя! Вы оказываете мне большую услугу, которую я принимаю
по единственной причине: я не желаю доставлять вам огорчение своим отказом.
     "Нет, она совершенно  очаровательна в своей кокетливой  невинности!  --
подумал  Корнелий.  --  Она  сидит  здесь, демонстрируя мне  свои обнаженные
прелести, а еще более чудесные прелести пока скрывая -- и зная, как страстно
мечтаю я прикоснуться к тем и к другим, -- и делает мне одолжение тем, что я
ее спасаю! О, если бы она была иной, я перестал бы ее любить и уважать!".
     -- Вы само великодушие, милая Софи!
     -- Скажите, дядя, могу ли я что-нибудь для вас сделать?
     "Умничка, ты не  забываешь  об  оплате. И  верно:  за  мою  услугу тебе
придется дорого заплатить! Право же, я даже не знаю, как начать..."
     София заметила, как заалели уши сенатора.
     -- Не смущайтесь, дражайший дядюшка, говорите! Я вся во внимании!
     -- Мне ничего от  вас  не  нужно, я счастлив уже тем, что  развеял вашу
грусть, -- выдавили его побелевшие уста.
     "Сейчас я нанесу  ответный удар,  -- с наслаждением подумала она,  -- и
погляжу, удастся ли тебе отбить его, пафосской веры сын!".
     -- Я ничего не слышу, дядя, вы  говорите так тихо! Прошу вас, подойдите
ко  мне. Или  нет, стойте, не подходите, боюсь,  вода и пена  забрызгают ваш
чудесный калазирис; я сама подойду к вам.
     С  этими  словами  она  вынырнула   из  бассейна  вся.  Князь  Корнелий
побледнел:  черными  были  только  волосы  на  голове,  все  остальное  тело
оказалось белее самого  нежного  молока; даже лобок был тщательно выбрит,  и
сенатор едва сумел отвести от него потрясенный взор.
     -- Слишком хороша, чтобы испытывать смущение... -- пробормотал он.
     Она почти вплотную подошла к нему и заглянула в его глаза.
     -- Теперь я вас услышу, дядя, -- с придыханием произнесла она. -- Прошу
вас, говорите!
     -- Вы  хотите знать мое самое заветное желание?  -- перебарывая спазм в
горле, прошептал Корнелий.
     -- Да, и обещаю его исполнить.
     --  О-о-о...  --   застонал   сенатор.  --  Вы,  воплощенная  Афродита,
родившаяся  из  пены  этого  бассейна,  и  я, первый  человек,  сумевший  по
достоинству оценить вас...
     Тут София услышала  негромкий  стон  в отдалении,  который издали уста,
более близкие ей,  чем  уста князя Корнелия, -- и  она  поняла, что  зашла в
своей игре чуть дальше, чем  позволяли чувства Марсия Милиссина. Она  прошла
через  упоительное  наслаждение,  когда  пикировалась  с  дядей,  зная,  что
любовник  видит  ее,  --  но  теперь  наслаждение  превратилось  в страх,  в
подлинный  ужас.  "Если  Марс ворвется  сюда, мы  погибнем,  все  трое",  --
пронеслось в ее мозгу, и она мгновенно  приняла решение. Оттолкнув дядю, она
с криком бросилась обратно в бассейн.
     А  он, увидав ужас,  отразившийся на ее лице,  и не зная  истинной  его
причины, решил, что  это его слова внушили  Софии  такой страх. Это  изумило
его; София не была наивной девочкой  -- будь  он проклят, если она не знала,
чем все закончится, с  самого начала; с какой бы стати  ей  иначе приглашать
его сюда, в зал бассейна?!
     -- Ох,  дядя, простите меня, --  выкрикнула она  из воды. --  Простите,
ради Творца и  всех великих  аватаров! Я смутила вас. Вы, чистый, непорочный
человек, благородный  князь,  явились,  чтобы спасти меня,  а я,  растленная
девчонка, расхаживала тут голой перед вами! О, дядя, мне так стыдно!
     "Да она просто издевается надо мной! Забери меня  Эреб! Ей  -- стыдно?!
Ей, выставившей мне на обозрение свой  выбритый лобок! Клянусь -- чем бы мне
поклясться?  --  а-а-а,  дьявол, клянусь твоим хвостом,  копытами  и рогами,
заставлю я ее о содеянном пожалеть!".
     Похоже,  огонь ярости, воспылавший меж  глазных  щелей сенатора,  не на
шутку испугал  Софию. Она поняла,  что сделала неверный  ход, -- и перешла в
наступление:
     -- Вы тоже, дядя, хороши! Почему вы не остановили меня?
     --  Да  потому, дражайшая София,  -- проскрежетал  Корнелий,  -- что  я
безумно  вас хочу, хочу с  самого вашего детства, и будь я проклят, если  вы
этого не знаете, опять же, с самого вашего детства!
     "Марсий, милый, ради Творца, молю, держи себя в руках!  -- пронеслось в
мозгу  Софии. --  Какая же  я  дура,  что  позволила  тебе  смотреть  нас  и
слушать!".
     --  Ступайте,  дядя,  прочь!  --  вскричала  она. --  Страшные  вещи вы
говорите!  Это великий  грех, думать об инцесте! Я  же ваша племянница, дочь
вашей родной сестры!
     "К Эребу! А мне плевать, кого ты дочь!  Я даже собственную дочь...", --
едва не выкрикнул сенатор Марцеллин.
     Однако  он сдержался;  проиграв  в одном, он  не имел права проигрывать
повсюду. Скорее по инерции, чем в порыве гнева, он воскликнул:
     -- Может,  то и  грех! Но я столь  сильно  люблю вас,  София, что готов
упасть к  вашим  ногам, готов пресмыкаться  пред  вами, как презренный  раб,
готов, наконец,  письменно  оформить  отказ  от всех возможных притязаний на
Квиринальский  дворец -- лишь  бы на  одно  мгновение познать  ласку  вашего
божественного тела!
     Нет, никакие усилия тренированной  воли  не смогли сдержать  искреннего
изумления, отразившегося  на  лице  Софии Юстины. Она  и не подозревала, что
дядя готов зайти столь далеко в своем безумном желании обладать ею.
     В то же мгновение  раздался крик и грохот,  заставивший его  замереть с
выражением  холодного  ужаса на лице,  а ее  -- всего лишь закрыть глаза  от
страха,  потому что  ужас  она  уже испытала. "Это конец, -- решила  она, --
сейчас Марс ворвется и убьет его".
     Однако  ничего подобного не случилось:  после  крика и грохота  явилась
тишина, какая бывает на кладбище в ночь новолуния.
     Когда она открыла глаза, Корнелия Марцеллина не оказалось в зале. София
Юстина застонала  от  горечи и  обиды. Партия, развивавшаяся так красиво  на
всем своем протяжении, неожиданно завершилась, вопреки всем правилам древней
игры, позорным поражением обоих игроков.
     Но нет! Партия продолжалась -- сенатор Марцеллин, выйдя откуда-то из-за
ее спины, в упор на нее глядя, спросил:
     -- Кто это был, София?
     -- Какой-нибудь мой раб, -- пролепетала она, чтобы что-то ответить.
     Он криво усмехнулся:
     -- Ваш раб! Воистину, ваш раб, более счастливый, чем я, сенатор!
     -- Молю вас, замолчите! -- простонала она.
     -- А не замолчу?
     "Так вас заставят замолчать", -- ответил ему ее взгляд.
     Корнелий  Марцеллин  помолчал минуту,  размышляя над ситуацией, а затем
сказал:
     --  Сдается мне, нам с вами ничего  не угрожает, милая племянница:  ваш
раб не осмелится на нас напасть.
     -- О, вы его не знаете, дядя, -- он  осмелится напасть даже на дьявола,
если почует, что дьявол угрожает мне.
     -- Но я-то вам не угрожал.
     -- Молю вас, замолчите.
     -- Я знаю ваших рабов, милая  Софи.  Среди  них нет столь смелых, чтобы
решили выступить против дьявола.
     -- Этот раб у меня недавно. Вы его не знаете.
     -- Зато я знаю  вас! Позволите ли вы какому-то  рабу, тем  паче недавно
приобретенному, подслушивать нас? Да ни за что!
     -- Вы невозможны, дядя. Любой на вашем месте давно б уже меня покинул.
     -- А я не уйду. Мне любопытно, кто же нас подслушивал. Клянусь Гадесом,
Софи, это мое право -- знать, кому еще, кроме вас, я имел глупость выболтать
свои тайны!
     -- Ну хорошо,  -- устало вздохнув, проговорила княгиня, -- я скажу. Вам
нечего опасаться, дядя: это был мой муж.
     -- Ваш муж?! -- сенатор сделал большие глаза и рассмеялся.
     "Я делаю ошибки, одну за другой, -- с отчаянием поняла София. -- Он мне
не верит! Но не могу же я ему сказать, кто там в самом деле!".
     -- Я верна своему мужу, как Лукреция была верна Тарквинию Коллатину, да
будет вам известно, и сомневаться в моей верности ему вы не имеете права! --
с достоинством истинной царицы воскликнула она.
     -- В вас  от незабвенной Лукреции, моя дражайшая, лишь только  то,  что
ваша мать, моя сестра, носит имя Лукреции, --  со смехом отозвался Корнелий.
-- Еще  скажите,  что вы любите  своего мужа Юния Лонгина с того самого дня,
когда ваш отец Тит  Юстин заставил вас выйти за  него, потому что нуждался в
содействии его отца в одном весьма и весьма щекотливом дельце -- вы помните,
в каком?
     "О-о-о... -- мысленно простонала София,  ощущая себя загнанной  в угол.
-- Он видит  меня насквозь! Лучше я буду  молчать, а для мести выберу другое
время".
     --  Впрочем,  дорогая,  я не  стану  требовать с  вас княжеской клятвы,
потому что вы лжете.
     -- Да как вы смеете! Пойдите прочь, лукавый Мом!
     -- Хорошо,  я  уйду -- и отправлюсь на виллу вашего  мужа, где  вы были
вчера  с  принцессой  Кримхильдой  и  откуда  затем  возвратились,  совершив
незаконный  полет  над озером Феб, где  вас едва не изловили наши доблестные
стражи порядка.
     "Он все знает, все! Но откуда?!! То-то он часто поминает дьявола  -- он
сам не человек, а дьявол, Аргус тысячеглазый!".
     -- Так мне уйти, дражайшая племянница?
     -- Делайте что  хотите. И думайте  что  хотите. Мне  уже все  равно. Но
знайте, -- в голосе Софии Юстины зазвучал металл, -- когда Афродиту загоняют
в угол, она становится Гекатой!
     "Ого-го-го! --  подумал  Корнелий Марцеллин. -- Крепко  же я ее прижал!
Увы,  больше она мне ничего не  скажет. А хотелось  бы знать, кто у  нее там
прячется. Ничего, когда-нибудь этот счастливчик сам себя выдаст -- вот тогда
я его уничтожу  и  займу его  место. А до той поры придется потерпеть! Право
же, Софи чересчур хороша, чтобы иметь ее всю и сразу!".
     --  Не будем  развивать эту  тему, --  примирительно  сказал он. -- Вас
удовлетворит,  если я начну  думать, что в  соседней комнате был человек под
условным именем Купидон?
     Она улыбнулась, удовлетворенная изяществом, с которым Корнелий вывел их
обоих из затруднительного положения.
     -- Иногда вы бываете просто неподражаемы, дядя.
     --  Я  учусь  у  вас,  прекраснейшее создание среди  всех  живущих  под
Божественным Эфиром. О, если б только вы, рожденная из пены волн...
     -- Как, вы опять?!
     Он лукаво подмигнул ей, отчего Софию  вновь  пронзила нервная дрожь,  и
заговорщически заметил:
     -- Сдается мне, ваш Купидон улетел. Он больше нас не слышит.
     "Действительно, странно. После такого взрыва -- тишина! Уж не случилось
ли беды с моим Марсом?", -- подумала она, и сердце отчаянно забилось.
     Корнелий  Марцеллин приблизился  к  самой  кромке воды  и,  точно желая
проверить свое предположение, наклонился к Софии:
     -- Ну, все еще не верите?!
     Она  вдруг  ощутила жгучее  желание схватить дядю за ногу и столкнуть в
воду,  а  самой выпрыгнуть --  и поглядеть, как  будет  он барахтаться в  ее
бассейне, весь, целиком, в своем роскошном калазирисе, с сенаторской звездой
и княжеской диадемой... Она  подавила в себе это желание, потому что  знала,
сколь  страшно мстит Корнелий Марцеллин за унижения; пока  что была  игра --
вот пусть игра игрой и остается!
     -- Да, пожалуй, вы правы, Купидон улетел,  --  и она лучисто улыбнулась
ему.
     -- Ага,  значит,  это все-таки  был  Купидон,  --  рассмеялся сенатор и
вдруг,   сменив   ироничный  тон  на  страстный,   заговорил:  --  Вы  самая
восхитительная  женщина на  свете,  София!  Вы  лживы  до  мозга костей,  вы
способны  думать  лишь  о себе  и собственных удовольствиях, вам  доставляет
радость понукать другими, вас переполняет желание царить над всеми мужчинами
сразу, вы полагаете себя центром Мироздания -- и я готов согласиться с вами:
вы этого достойны! И я  такой! Я  ничуть не лучше и не хуже вас! Вся разница
между нами только в том, что Творец создал меня мужчиной, а вас -- женщиной!
Он создал нас друг для друга, поймите это! Вы читаете  мои мысли -- и я вижу
вас насквозь! Вместе мы всемогущи! Нас ничего не разделяет, ничего!
     --  Нас разделяют наши амбиции, -- вздохнула  София. -- Там, где каждый
из нас мечтает очутиться, есть место лишь для одного.
     -- И что с того? Второй может стоять рядом.
     -- Вы это серьезно, дядя?
     -- Клянусь кровью Фортуната, я никогда не был более серьезен! Вы будете
первым лицом в правительстве, когда я его возглавлю.
     -- Первым после вас?
     -- Но первым!
     -- Не выйдет, дядя. Потому что правительство возглавлю я.
     -- А если это вдруг случится, я буду после вас первым лицом?
     --  У  нас пошел  откровенный разговор, так  к чему  нам  эвфемизмы? Вы
будете вторым лицом после меня, дядя; я обещаю.
     -- Поклянитесь княжеской клятвой, Софи, как это  сделал я,  иначе я вам
не поверю.
     -- Клянусь  кровью Фортуната! -- промолвила  София, а сама подумала: "В
конце концов, как  сказал  Цицерон, juravi lingua,  mentem injuratum gero33.
Боги  извинят меня,  если я  обману  этого Автолика.  Вернее,  оправдаю  его
ожидания:  он сам  сказал, что  я  лжива  до  мозга  костей!". --