ворота с яствами
и напитками  к  могилам,  чтобы  принести  жертвы  скорее  себе  самой,  или
приходишь  с могил, охмелев. А  мне нужно твое трезвое  мнение. Ты называешь
мертвых несчастными, когда  говоришь от себя  самой,  будучи  далеко от них.
Ведь на пиру, где они словно бы присутствуют, возлежа  вместе с тобой, ты не
можешь  сетовать на их участь. Ты должна льстить тем, благодаря  кому живешь
веселее. Ты, значит, называешь несчастным того, кто ничего  не чувствует? Но
что  на  самом  деле  бывает,  когда  ты  злословишь  над  ним,  словно  над
чувствующим, поминая его с какими-нибудь  язвительными нападками? Ты просишь
ему тяжелой  земли, а  пеплу -- мучения  в преисподней.  А  кому  ты обязана
благодарностью за благую  долю,  костям  и  пеплу  того ты просишь  покоя  и
хочешь, чтобы в преисподней он "упокоился с миром".
     Если для тебя  нет страдания после смерти, если не сохраняется никакого
чувства, если, наконец,  ты и сама  превращаешься в ничто,  покинув тело, то
зачем ты обманываешь себя, утверждая, что  и по смерти способна чувствовать?
Более того,  почему ты боишься смерти, если  тебе нечего  бояться по смерти,
ибо после нее нет страданий? Можно, конечно, возразить: смерти нужно бояться
не потому, что она грозит чем-то в мире ином, а потому,  что  отнимает благо
жизни; но так как одновременно ты оставляешь и много  большие  тяготы жизни,
то страх перед худшей участью ты удаляешь тем, что приобретаешь больше. Да и
вообще не нужно страшиться утраты благ, которая возмещается другим благом --
успокоением  от  тягот. Не нужно  страшиться  того, что  освобождает нас  от
всякого  страха. Если  ты  боишься  уйти  из  жизни,  поскольку считаешь  ее
наивысшим  благом,  то тем  более не  следует бояться смерти, --  ведь ты не
знаешь, зло ли она. А если боишься, --стало быть, знаешь, что она зло. Но ты
не сочла бы ее  злом и  не боялась бы, если бы не знала: бывает после смерти
нечто такое, что делает  ее злом, которого ты боишься. Не станем  говорить о
естественном страхе смерти: никто не должен страшиться того, чего не в силах
избежать.
     Я  приступаю  к  другой части  -- [именно], к  надежде на  лучшее после
смерти.  В  самом деле, почти всем  врождено желание посмертной славы. Долго
будет  толковать  о  Курциях  и  Регулах  или  о  греческих  мужах,  которых
непрестанно хвалят за презрение к смерти ради посмертной славы. Да и сегодня
кто  не  стремится  упрочить о себе память, сохраняя имя свое  литературными
трудами, либо просто похвалою своим нравам, либо пышностью  гробниц?  Почему
душа и  сегодня  стремится  к тому, чего желает после смерти, и так  усердно
готовит то,  чем будет  пользоваться после  исхода  из тела? Разумеется, она
ничуть не  заботилась  бы о будущем, если бы ничего о нем не знала. Но, быть
может, об ощущении после смерти ты знаешь вернее, чем о Воскресении, которое
когда-то наступит, -- из-за которого нас и обвиняют в предрассудках. Но ведь
и  об  этом проповедует  душа.  Ибо  если  о человеке,  давно  уже  умершем,
спрашивают как  о  живом,  то самое обычное  дело сказать: "Он уже ушел,  но
должен возвратиться".
     5. Эти  свидетельства  души чем  истиннее,  тем  проще,  чем проще, тем
доступнее,   чем  доступнее,   чем   известнее,   тем  естественнее,  а  чем
естественнее, тем божественнее. Не думаю, чтобы кому-то они могли показаться
вздорными или смешными, если он поразмыслит о величии природы, -- по  нему и
нужно  судить  о  достоинстве души. Сколько ты дашь наставнице,  столько  же
присудишь и ученице. Природа  --  наставница,  душа  --  ученица.  Все, чему
научила первая и  научилась вторая,  -- сообщено Богом, а Он -- Руководитель
самой наставницы.
     А  что душа  может составить себе представление о Верховном Наставнике,
об этом  можно судить по той душе,  которая есть в тебе. Вчувствуйся  в  ту,
которая  сделала  тебя  способным   чувствовать.  Познай  прорицательницу  в
пророчествах,  толковательницу  в знамениях,  провидицу  в  событиях.  Разве
удивительно,  что  душа  человеку  от   Бога,  способна  прорицать?  Так  ли
удивительно,  что она  знает Того, от Кого  дана? Даже  стесненная недругом,
помнит она о своем Творце, о Его благости и заповеди, о своем конце и даже о
своем недруге. Так ли удивительно, что она, данная от  Бога, вещает  то, что
Бог дал знать своим?
     Тот, впрочем, кто не считает подобные проявления души поучением природы
или молчаливыми  посланиями врожденной совести, -- тот, скорее,  усмотрит  в
этом обыденный и даже порочный способ вести беседу при помощи расхожих, да к
тому  же книжных мнений.  Несомненно, душа  старше буквы,  слово  --  старше
книги, а чувство -- старше стиля,  и сам человек -- старше философа и поэта.
Но   разве  поэтому  нужно  думать,  что  до   появления  литературы  и   ее
распространения  люди  были немы без таких  речей?  Разве никто не говорил о
Боге и Его благости, о смерти, о преисподней?
     Речь,  мне кажется, была  бедна;  но  ее  и  вообще  не  могло  быть  в
отсутствие того, без чего даже и сейчас она не может стать лучше, изобильнее
и разумнее, -- если не существовало еще того, что ныне так легко, привычно и
так близко, что рождается почти на самых губах, -- то есть письмен не было в
мире прежде чем, как я думаю, не родился Меркурий. А откуда же, спрашиваю я,
в сами эти сочинения  попало и распространилось в  речи то,  чего ни один ум
никогда не представлял, ни один язык не произносил, ни одно  ухо не слышало?
Да ведь Божественное Писание, которое есть у нас и у иудеев, к дикой маслине
коих и  мы  привиты,  много  старше языческих сочинений,  в  большинстве  не
слишком древних, -- как мы показали это в своем  месте  для  утверждения его
достоверности. И если душа заимствовала свои  речения из сочинений, то, надо
полагать,  несомненно  из наших, а  не из ваших, ибо древние сочинения более
способны наставить душу, нежели  позднейшие, которые  и  сами  полагались на
поддержку первых.  Ибо если  мы и допустим, что душа получила наставления из
ваших сочинений, все же наставление это восходит к первоначальному истоку, а
он  целиком принадлежит нам, как  и все,  что удалось  заимствовать из наших
сочинений и передать  другим. А  поскольку  дело  обстоит именно так,  то не
слишком  важно, создано  ли  сознание души, самим Богом или же Божественными
сочинениями.  Почему  же ты хочешь,  человек,  чтобы все это вошло в прочный
повседневный обиход из твоих человеческих сочинений?
     6. Итак, доверяй своим сочинениям,  тем более, -- как мы разъясняем, --
верь  божественным, но особенно, -- по решению  самой души, -- верь природе.
Выбери из этих сестер истины ту,  которую ты почитаешь более  верной. Если в
своих сочинениях ты сомневаешься, то ни Бог, ни  природа не обманут. А чтобы
поверить природе  и  Богу, верь душе,--  и  тогда окажется,  что  ты  и себе
поверишь.  Душу  ты ценишь  в  меру  того,  чем  она  тебя  сделала,  ей  ты
принадлежишь целиком, она для тебя -- все, без нее ты  не можешь ни жить, ни
умереть,   ради  нее  пренебрегаешь   и  Богом.  А  раз  ты   боишься  стать
христианином, -- спроси  ее: почему, почитая других, она славит  имя  Божье?
Почему,  браня духов, взывает к демонам?  Почему заклинает небо и проклинает
землю? Почему служит в  одном месте, а защитника ищет себе в  другом? Почему
судит о мертвых? Почему  на устах ее речи христиан, которых она не желает ни
слышать, ни видеть? Почему она научила нас этим речам или переняла их у нас?
Почему она или учила, или училась?
     При  такой  нескладности  жизни  складность  учения  подозрительна.  Ты
неразумен,  если  эту  складность  станешь  приписывать  только  нашему  или
греческому языку  (которые  в  родстве между собою) -- до такой степени, что
пренебрежешь всеобщностью природы. Душа сошла  с небес не только для латинян
или  аргивян. Человек  одинаков  во всех народах,  различны лишь имена; душа
одна -- различны голоса; дух един -- различны звуки; у каждого  народа  свой
язык, но материя языка -- всеобща.
     Повсюду  Бог  и  повсюду  благость Божия; повсюду  демоны  и  демонские
проклятья, повсюду призывы к Суду Божиему; повсюду смерть и сознание смерти,
и повсюду свидетельство  этого. Всякая душа по праву своему возглашает то, о
чем мы не смеем  и пикнуть. Стало  быть, всякая душа  заслуженно является  и
виновницей  и  свидетельницей,  --  и  настолько  же виновница  заблуждения,
насколько  свидетельница  истины, и в Судный день предстанет перед чертогами
Божиими, не имея, что сказать.
     Ты  проповедовала  Бога,  но  не искала  Его,  отвращалась от демонов и
почитала  их, взывала к Суду Божиему и не  верила в него,  представляла себе
муки  адовы и  не остерегалась их, разумела имя христианское  и христианское
имя преследовала.


О КРЕЩЕНИИ. ФРАГМЕНТ
     Публикуется  по:  К  в  и н  т Септимий Флорент  Тертуллиан.  Избранные
сочинения. М., 1994. С. 93--94.
       Но как  же сильно стремится испорченность расшатать  или совсем
устранить  веру,  если нападает на нее  с тех самых основ,  на  которых  она
зиждется! К тому  же ничто не  смущает души людей больше, чем явная простота
Божьих дел,  сопоставленная с  величием обещаемого  результата.  Вот  так  и
здесь.  Из-за того что человек, погруженный в  воду с такой  простотой,  без
пышности,  без каких-либо  особых приготовлений и,  вдобавок, без  расходов,
получает крещение при произнесении немногих слов  и выходит из воды немногим
чище  или  вообще  не чище, тем невероятнее  кажется  наследование вечности.
Пусть я буду лжецом,  если  идольские  мистерии и празднества, напротив,  не
создают себе  веры  и уважения приношениями, приготовлениями и расходами. О,
жалкое неверие, которое отказывает Богу  в Его главных свойствах -- простоте
и силе!  Что  же? Разве не удивительно,  что омовением разрешена  смерть? Да
ведь  тем более следует верить там,  где именно потому и не верится, что это
удивительно!  Ибо  каковы  должны  быть  дела Божьи, если не  сверх  всякого
удивления?  Мы  и сами удивляемся, -- но потому, что верим. Впрочем, неверие
тоже удивляется, но не  верит, -- удивляется простому как незначительному, а
величественному  как невозможному.  Но пусть  будет так, как ты  думаешь. По
поводу того  и другого уже  были  высказаны Божественные речения: Бог избрал
немудрое мира, чтобы посрамить мудрость его (ср. 1 Кор. 1, 27), и претрудное
у  людей  легко  у  Бога  (ср.  Матф.  19,  26).  Ведь если  Бог  и  мудр, и
могуществен, в чем даже пренебрегающие Им Ему не  отказывают, то Он поступил
весьма достойно,  избрав  предметом  Своих  дел противоположное  мудрости  и
могуществу,  -- глупость и немощь. Ибо всякая способность ведет  свое начало
от того, чем она вызывается.



ОРИГЕН
     (185--254)
     Ориген родился в семье христианина и с юных лет познал гонения на новую
веру  --  его  отец был  казнен за  свои религиозные  убеждения.  Но это  не
отвратило  молодого  Оригена  от  христианства.  Более  того,  он  стремится
упрочиться в  вере  и  получить  серьезное  философское образование.  Так он
оказывается  в Александрии  в  философской  школе Аммония Сакка,  в  которой
учился и будущий создатель неоплатонизма -- Плотин.
     В  отличии от Плотина, не принимавшего  новую религию, Ориген сохраняет
приверженность   христианству  и  в  217   г.  возглавляет   в   Александрии
христианскую   школу.   Однако   за  своеобразное  толкование  христианского
вероучения в  231 г. он был смещен с поста наставника этой школы, лишен сана
пресвитера  и  даже изгнан из Александрии.  Ориген поселяется в Палестине, в
Кессарии, где вновь открывает христианскую школу. Во время очередных гонений
на христиан он был заключен в тюрьму и умер от пыток.
     Оригену  принадлежит  огромное  количество  сочинений  --  их  перечень
насчитывает до двух тысяч названий.
     В  своем понимании проблемы соотношения философии и христианства Ориген
прямо противоположен  Тертуллиану. Ориген считал, что  христианство является
логическим   завершением  всей  античной  философии  и  изучение   философии
необходимо, чтобы полностью понять все христианские истины. Поэтому в трудах
Оригена,  в  его трактовках  христианского  вероучения  явно  прослеживается
влияние платоновского и неоплатонического учений.
     Ориген,  следуя  своему  научному подходу  к  христианству,  разработал
учение   о  трех  смыслах   Библии:   буквальном   ("телесном"),   моральном
("душевном")  и философском ("духовном"). Сам он  считал наиболее правильным
Философское толкование Библии.
     Ориген   первым   из    христианских    писателей   стал   обосновывать
нематериальность,   бесконечность,    совершенство    и    вечность    Бога.
Непосредственно в текстах Библии нет подобного рода трактовок сущности Бога.
Используя  неоплатонические аргументы,  Ориген доказывал, что  бесконечность
Бога следует из его нематериальности -- то, что бестелесно,  не может  иметь
границ. И  в этом смысле он приближал христианского Бога к  неоплатоновскому
пониманию абсолютного Единого. Но Ориген сохранял и библейское представление
о Боге как о личности, который присуща величайшая любовь и доброта.
     Касаясь вопроса о  творении Богом  мира  "из  ничего", он  не  принимал
существовавшего  тогда мнения  о  том, что  Бог использовал  для  этого  уже
существовавшую  материю  --  так  говорили  ранние  апологеты  христианства,
опираясь на  Платона. Ориген утверждал, что творение мира "из ничего"  более
понятно  и  менее   противоречиво,  ибо  признание   существования   материи
ограничивает Божественное всемогущество.
     В своих  рассуждениях о  сущности  Бога  Ориген  положил  начало  всему
будущему христианскому богословию. Однако далее в истолкованиях природы Бога
и процесса творения он высказал воззрения, признанные позднее несовместимыми
с официальным церковным учением.
     Так, он  утверждал подчиненность  Бога-Сына по отношению  к  Богу-Отцу.
Здесь сказалось  влияние  неоплатонизма, ибо  взаимоотношения оригеновс-кого
Бога-Сына и Бога-Отца приближались  к неоплатоновскому пониманию соотношения
Единого  и Ума  (Нуса)  -- Христос-Логос,  будучи порожден  Богом-Отцом  сам
творит мир, в то время как Бог-Отец настолько могущественен, что не обращает
собственного внимания на тленный мир.
     Кроме  того, Ориген  считал,  что  акт творения  вовсе не  единичен  --
Господь постоянно творит  новые миры, которые  последовательно сменяют  друг
друга.  Извечность  Божественного  творения  проявляется  и  в  создании  им
бессмертных и бестелесных духов, подчиненных Богу как Святому Духу.
     Официальная  церковь не приняла и  идею  об апокатастасисе,  выдвинутую
Оригеном. Апокатастасис --  это  идея о конечном  восстановлении и  спасении
всякой  твари,  включая и осужденных  на страшные  муки  падших ангелов.  По
мнению Оригена, все духи,  ныне пребывающие во зле, будут спасены и вернутся
к Богу, более того, спасения будет удостоин даже дьявол.
     Подобные   своеобразные  трактовки  христианского  вероучения  вызывали
недовольство со стороны  официальной церкви. Ориген, как уже говорилось, был
отлучен от руководства школой.  После его  смерти  несколько столетий велись
богословские  диспуты о содержании  учения Оригена.  Несмотря  на осторожное
отношение  к этому учению,  многие знаменитые христианские философы,  в  том
числе  Афанасий  Великий,  Григорий  Нисский, испытали значительное  влияние
оригеновской религиозной философии.
     Через триста лет после смерти Оригена, в 543  г., эдиктом византийского
императора Юстиниана он был объявлен еретиком. Это решение было подтверждено
на Пятом Вселенском Соборе в 553 году.
     В связи с  этим Ориген официально не включается в число отцов церкви, а
его произведения не  относятся собственно  к  святоотеческой  литературе,  к
патристике.


"О НАЧАЛАХ". ФРАГМЕНТЫ
     Текст сочинения "О началах" сохранился в переводе с греческого языка на
латынь,  осуществленном  в  397--398  гг.  Руфином  Аквилейским  --  большим
поклонником  Оригена.  Защищая  учение  Оригена,  Руфин  нередко  смягчал  и
исправлял  его богословские рассуждения,  приводя их  в  соответствие  с уже
установившимися  к  концу  IV века  христианскими  догматами.  Особенно  это
касалось трактовки существа Святой Троицы.
     На рубеже  IV--V  вв. имелся  еще  один перевод, выполненный Иеронимом,
который  был, наоборот,  резким  обличителем Оригена. Этот  перевод  сегодня
известен в отрывках -- в письме Иеронима испанскому монаху Авиту.
     В данной  публикации  текст  перевода  Руфина  перемежается  с  текстом
перевода Иеронима.
     Публикуется  по: Ориген.  О  началах. Самара, 1993. С. 78, 81,97--  98,
230-236, 263-264.


     [О ТРЕХ СПОСОБАХ ТОЛКОВАНИЯ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ]
       Итак, способ чтения  Писаний и отыскания смысла их, предлагаемый
нами, основывается  на самих изречениях (Писания)  и состоит в следующем.  У
Соломона в Притчах  мы находим  такое  предписание относительно божественных
догматов, записанных (в  священных книгах): "Не писал  ли  я тебе  трижды  в
советах и наставлении, чтобы научить тебя точным словам  истины, дабы ты мог
передавать  слова истины  посылающим тебя?"  (Притч.  22.21). Следовательно,
мысли священных книг должно записывать в своей душе трояким образом: простой
верующий должен назидаться как бы плотью  Писания (так мы называем  наиболее
доступный  смысл); сколько-нибудь  совершенный  (должен назидаться)  как  бы
душою  его;  а  еще  более совершенный и  подобный тем,  о  которых  говорит
апостол: "Мудрость же мы проповедуем среди совершенными, но мудрость не века
сего и не властей века  сего  преходящих. Но проповедуем  Премудрость Божью,
тайную,  сокровенную, которую предназначал Бог прежде  веков  к славе нашей,
которой никто  из  властей века сего  не познал" (1  Кор.  2.6--7), -- такой
человек  должен назидаться духовным законом, содержащим  в себе тень будущих
благ. Ибо как человек состоит из тела, души и духа, точно так  же и Писание,
данное Богом для спасения людей, состоит из тела, души и духа.


     [О МАТЕРИИ И ТВОРЕНИИ МИРА ИЗ НИЧЕГО]
       1.  В числе церковных  определений  имеется еще одно, состоящее,
согласно удостоверению нашей истории, в том, что этот мир был создан и начал
существовать с определенного времени и, вследствие своей порчи,  должен быть
спасен, как это возвещено всем в учении о совершении века. Поэтому, кажется,
не излишне  повторить немного и о  начале мира.  Что касается  свидетельства
Писаний, то доказать  это учение, по-видимому,  очень легко.  Даже  еретики,
разноглася  по  многим  другим  вопросам, в этом,  кажется, согласны друг  с
другом, уступая  авторитету Писания.  Итак, о создании мира чему иному может
научить нас  Писание, кроме того,  что  о происхождении его написал  Моисей?
Правда,  повествование  Моисея  содержит в  себе  больше, чем,  по-видимому,
показывает исторический  рассказ, оно заключает  в себе  величайший духовный
смысл, и под некоторым покровом буквы скрывает вещи таинственные и глубокие:
но, тем не менее, речь повествователя показывает, что все  видимое сотворено
в определенное время. О кончине же мира в первый раз возвещает Иаков,  когда
свидетельствует,  говоря  своим сыновьям:  "соберитесь", сыны Иакова,  "и  я
возвещу  вам",  что  будет  в  последние  дни  (Быт. 49.1)  или  после  дней
последних. Значит, если есть последние  дни или время после дней  последних,
то  начавшиеся  дни  необходимо должны  прекратиться.  Давид  также  говорит
следующим  образом: "небеса погибнут,  а Ты пребудешь, и все они, как  риза,
обветшают, и как одежду, Ты переменишь их, и изменятся. Но  Ты -- тот же,  и
лета Твои  не кончатся" (Пс. 101.27--28). Сам  Господь и Спаситель наш также
свидетельствует,  что  мир  сотворен,  когда  говорит: "Сотворивший  вначале
мужчину  и женщину, сотворил их" (Мф. 19.4). И опять же, говоря, что "небо и
земля прейдут,  но слова Мои не прейдут" (Мф. 24.35),  Он указы