Таким образом, мы можем сказать нашим противникам:

     Si melius quid habes, accerse, vel imperium fer2,

     либо признайте силу наших доказательств, либо покажите нам какие-нибудь
другие более обоснованные и более несокрушимые доводы.




ТОМАС МОР
     (1478--1535)
     Томас  Мор  родился в семье известного лондонского юриста, королевского
судьи.  После  двух  лет учебы  в  Оксфордском университете, Томас  Мор,  по
настоянию отца, закончил юридическую школу и стал адвокатом. Со временем Мор
приобрел известность и был избран в английский парламент.
     В  начале  XVI века Томас Мор  сближается с  кружком  гуманистов  Джона
Колета,  в котором  знакомится с  Эразмом Роттердамским. Впоследствии Мора и
Эразма связывала тесная дружба.
     Под  влиянием  друзей-гуманистов  формируется  и  мировоззрение  самого
Томаса  Мора  --  он  начинает  изучать  труды  античных  мыслителей, выучив
греческий язык, занимается переводами античной литературы.
     Не оставляя литературных трудов, Томас Мор продолжает свою политическую
деятельность   --  он  был  шерифом  Лондона,  председателем   палаты  общин
английского  парламента, получил  рыцарское звание.  В 1529 году  Мор  занял
высший государственный пост в Англии -- стал лордом-канцлером.
     1 Сам Бог дозволил  миру созерцать небо; вечно врашая его, Он открывает
свои лики и тело; и Он запечатлевает и обнаруживает себя самого, чтобы можно
было  достоверно  Его  постигать,  чтобы  научить  нас в  проявлениях  жизни
распознавать Его поступь и соблюдать Его законы (лат.).
     2  Если есть  у  тебя нечто лучшее, предложи, если же нет --  покоряйся
(лат.).

     Но в начале  30-х  годов  XVI века  положение  Мора  резко  изменилось.
Английский король Генрих VIII решил осуществить в стране церковную реформу и
встать во главе церкви. Томас  Мор отказался  присягнуть  королю  как новому
главе  церкви, покинул пост лорда-канцлера, но был обвинен в государственной
измене и в 1532 году заточен в Тауэр. Через три года Томас Мор был казнен.
     В  историю  философской мысли Томас  Мор  вошел  прежде всего как автор
книги, ставшей своего рода  триумфом гуманистической мысли. Написал ее Мор в
1515--1516  гг.  и   уже  в  1516  году,  при   активном  содействии  Эразма
Роттердамского, вышло в  свет первое издание под названием "Весьма полезная,
а также  занимательная, поистине  золотая  книжечка  о наилучшем  устройстве
государства и о новом острове Утопия". Уже при  жизни  это сочинение, кратко
называемое  "Утопией",  принесло  Мору всемирную славу.  Само слово "Утопия"
придумано Томасом Мором,  составившем  его из  двух  греческих слов: "оu" --
"не" и "topos" -- "место". Буквально "Утопия" означает "место, которого нет"
и недаром сам Мор переводил слово "Утопия" как "Нигдея".
     В  книге  Мора  рассказывается  о неком  острове под названием  Утопия,
жители которого ведут  идеальный  образ жизни и установили у себя  идеальный
государственный строй. Само название острова подчеркивает,  что речь  идет о
явлениях, которых нет и, скорее всего, не может быть в реальном мире.
     Книга написана в форме бесед между  путешественником-философом Рафаэлем
Гитлодеем, самим  Томасом Мором и нидерландским  гуманистом Петром  Эгидием.
Повествование состоит  из  двух  частей.  В  первой части  Рафаэль  Гитлодей
высказывает свое критическое мнение  об увиденном им современном положении в
Англии. Во  второй,  написанной, кстати, раньше  первой, -- Рафаэль Гитлодей
излагает своим собеседникам утопийский образ жизни.
     Уже давно  замечено, да  этого не  скрывает и сам автор,  что  "Утопия"
задумана и написана как своеобразное продолжение платоновского "Государства"
--  как и  у Платона,  в сочинении Томаса  Мора  дается описание  идеального
общества, так  как его представляли  себе  гуманисты  XVI столетия.  Поэтому
вполне  понятно,   что   в   "Утопии"   можно   найти  определенный   синтез
религиозно-философских  и  социально-политических взглядов Платона, стоиков,
эпикурейцев  с  учениями  самих  гуманистов  и  прежде  всего с  "философией
Христа".
     Так  же как и Платон, Мор  видит основной  принцип  жизни  в  идеальном
обществе   в   одном   --  общество   должно  быть  построено  на   принципе
справедливости, который недостижим в реальном мире. Рафаэль Гитлодей обличал
своих  современников:  "Разве что ты сочтешь справедливым,  когда  все самое
лучшее  достается  самым  плохим людям,  или  посчитаешь удачным, когда  все
распределяется  между  совсем   немногими,  да  и   они  живут   отнюдь   не
благополучно, а прочие же вовсе несчастны".
     Утопийцам же  удалось  создать государство,  построенное  на  принципах
справедливости. И  недаром Гитлодей  с  восхищением  описывает  "мудрейшие и
святейшие   установления  утопийцев,  которые   весьма   успешно   управляют
государством с  помощью  весьма  малочисленных законов; и добродетель там  в
цене, и при равенстве всем всего хватает".
     Как   возможно   существование  общества   справедливости?   Томас  Мор
обращается  к   идеям   Платона  и  устами   своего  героя   заявляет:  "Для
общественного благополучия  имеется  один-единственный путь --  объявить  во
всем равенство". Равенство предполагается во всех сферах -- в хозяйственной,
социальной, политической,  духовной и т.д. Но прежде всего  в  имущественной
сфере--в Утопии отменена частная собственность.
     Именно отсутствие частной собственности, по мнению Томаса Мора, создает
условия  для  рождения общества  всеобщей  справедливости:  "Здесь,  где все
принадлежит всем, ни у кого нет сомнения, что ни один отдельный человек ни в
чем не будет иметь нужды, если только он позаботится о том, чтобы были полны
общественные  житницы".  Более  того,  "оттого  что  здесь  нет   скаредного
распределения добра, нет ни одного бедного, ни одного нищего". И -- "хотя ни
у кого там ничего нет, все, однако же, богаты".
     В том же  ряду стоит и  тезис  Томаса  Мора о вреде  денег -- деньги  в
Утопии также отменены и, следовательно,  исчезли  все отрицательные моменты,
порождаемые деньгами: жажда наживы, скаредность, стремление к роскоши и т.д.
     Однако устранение частной собственности и денег не является  для Томаса
Мора самоцелью  --  это  всего  лишь  средство для  того, чтобы общественные
условия жизни предоставили возможность развитию человеческой личности. Более
того,  сам   факт   добровольного   согласия   утопийцев  жить  без  частной
собственности  и   денег  связан  прежде  всего  с  высокими   нравственными
качествами жителей острова.
     Рафаэль  Гитлодей  описывает  утопийцев  в  полном соответствии с  теми
идеалами  гармонически  развитой  личности,  которые вдохновляли  мыслителей
Эпохи Возрождения.  Все утопийцы -- это высокообразованные, культурные люди,
которые  умеют  и любят трудиться, сочетая  физический  труд  с  умственным.
Будучи самым серьезным образом  озабочены идеями общественного блага, они не
забывают заниматься собственными телесным и духовным развитием.
     В  Утопии,  по  убеждению Томаса Мора, царит полная веротерпимость.  На
самом острове мирно сосуществуют несколько религий, при  этом никто не имеет
право  вести  споры по  религиозным  вопросам,  ибо  это  расценивается  как
государственное  преступление.  Мирное  сосуществование  разных  религиозных
общин связано  с  тем,  что  постепенно на острове  распространяется  вера в
Единого Бога, которое утопийцы называют Митрой.
     В  этом смысле на  Мора несомненное  влияние  оказало  учение  Марсилио
Фичино о  "всеобщей  религии". Но  в  то  же время Томас Мор  идет и  дальше
Фичино,  ибо напрямую  связывает идею Единого Бога  с  пантеистической идеей
Божественной природы: "При том, что в Утопии не у всех одна и та же религия,
все ее виды, несмотря на их разнообразие и  множество, неодинаковыми  путями
как бы  стекаются  к  единой  цели -- к  почитанию Божественной  природы". И
пантеизм выражен Мором с наибольшей силой из всех предшествующих гуманистов.
     Религиозные убеждения утопийцев гармонично сочетаются с их великолепным
знанием  светских  наук, в  первую  очередь,  философии:  "...Никогда они не
говорят  о  счастье,  чтобы  не соединить  с  ним некоторые начала, взятые о
религии, а также философии,  использующей  доводы разума, --  без этого, они
полагают, само  по  себе  исследование  истинного  счастья  будет  слабым  и
бессильным".  Причем  удивительным  образом  философские учения утопийцев  в
точности  похожи  на учения  гуманистов,  хотя, как  известно, остров Утопия
никак не связан с другой землей.
     Религиозно-философские  воззрения утопийцев  в  сочетании  с принципами
равенства создают условия для высокого уровня развития нравственных начал на
острове.  Рассказывая  о  добродетелях жителей  Утопии,  Томас  Мор,  устами
Рафаэля Гитлодея,  излагает опять же гуманистическую "апологию наслаждения".
Ведь  в  понимании гуманистов сами человеческие  добродетели  были  напрямую
связаны с духовными и телесными наслаждениями.
     По  сути  дела,  Утопия   --  это  гуманистический  образ  совершенного
общежития. В этом образе  гармонично  сочетаются торжество индивидуального с
общественными интересами, ибо само  общество  и создано для того, чтобы дать
возможноть  расцветать  человеческим талантам. В то же время, каждый утопией
прекрасно понимает -- его благополучие и духовная свобода напрямую связаны с
тем общественным  строем  всеобщей  справедливости,  который  установлен  на
Утопии.
     Самый   образ    утопийского   общежития,   где   упразднены    частная
собственность, денежное обращение, привилегии, производство роскоши и  т.д.,
стал  своего  рода  кульминацией  гуманистических  мечтаний  об   "идеальном
государстве".


"УТОПИЯ". ФРАГМЕНТЫ
     Публикуется по:  Томас  Мор.  Утопия.  М.,  1978. С. 160-167,  200-226,
255-280. Перевод Ю. М. Каган.
       "Из  этого, -- говорит он,  --  не получится ничего, кроме того,
что,  стремясь  излечить от бешенства  других, я сам вместе  с  ними  утрачу
разум. Ибо если я желаю говорить правду,  то мне и необходимо  ее  говорить.
Впрочем,  не знаю, приличествует ли философу  говорить  ложь, но это  не для
меня.
     Хотя эта моя речь,  возможно, будет  неприятна и тяжела для  них, я  не
вижу, однако, почему  она должна казаться до нелепости необычной. Оттого что
если бы я говорил  то, что изображает Платон в своем "Государстве",  или то,
что делают утопийцы в своем, тогда,  хотя  все это -- как, разумеется, оно и
есть -- очень хорошо, однако это может показаться чуждым, потому что здесь у
отдельных людей имеется частная собственность, а там все общее.
     Тот, кто предостерегает от опасностей и указывает на них, не может быть
приятен  тем,  кто, направляясь по противоположному  пути,  решил уничтожить
вместе с собой и других. Моя же речь, иными словами, что в ней было  такого,
чего не  говорили бы повсюду, чего  не  подобало бы говорить? Действительно,
если  надобно  опускать как  необычное и нелепое  все, что извращенные нравы
людей сделали  таковым, чтобы могло  оно  казаться  чуждым, то и от христиан
надлежит нам скрывать почти все, чему учил Христос. Он, однако же, не только
запретил  это скрывать, но повелел открыто, на крышах  проповедовать то, что
сам прошептал им на ухо. Очень  большая часть  его слов гораздо более  чужда
нравам людей, чем то, что содержалось  в моей речи.  Разве что проповедники,
люди хитрые, полагаю, последовали  твоему совету и, узнав, как  тяжело людям
приспособить свои нравы к требованию Христа, приладили  Его учение к людским
нравам, словно линейку из мягкого свинца, чтобы  по крайней мере хоть как-то
соединить их. Тем  самым, я вижу,  они  не достигли ничего,  кроме того, что
дурным  людям  оказалось  возможно  быть  беспечнее;  сам  я,  давая  советы
правителям, конечно, добился бы того же. Ибо, стань я думать обратное (а это
означало бы, что я вообще ни о чем не думаю) или думай я то же самое во всех
случаях, как говорит у  Теренция Микион, я был бы пособником их безумия. Ибо
я  не  вижу,  для чего этот твой окольный путь, по  которому,  полагаешь ты,
надобно  идти, и в  случае  невозможности  сделать  все  благим, постараться
наиболее удачно повернуть это и обратить  в  наименьшее зло. Оттого что  нет
там места для притворства и нельзя закрывать глаза; надобно открыто одобрять
наихудшие советы и подписывать наигубительнейшие указы.  Бесчестно даже хоть
сколько-нибудь  хвалить дурные установления, это достойно лазутчика и  почти
что предателя.
     Более того, оказавшись среди таких сотоварищей, которым легче испортить
самого  лучшего человека, чем исправиться  самим, ты  не встретишь ничего, в
чем  бы ты  мог оказаться  хоть  сколько-нибудь  полезен. Тебя  развратит их
порочная жизнь, или же, пребывая невинным и непорочным, ты станешь покрывать
чужую злобу и глупость.  Очень далеко от  того, чтобы на этом самом окольном
пути можно было бы повернуть к лучшему. Поэтому Платон в прекраснейшем своем
сравнении показывает, что мудрецам с полным основанием должно воздерживаться
от  управления  государством. Ибо  они видят, что народ  высыпал на улицы  и
мокнет под непрекращающимся ливнем, но не в силах убедить людей укрыться  от
дождя и стать  под крышу.  Они знают,  что если  сами выйдут,  то  ничего не
добьются,  а  только вымокнут  все вместе;  они  пребывают  в доме,  полагая
достаточным, что  если не могут  они излечить чужую глупость, то  по крайней
мере сами  целы. Хотя, конечно, мой Мор (если сказать тебе по  правде, что у
меня на душе), мне кажется, повсюду, где есть частная собственность, где все
измеряют  деньгами,   там  едва   ли  когда-нибудь  будет   возможно,  чтобы
государство  управлялось  справедливо или счастливо. Разве  что  ты  сочтешь
справедливым,  когда  все  самое лучшее  достается самым  плохим  людям, или
постигаешь удачным, когда все распределяется  между  совсем немногими,  да и
они живут отнюдь не благополучно, а прочие же вовсе несчастны.
     Поэтому  я  наедине  с  самим  собой  обсуждаю  мудрейшие  и  святейшие
установления  утопийцев,  которые весьма  успешно  управляют  государством с
помощью  весьма  малочисленных  законов; и  добродетель  там  в цене,  и при
равенстве всем всего  хватает.  С другой  стороны, я сравниваю  с их нравами
великое множество других народов, постоянно все упорядочивающих и никогда не
имеющих  достаточного   порядка;   у  них  повсюду   каждый  называет  своей
собственностью  то,  что он  найдет;  законов, издающихся каждый  день,  там
недостаточно  для  того,  чтобы  им подчинялись, чтобы они могли кого-нибудь
защитить  или достаточно  четко отделить от чужого то, что  кто-то  называет
своей собственностью.  Это легко  подтверждают  бесконечно  и неизменно  там
появляющиеся, но никогда  не кончающиеся раздоры. Когда, говорю, размышляю я
об  этом  наедине  с собой, то становлюсь  справедливее  к Платону  и  менее
удивляюсь, что  он счел  для себя недостойным вводить  какие-либо законы для
тех  людей, которые  отвергли уложения, распределяющие все блага поровну для
всех.   Ибо  этот  наимудрейший  человек  легко  увидел  наперед,  что   для
общественного  благополучия  имеется  один-единственный путь  -- объявить во
всем равенство. Не знаю, можно ли это соблюдать там, где у каждого есть своя
собственность.  Оттого  что  когда  кто-нибудь, основываясь на  определенном
праве, присваивает себе, сколько может, то, как бы ни было велико богатство,
его целиком поделят между  собой немногие. Остальным же оставляют они в удел
бедность; и  почти  всегда  бывает,  что одни гораздо более  достойны участи
других, ибо первые -- хищные, бесчестные и ни на  что не годятся, вторые же,
напротив, --  мужи  скромные, простые,  и  повседневным  усердием  своим они
приносят обществу добра более, чем самим себе.
     Поэтому  я  полностью  убежден,  что  распределить  все  поровну  и  по
справедливости, а также счастливо управлять делами  человеческими невозможно
иначе,  как  вовсе  уничтожив собственность. Если  же  она останется,  то  у
наибольшей и  самой  лучшей части  людей навсегда останется страх,  а  также
неизбежное  бремя  нищеты  и  забот.  Я признаю,  что  его  можно  несколько
облегчить, однако настаиваю,  что полностью устранить этот страх невозможно.
Конечно, если  установить, чтобы ни у  кого  не было земли свыше назначенной
нормы,  и  если  у  каждого  сумма  денег  будет  определена  законом,  если
какие-нибудь законы будут остерегать короля от чрезмерной власти, а народ --
отчрезмерной дерзости;  чтобы должности не выпрашивались, чтобы  не давались
они  за  мзду, чтобы не надо было непременно за них платить,  иначе найдется
повод  возместить  эти  деньги  обманом  и  грабежами, явится  необходимость
исполнять  эти  обязанности  людям  богатым,  меж  тем  как  гораздо   лучше
управлялись бы  с ними  люди умные. Такие, говорю,  законы могут облегчить и
смягчить  эти  беды,  подобно  тому  как постоянными  припарками обыкновенно
подкрепляют немощное тело безнадежно  больного. Однако, пока  есть у каждого
своя  собственность, нет  вовсе никакой надежды излечиться и  воротить  свое
здоровье.   И  пока  ты  печешься  о  благополучии   одной  части  тела,  ты
растравляешь рану в  других.  Так  попеременно из  лечения  одного рождается
болезнь другого, оттого  что  ничего невозможно  прибавить одному, не  отняв
этого же у другого".
     "А мне, -- говорю, -- кажется, напротив: никогда не будет возможно жить
благополучно  там,  где  все общее.  Ибо как получится  всего  вдоволь, если
каждый станет увертываться от труда? Ведь у него  нет расчета на собственную
выгоду, а уверенность в  чужом усердии сделает  его ленивым. А  когда  будет
подстрекать нужда  и никакой  закон не сможет оборонить того, что добыл себе
каждый,  не  станут  ли  люди  неизбежно страдать  от  постоянных  убийств и
мятежей? Особенно, если уничтожены будут власть должностных лиц и почтение к
ним; станут  ли с этим  считаться те люди, для которых ни в чем  нет никакой
разницы, -- этого я не могу себе даже представить". -- "Меня не удивляет, --
говорит он, -- что тебе так кажется, ибо ты  не  представляешь себе дела или
же представляешь  его ошибочно.  Вот если бы ты  побывал со мной в Утопии  и
увидел,  будучи  там,  их  нравы и установления,  как  это сделал я, который
прожил там более пяти лет и никогда  не пожелал бы оттуда уехать, если бы не
захотел  рассказать об  этом  новом мире, ты бы, конечно, признал, что нигде
больше не видал ты никогда народа, который имеет столь правильные устои". --
"Конечно, -- говорит  Петр Эгидий, -- тебе трудно будет убедить  меня в том,
что народ с лучшими устоями находится в новом мире, а не в этом, который нам
известен. Ведь и в нем умы не хуже, и государства, думаю, древнее, чем в том
мире, и долгий опыт научил нас многим удобствам в жизни;  не стану упоминать
о  некоторых наших случайных находках,  для измышления которых  не могло  бы
достать никакого ума".
     "Что касается  древности  их государств, -- говорит  Рафаэль,  -- то ты
рассудил  бы правильнее,  если бы прочитал  историю их  мира. Если должно ей
верить, то города у них существовали еще до  того, как у нас появились люди.
Далее, то, что до сих пор изобрел человеческий ум или же что нашли случайно,
могло появиться и там, и  здесь. Впрочем, я определенно полагаю, что умом мы
их превосходим, однако усердием  и рвением  своим они  оставляют  нас далеко
позади себя. Ибо, как  говорят их хроники,  до  того, как мы туда причалили,
они никогда ничего не слыхали  о наших  делах. Зовут они нас "живущими по ту
сторону  равноденствия".  Хотя  некогда,  более  тысячи двухсот лет  назад у
острова Утопия  погиб от  кораблекрушения какой-то корабль, который  занесло
туда  бурей. На  берег  были  выброшены какие-то римляне, а  также египтяне,
которые после никогда оттуда не ушли. Посмотри, сколь удачно воспользовалось
этим случаем рвение уто